- Ну, знаешь!.. - возмутился я. - Вот у меня уже где здешние ваши порядочки! Если кому приспичило – не умрет, подождет до утра!
Казалось, что под этим прозрачным пеньюаром отлично сделанная ледяная мраморная статуя. И в голосе Лаймы сквозила стужа.
- А если вдруг объявили час "Ч"? - озадачила она меня вопросом.
- Что еще за час такой? - не понял я.
- Ты что, маленький? Это когда все должны быть готовы, - терпеливо объяснила она. - Обещай, что больше так не будешь делать.
"О чем она? - подумал я. - К чему – готовы? Уж не к тому ли самому, к чему призывал быть готовым и мой незримый собеседник за стеной?" Расспрашивать об этом ее было, похоже, бессмысленно, да и меня сейчас куда больше занимали другие загадки.
- Ладно, - не желая спорить, все-таки пообещал я. И спросил как бы невзначай: – А мы в каком номере? Когда входили, я не заметил.
- Боишься заблудиться? - стала оттаивать она. - Не заблудишься – апартаменты одни на весь Центр… А вообще-то – пятнадцатый.
Это уже было что-то. Пятнадцатый – значит, нечетная сторона коридора. Стало быть, там, справа, откуда стучал в стену незнакомец, скорее всего – семнадцатый. Именно о семнадцатом-то номере и упоминал колобок-Гюнтер. Какой-то узелок начинал так или иначе завязываться, только пока было не видно концов.
- Раньше здесь только президент один раз останавливался, когда в Центр заезжал, - уже вполне миролюбиво сказала она. И добавила не без гордости: – А теперь вот мы с тобой!.. А Любка тараканов тут развела! Ничего, уже будет ей! Обязательно скажу Ухову.
- Не надо Ухову, - попросил я. - Не было никакого таракана, показалось мне.
Лайма сделала вид, что меня не расслышала, из чего я заключил, что в этом ее все равно не переломить, и жаль стало пышнотелую Кумову, которой по моей милости ох как несладко, пожалуй, придется. Это было видно по Лайминому лицу, повеселевшему, очевидно, в предвкушении Любиных страданий. Похоже, счеты у них были давние, и тут уж я вряд ли что-либо мог поделать.
Обозвав себя в душе подлецом, я все-таки решил воспользоваться ее улучшившимся настроением и спросил как о чем-то вовсе не значимом для меня:
- Кстати… Ты ведь давно в Центре… Ты случайно не знаешь, кто такой Ламех?
По тому, как Лайма вздрогнула, и чурбан бы догадался, что имя ей знакомо. Однако она тут же старательно изобразила безразличие:
- Как ты сказал?.. Ламех?.. Нет, никогда не слышала… А он что, тут, в Центре? Тебе кто сказал?
Я понял, что здесь надо быть осторожнее, во всяком случае, покуда не стоит форсировать события, поэтому, зевнув, произнес:
- Не помню уже… Кажется, от кого-то услышал… А может, в книжке прочитал… Ладно, не знаешь – и не надо… Давай, что ли, спать?..
Но в глазах у Лаймы уже не было даже остатков сна. Там теперь было что-то совсем другое.
- А ты хочешь спать? - спросила она. Почему-то в такие мгновения ее прибалтийский акцент усиливался, придавая ей больше загадочности и шарма. Затем она скинула на пол свой пеньюар, приблизилась ко мне вплотную. - И теперь тоже хочешь спать?
Боже, какая у нее все-таки была фигура!.. И вся она, вся!.. Уже ни о чем другом я не мог думать.
- Совсем не хочу! - выдохнул я.
Она приказала:
- Тогда – быстро под душ!..
Когда я вернулся из ванной, Лайма, прекрасная в своей наготе, по-турецки поджав под себя ноги, восседала посреди кровати.
- Ложись на спину, - сказала она. Затем, проводя губами по моей груди, прошептала: – Лежи спокойно. И будь послушным мальчиком…
И я был послушен! Господи, как я был послушен! Каждой клеточке ее тела, каждому касанию ее губ!..
Потом, когда лежали рядом, обессиленные, она, прижавшись ко мне, спросила:
- Этот… как его?.. Ламех… Тебе про него Брюс, наверно сказал, да?..
Пора было возвращаться в действительность.
- Нет, не Брюс, - сонным голосом отозвался я. - Говорю тебе – не помню уже… Может, просто приснилось… - и сделал вид, что засыпаю.
Лайма, явно недовольная, отодвинулась и повернулась ко мне спиной. Мы, однако, оба не спали. Я думал о странных событиях этого дня и этой ночи, а Лайма… О чем она думала, один Бог может знать…
…и, распахнув дверцы шкафа, увидел круглую мягкую игрушку, подвешенную на плечики за велюровый пиджак, круглые копытца на полметра не доставали до пола.
Затем плечики сами собой развернулись, и игрушка, улыбаясь, взглянула на меня широко открытыми круглыми глазками Гюнтера.
- Что ж, приступим, - сказала игрушка. - Итак, вы назвали определенное имя. Имя Ламех, не так ли? - Внезапно мягкими пальчиками, оказавшимися неожиданно цепкими, она обхватила мою голову, чтобы я смотрел прямо в глаза, и визгливым голосом выкрикнула: – Ви плёхо понимайт по-рюсски? Sie sind mit Lameh bekannt?.. Wer er ist?.. Von wem harten Sie uber ihn?.. In die Augen zu sehen! Schnell zu antworten!..
Но ответить я не смог бы даже если бы захотел – игрушка разбухала, вот-вот готовая лопнуть, словно ее кто-то надувал, она запечатала собою мне рот и нос, мешая дышать, а хваткие пальчики не давали мне отстраниться. Лишь ценой нечеловеческих усилий мне удалось наконец чуть податься назад, чтобы хлебнуть воздуха…
Седьмая глава
УЧИТЕЛЬ ГОТЛИБ. КОНЕЦ СВЕТА И НЕМНОГО МАТЕМАТИКИ
1
…Лишь тут я проснулся – видимо, под самое утро все-таки провалился в сон и слишком неосторожно зарылся носом в пуховую подушку.
Сквозь шторы пробивался бледный утренний свет. Лайма безмятежно спала, откинувшись на другой конец огромной кровати.
Кое-как придя в себя от пережитого во сне кошмара, я вспомнил о незнакомце за стеной и уже хотел подать ему сигнал, однако вовремя остановил себя. Нет, здесь надо быть осторожнее. Придется ловить момент, когда останусь в спальне один.
…Ламех… Ламех… Почему он решил, что я – Ламех?..
* * *
Ген.-полковнику Погремухину О.С.
(секретно)
…и затем товарищ "Гюнтер", закрывшись с "Племянником" в кабинете апартаментов, имел с ним продолжительную беседу, меня же выставив за дверь, почему о содержании беседы доложить не могу…
…ночью, разбудив меня, спрашивал о "Ламехе" – видимо, о том самом агенте, о кот. я была проинструктирован(н?)а полк. Уховым. Других агентурных кличек, как то "Ной" и "Мафусаил", при мне не упоми… не упомянал. При этом вел себя скрытно, на мои вопросы, откуда знает про "Ламеха", отвечать не стал, несмотря на все мои не однократные усилия.
("Тут подчеркнуть обязательно!")
Утверждал, что имя "Ламех" пришло ему в голову случайно…
("Уж ты прости, Сереженька! Парень, конечно, ты хороший, плохих в апартаменты, небось, не селят, но – отчет есть отчет. Зато не стану писать, что на стук в дверь не ответил, хотя мог быть час "Ч". Да тут, что говорить, и сама чуть-чуть сплоховала…")
…и на недопустимую халатность ст. прапорщика Кумовой Л., которая, не смотря что ей доверили дезенфи… дезинфи… убрать в апартаментах, не соблюла правила геги…("гиге…"?)гегеены, отчего завелись тараканы, мешающие работать по операции "Рефаим"…
("Пусть-ка теперь Любаня покрутится!")
…и про колготки еще раз напоминаю, которые пока Панасёнков не выдал, потому что ждет приказа от Вас. Нужны итальянские, "Филодоро", 4.
Лайма Д.
* * *
(По телефону)
- Корней Корнеич? Погремухин говорит. Разрешите вас поздравить – "Гюнтер" уже в Центре.
- Да ты что, Погремухин? Ты с колокольни …………, что ли? Как же это ему?..
- А это уж у своих спросите. Кто дежурил на входе?
- Ухов, …. Ну, ужо будет ему ………! Ладно, с этим ……… разберемся!
- Не сомневаюсь. А с "Гюнтером" как?
- М-да, тут сложнее… Гляди ж ты, просочился!
- Ему не привыкать.
- М-да… И чего, спрашивается, роет?
- Ясно: по операции "Рефаим". Вчера, как мне доложили, беседовал в апартаментах с "Племянником".
- Так ведь "Рефаим" целиком на нас! Вот у меня шифровка из самой Администрации!
- Ну, там у них, в Администрации, тоже сейчас не все так просто. Молодежь играет свою игру.
- Игрули хреновы!
- Целиком и полностью согласен!.. Однако с "Гюнтером" надо все же – ухо востро: больно опытен, хоть и молод. И играет, похоже, за ту команду. Ох, чую, спешить надо, пока их команда все не перехватила!
- И что делать?
- Ясно! С "Рефаимом" не медлить – вот что! "Племянничек" покуда наш!.. А то новая команда все расхватает – спишут нас тогда, Корней Корнеич, вот увидите!..
- Ну, ты – не того… Ты давай без паники… А с Ухова……… шкуру спущу!
- Не смею прекословить!.. Но как-нибудь с Уховым этим поосторожнее, чтобы "Гюнтер" не пронюхал.
- Учить будешь… Сами не маленькие.
- Тогда – за сим разрешите…
- …………………………….!
* * *
ПРИКАЗ № ***/*** – "с"
1.
1. Полковника Ухова П.П. за несдачу норм по физподготовке, неуставное обращение с младшим персоналом и разболтанный внешний вид (расстегнута верхняя пуговица) лишить премии за 4-й квартал. Объявить Ухову П.П. о неполном служебном соответствии.
2. Ст. прапорщику Кумовой Л.Б. за халатное отношение к обязанностям поставить на вид и назначить три дежурства вне очереди с мытьем туалетов на 6-м и 7-м этаже.
2. Мл. лейтенанта Лайму Д. за безупречное несение службы и переработку в ночные часы премировать колготками "Филодоро" 3 (за неимением в палатке военторга номера 4) и халатом шелковым, красным (производство Юж. Корея).
3. За проявленное рвение во время работ по расчистке снега во дворе, а также за безукоризненное соблюдение Рождественского поста старшего лейтенанта Х.Х.Двоехе… ("Вот же ты, Господи, фамилия!.. Чем бы замазать?..") Двоехорова наградить переходящим вымпелом подразделения и представить к очередному званию капитана.
Снегатырев
Документ подготовила Т.Копейкина
* * *
- …Ну вот, видишь, друже Леденцов! А ты все говоришь – Бога нет!
- Да ты, Двоехорыч, погоди больно-то радоваться. Вымпел – что?! Нынче дали, завтра отымут. А насчет очередного звания – покамест еще по инстанциям пройдет! Знаю я их! Околеть успеешь!
- Оно правда! Оно конечно!.. Только извини, друже, за сало за твое премного благодарен, а пост я все-таки доблюду. Вот разве огурчика…
- А кишки-то не сводит?.. И физия у тебя, смотрю, какая-то фиолетовенькая, навроде той папки.
- Ох, и не говори! У меня ж язвенная болезнь, - заново не открылась бы… И там, в холодной, что-то, видимо, внутри застудил – грудь так и ломит, так и ломит… А все-таки доблюду. Я ж не за вымпел, я обет дал. И вина твоего – ни-ни. Вот только пивка разве…
* * *
…Лайма, причесанная, свежая, в невесть откуда взявшемся у нее алом шелковом халате, подчеркивавшем стройность ее фигуры, заглянула в спальню:
- Сережа, уже не спишь?.. А к тебе тут пришли. "Гюнтер", и с ним еще какой-то. Давно ждут, но велели не будить, пока сам не проснешься… Тебе кофе?.. Не торопись, они сказали – подождут сколько надо…
- …Превосходно! - сказал колобок-Гюнтер, когда минут через десять я, умытый, свежевыбритый, вошел в кабинет. - Стало быть, мы можем приступить…
Он, как и в прошлый раз, сидел в крутящемся кресле у письменного стола. Рядом стоял и изучающе разглядывал меня длинный и тонкий, как стрелка зеленого лука, с козлиной бородкой субъект в старомодном костюме с коротковатыми несколько рукавами пиджака. Глаза у него были бесцветные, как у замороженного судака. Вообще эти двое были как будто нарочно подобраны, чтобы подчеркивать некоторую, в определенном смысле, законченность друг друга: козлобородый с судачьими глазами – доведенную до совершенства сферичность Гюнтера, а тот, в свою очередь, - его идеальную вытянутость и пикообразность.
- Разрешите вам представить: Готлиб, - указал Гюнтер на Длинного.
Тот поклонился мне весьма учтиво.
- Ждем вашего пробуждения уже второй час, - продолжал Гюнтер – Не хотелось проявлять бесцеремонность, однако время все-таки – вещь ценная, так что, если вы не возражаете, пожалуй, приступим… Полагаю, это будет небезынтересно и для вас, ибо я попросил нашего друга Готлиба развеять ваше неведение относительно большинства аспектов миссии, коя вам предстоит…
Затем некоторое время они переговаривались между собой на каком-то вовсе не ведомом мне языке; тут проявилась снова их полнейшая несхожесть: если сферический Гюнтер старательно отщелкивал слова, то стрельчатый Готлиб растягивал их, будто напевая своим неплохо, кстати, поставленным тенорком.
- Ах, простите, мой друг! - наконец снова повернулся ко мне Гюнтер. - Немного увлеклись. Мы с коллегой Готлибом обсуждали, до какой степени стоит вас посвящать. Я настаивал на том, чтобы эта степень была максимальной, не хочу, чтобы вас использовали втемную. И, кажется, мне, finalement, удалось его на сей счет убедить… Готлиб некогда был педагогом, так что, полагаю, он изыщет способ изложить все более чем доходчиво.
Ответом Длинного снова был учтивый поклон.
Я было задумался, что бы такое мог преподавать этот козлобородый и отчего-то заключил, что математику. Даже прикинул, какую бы кличку он мог носить, но дальше прозвища "Козел" фантазия у меня не двинулась.
Размышления мои на сей счет прервало дребезжание, опять раздавшееся из кармана Гюнтера.
- Hello!.. - сказал он в трубку. - Oh, is thet you, sir?.. Yes, I underestand… And when is lord Grey giving this supper?.. The weather seems to be, quite good, the planes, I hope, can fly… Tell them – I’ll come by seven o’clock… Olaf has not left London yet?.. Perfectly, wait for me in London!
- Неужто сам лорд Уиндмайер? - с пониманием спросил Готлиб.
- Он самый, едри его… - отозвался Гюнтер, убирая мобильник в жилетный карман. - Сами ни черта не могут! Право, как маленькие!.. Придется вылетать… - И с этими словами он в самом деле вылетел, ибо другого способа покидать кабинет, видимо, не знал.
2
Большая колесница – для того, чтобы ее нагрузить.
Ей есть куда отправиться.
Из китайской "Книги Перемен"
…как-то сразу, без временного промежутка обнаружив себя уже сидящим в кресле, которое только что занимал колобок-Гюнтер, а Готлиб, заложив длинные руки за спину, расхаживал взад и вперед по кабинету и выводил своим приятным тенорком:
- …из чего мы должны сделать со всей очевидностью вытекающий вывод, что: а) мир наш в своем развитии имеет некую предначально заданную цель; б) цель эта, если когда-нибудь и была кому-либо известна, то к настоящему времени утеряна… Почти утеряна, скажем так. Наконец, в) не ведая цели, мы в каждом своем поступке, в каждом движении подобны вязнущему в болоте: ему кажется, что он помогает себе выкарабкаться, но в действительности своими трепыханиями лишь помогает трясине поскорей засосать себя. Не взыщите за излишнюю метафоричность, но без нее в этом разговоре нам, пожалуй, не обойтись никак – уж больно о тонких материях предстоит вести речь… Вижу, у вас уже возникли некоторые вопросы; что ж, задавайте их по ходу дела, я постараюсь ответить, если, разумеется, смогу.
Жалея, что каким-то образом упустил начало разговора (кстати, как такое могло получиться, трудно было понять), я ляпнул сходу:
- И что же это за цель?
Стрельчатый экс-педагог поморщился:
- Ах, любезный, вы хотите сразу же заглянуть в самый конец никем еще не прочитанной книги, тогда как мы не успели перелистнуть первую страницу! (Из чего я сделал для себя утешительный вывод, что пропустил я совсем немного и, вероятно, все же не самое главное.) Такая торопливость чрезмерна, - продолжал Готлиб, - тем более что последняя страница, если когда-либо и будет прочтена, то не иначе как с вашей помощью. Быть может, все-таки начнете с чего-нибудь попроще?
- Хорошо, - сдался я. - Тогда… раз уж вы начали с метафор… Вы сравнили наш мир с человеком, вязнущем в болоте; что же вы понимаете под болотом, в таком случае?
Он явно был удивлен моим непониманием.
- Ясно же – все наше бытие. Весь ход вещей, которому мы, увы, не в силах противостоять… О, со временем вы, наверняка, поймете, видимо, мы начали с чего-то чересчур отвлеченного. Виноват!.. Нет, я имел в виду вопросы, которые, конечно, возникали у вас во время пребывания в этом заведении. Они не могли не возникнуть! Давайте, давайте! А я попытаюсь – в меру моих скромных сил…
Легко говорить! Вопросов было так много, что я бы потратил полжизни, выбирая, с которого начать. Поэтому выпалил первое же, что пришло на ум:
- А можете сказать, кто такой Ламех?
На сей раз он ответил легко и быстро, чего я, признаться, не ожидал:
- Нет ничего проще. - Было впечатление, что он считывает с какого-то листа, приклеенного с изнанки лба: – Ламех, сын Мафусаила, победителя демонов тьмы. "Книга Бытия", глава пятая, стих двадцать пятый. "Мафусаил жил сто восемьдесят семь лет и родил Ламеха. По рождении Ламеха Мафусаил жил семьсот восемьдесят два года и родил сынов и дочерей…" И далее (стих двадцать шестой): "Ламех жил сто восемьдесят два года и родил сына, и нарек ему имя: Ной, сказав…" Пропустим (ибо вас, насколько я понял, интересует один лишь Ламех). А далее в том же стихе: "…И жил Ламех по рождении Ноя пятьсот девяносто пять лет и родил сыновей и дочерей. Всех же дней Ламеха было семьсот семьдесят семь лет; и он умер." Банальное, не так ли, окончание? Более там про Ламеха не сказано ни слова. Вы, собственно, это хотели знать?
Если б я еще знал, чего я хотел!..
Пока, отдавая должное феноменальной памяти Длинного, я был изрядно разочарован его ответом. Строки из Библии ничего не проясняли. Что имел в виду мой загадочный собеседник из семнадцатого номера, назвав меня Ламехом? Впрочем, нельзя было исключать, что он просто-напросто бредил; это, кстати, объяснило бы, пожалуй, и многие другие странности.