- Вы верите в невидимок? - удивился фон Штраубе.
- Имел повод поверить, - вздохнул граф. - И это вовсе не привидения из россказней про старинные рыцарские замки; нет, здешние невидимки пребывают вполне во плоти. И слух у них обычно преотменный. Ну а как бы иначе вы назвали карлика, который однажды ехал на запятках моей кареты, когда я вел беседу на весьма щекотливую тему… (ах, nomina sunt odiosa !.. [Букв. "имена ненавистны" (лат.). Не будем называть имен] ) с одним немаловажным лицом? Тогда мне это едва не стоило высылки из России. И таких карликов, я потом узнал, на службе у здешней Тайной экспедиции не менее дюжины, и все обладают таким слухом, что слышат сквозь стены. Здесь, может быть, еще не выучились так же изящно, как, например, во Франции, писать и изъясняться, но уж слушать здесь умеют, как более нигде, оттого здесь, в отличие от Франции, маловероятны революции.
- Значит, император и наш нынешний гроссмейстер в безопасности? - заключил фон Штраубе.
Комтур покачал головой:
- Он в опасности, и ничуть не меньшей, чем несчастный Людовик Шестнадцатый! Только опасность, подстерегающая его на каждом шагу - это не шумливая революция, а тихий тайный заговор.
- Тихий и тайный, но тем не менее вы о нем знаете…
- Я знаю не о самом заговоре, - возразил комтур, - а, как и многие тут, знаю лишь о том, что такого заговора просто не может не быть. Ибо нынешний император ненавистен слишком уж многим.
- И в чем же причина столь глубокой ненависти к нему? - спросил фон Штраубе.
- Ох, как вы мало знаете о стране, в которую попали, - вздохнул граф. - Это уже само по себе небезопасно. Придется мне представить вам некоторую… Назовем это диспозицией, ибо до баталии, как я чувствую, недалеко. Сию страну населяют лишь дворяне и смерды, а между ними никого, наподобие европейского третьего сословия. Мать нынешнего императора Екатерина (к слову сказать, сына своего глубоко презиравшая) опиралась исключительно на дворян. Да, при ней были и бунты смердов, но то происходило где-то далеко, я бы сказал - бесконечно далеко, если соизмеряться с размерами Европы. Бунты подавлялись, главарей четвертовывали, а императрица счастливо правила в течение тридцати пяти лет. Ибо знала, что щедро ею награждаемое дворянство не воспрянет против нее никогда. Был у нее и ближайший круг фаворитов, по богатству и могуществу превосходивших и монархов иных. Так что она была защищена двойною стеной… С чего же начал правление ее помазанный сын (относящийся, кстати, к памяти матушки ровно так же, как она при жизни относилась к нему самому)? Именно с того, что взломал обе эти стены. С маху отринул от себя всех фаворитов. Осталась всего пара близких ему людей - граф Ростопчин, которого мы имели честь лицезреть, да еще Кутайсов, произведенный в графы из брадобреев. Но и этим ведомо, что в любую минуту могут попасть в опалу ввиду неуравновешенности характера императора. А дворянство, главную опору своей матушки, он низвел почти до положения тех же смердов. Теперь дворянина можно запросто лишить дворянства, что ранее было почти невозможно, прилюдно высечь, в кандалах отправить в Сибирь. Следственно, недовольство императором столь велико, что достаточно одного призыва… И вот я спрашиваю вас - может ли не быть заговора при подобных обстоятельствах?
Слушавший его внимательно фон Штраубе вынужден был согласиться:
- При подобных обстоятельствах заговор должен был созреть уже давно.
- И это понятно не вам одному, - подхватил комтур. - Это понимают здесь все! Оттого в воздухе и растворено столько шпионов… Но и заговорщики соблюдать секретность умеют. Насчет каждого из них у государя имеются лишь смутные подозрения, и более ничего. Так что это, пожалуй, самый странный заговор в мире: всем известно, что он есть, ибо его, как я уже говорил, не может не быть; а вот кто в нем замешан - неведомо. Это несмотря на Тайную экспедицию, на карликов, умеющих прятаться в воздухе. Я, конечно, разумею тех, кто действенно замешан, ибо в смысле настроения замешаны все. Общий их девиз: "Скоро это все лопнет!" И когда государь применяет крайние меры - лишает дворянских титулов, сечет, отправляет в Сибирь - он делает это всегда по отношению к виновным, ибо, хоть и в разной мере, но все тут участники заговора.
- А государь догадывается об этом? - спросил фон Штраубе, пораженный тем, что услыхал.
- В какой-то мере - да, - сказал граф. - Но в своей битве с дворянством он успел зайти столь далеко, что уже не в силах поворотить назад. Он чувствует, что остался почти один среди ненавидящего окружения. Не зря его излюбленный персонаж - принц Гамлет из комедии Шекспира. Точно так же его зовет к мщению тень отца, убиенного собственной супругой, матушкой Павла; точно так же он в одиночку каждодневно принимает бой, конечный исход коего предрешен; точно так же в этой безнадежной баталии он принимается всеми за умалишенного. И точно так же знает, что в этом враждебном Эльсиноре судьба его уже взвешена.
Некоторое время фон Штраубе молча обдумывал услышанное, наконец сказал:
- Все это удивительно и страшно; однако при всем том я решительно не понимаю, зачем понадобилось убивать меня, если вы ищете причину покушения в этой стороне, в тех моих словах о мрачном видении. А главное - кому сие могло понадобиться? Императору?
- О нет, только не ему! - отозвался Литта. - Мрачных пророчеств на свой счет император наслышан с лихвою. В крайнем случае вас бы сгноили в остроге, как поступили уже со многими прорицателями.
- В таком случае - вы полагаете, это могли быть заговорщики?
- Сие, по-моему, ближе к истине.
- Тогда и Тайная экспедиция со своими шпионами-карликами служит им?
- Во-первых, я и этого не исключаю, - сказал граф. - Ведь и в Тайной экспедиции служат те же самые дворяне, а стало быть, априори участники заговора. А во-вторых - дались вам в самом деле эти карлики! Я просто привел вам один пример. Искусство подслушивания ничуть не менее древнее, чем искусство убивать, и за тысячи лет накопило ничуть не меньший опыт. Существует великое множество способов, сын мой, у меня имеется один любопытный трактат на эту тему, и если вы изъявите желание…
Фон Штраубе его перебил:
- Но в таком случае, мой комтур, я уж и вовсе не вижу в покушении на меня никакого смысла! Заговор существует - это, как вы говорите, и без меня тут знают все. Имена заговорщиков я не знаю и не мог бы знать, ибо о существовании самого заговора лишь только что услыхал от вас. Пророчества, не подкрепленные знанием имен, даже самого императора, судя по вашим словам, не сильно интересуют. И если я что-то и сказал о заговоре, то все равно - какой же тогда, скажите, в этом покушении смысл?
- А разве вы там, в карете, хоть словом обмолвились о заговоре? - слегка улыбнулся комтур. - Да и как вы могли о нем обмолвиться, если только-только о нем узнали?.. Попытайтесь-ка повторить свои подлинные слова.
- Я, кажется, сказал… - напряг память фон Штраубе. - Да, я сказал, что императора скоро убьют, причем убьют самым жестоким образом.
- Sic![Именно! (лат.)] - воскликнул граф. - Да, как и было вами речено! И как раз это - самое опасное для заговорщиков! Как раз этого-то вам и не стоило произносить вслух!
Снова фон Штраубе ничего не понимал.
- Но разве заговор не предполагает как цель свержение и убийство? - спросил он.
- Однако вы изволили назвать сразу две цели, - снова же улыбнулся граф.
- А что же, заговорщики могут ставить целью только свержение, но не убийство? - удивился рыцарь.
- О, разумеется, они желают его именно убить, - продолжал улыбаться Литта. - И не сомневаюсь, они его когда-нибудь наверняка убьют. И об этом, могу вас уверить, заранее знают они все. Кроме… - При последнем слове лицо комтура сделалось серьезным.
- Кроме?.. - повторил за ним фон Штраубе.
Граф сперва огляделся по сторонам и затем произнес полушепотом:
- Кроме главного заговорщика…
- И кто же он? - непроизвольно также перейдя на полушепот, спросил фон Штраубе. - Вы знаете его?
- Нет, я не знаю, - сказал комтур. - Но вся наука логики подсказывает мне, что лишь это лицо и должно таковым быть. Точнее - не может не быть таковым! И узнай ОНО об убийстве, а не об одном лишь свержении - заговору конец да и всем заговорщикам тоже.
- Но кто оно, кто, это "лицо"?! - забывшись, воскликнул фон Штраубе.
- Тсс!.. - Комтур приложил палец к губам и окинул взором воздух вокруг себя, точно воочию видел растворенных в нем шпионов. - Коли угодно, - тихо продолжил он, - я проведу вас по пути своих рассуждений, и вы сами обо всем догадаетесь. Итак… Что должно настать в этой стране после свержения императора? Республика? Едва ли. Это противоречило бы всем понятиям здешнего дворянства о власти. Стало быть - снова же монархия, но иного, более благосклонного к дворянским привилегиям образца. И в ком же, по-вашему, заговорщики могут видеть подобного монарха?
- В великом князе Александре… - выдохнул фон Штраубе. - Вы хотите сказать, что он?..
- Я лишь подвожу вас к единственно верному выводу, - сказал граф, - а уж называть или не называть имена - дело ваше… Но коль вы назвали это имя, приведу еще некоторые резоны. Великий князь был любим своею августейшей бабкой, и ходят слухи, что именно ему, внуку, в обход сына она хотела оставить престол. В отличие от отца, именно в дворянских привилегиях его императорское высочество видит залог процветания страны. Так кого же иного, как не его, желать заговорщикам себе в монархи?.. И тут - неосторожно оброненные вами в карете слова…
- Но если, по-вашему, престолонаследник и без того посвящен в заговор - а ведь вы, я так понял, именно это имеете в виду?..
- И правильно поняли, - вставил граф. - Без того весь заговор был бы лишен смысла.
- Отчего же в таком случае, - продолжал фон Штраубе, - мои слова представляют…
- …такую опасность для заговора? - завершил его вопрос комтур. - Отчего не должны они достичь именно великого князя? Да оттого, что он один не должен знать об убийстве, кое неминуемо будет сопутствовать свержению Павла! Дело в том, что молодой великий князь в действительности любит своего отца. Добавьте к этому, что престолонаследник весьма набожен, оттого сама мысль об отцеубийстве ему претит. Участвовать в заговоре он мог лишь при одном условии - что после свержения отец его останется жив. И остальные заговорщики, если они мало-мальски умны - а уж они, надо полагать, не дураки, - должны всеми силами заверять его в этом. Тут еще одно необходимо прибавить. Великий князь с детства настроен весьма мистически. Можно предположить, что, если он узнает о тайне вашего происхождения, той Великой Тайне, которую вы в себе несете (а сие весьма вероятственно), то он сразу поверит в нее. А стало быть, поверит и во все ваши, как вы их называете, наития. И уж если узнает, что вы в своем наитии видели, как убивают его отца, то угроза для всего заговора будет наистрашнейшая. В слабодушии он может просто раскрыться перед отцом и заодно раскрыть имена участников заговора. Сие означает для них верную и незамедлительную гибель. Вот кто ни в коем случае не должен узнать о ваших словах! Вот почему вы так и опасны для заговорщиков! И охота на вас, как изволили видеть, уже началась! И достаточных сил, чтобы защитить вас, я не имею… Боже, как я раскаиваюсь, что взял вас с собой в эту суровую страну! Вас, кого нам должно беречь более всех наших священных реликвий!.. Ах, право, если бы я только знал…
Договорить он не успел, потому что в дверях появился безмолвный Антонио и произвел какие-то жесты. Комтур, как всегда, безошибочно понял его и сказал:
- К нам снова фельдъегерь из дворца. - И в задумчивости добавил: - К чему бы это?..
В следующий миг в залу вошел уже знакомый гвардейский капрал Двоехоров.
- Имею честь видеть рыцаря ордена святого Иоанна Иерусалимского фон Штраубе? - обратился он к барону.
Тот встал и молча кивнул.
- Простите, что отрываю вас от стола, - сказал гвардеец. - Я был у вас в доме, но вас не застал… Там, кстати - может, уже знаете - конногвардейского поручика Спирина камнем убило… - доверительным тоном прибавил он, даже осанка на миг стала менее статуеобразной. Однако тут же снова вытянулся во фрунт и отчеканил: - Имею приказ найти вас, где бы вы ни были!
- А в чем дело? - спросил комтур.
Двоехоров, по-прежнему вытянувшийся, так же громогласно отчеканил:
- Велено доставить барона во дворец к его императорскому высочеству Александру Павловичу!
Услышав о престолонаследнике, граф несколько побледнел и, ни слова более не говоря, лишь незаметно для Двоехорова приложил палец к губам.
Что касательно фон Штраубе, то его это ничуть не испугало. После беседы с комтуром он понимал, что в этой стране заговорщиков великий князь был едва ли не единственным, кто не имел никаких резонов его убивать.
- Карета подана! - сказал Двоехоров. - Прошу следовать за мной.
Когда фон Штраубе вслед за гвардейцем покидал залу, комтур сзади осенил его крестным знамением и совсем тихо проговорил:
- Заклинаю вас всеми святыми, сын мой, - будьте сколь можете осторожны!
Глава VI
Нападение по пути во дворец.
Господь снова бережет фон Штраубе
Фон Штраубе был в карете один. Впереди, как и в прошлый раз, скакал верхом капрал Двоехоров. Глядя через переднее окошко кареты на его осанистую фигуру, вспоминая его прямодушное, румяное, немного ребячливое лицо, рыцарь думал: "Если все дворяне тут заговорщики, то неужели и этот тоже заговорщик?.."
Потом мысли перескочили на другое: зачем он вдруг понадобился престолонаследнику? Неужто великий князь узнал-таки о его неосторожных словах, брошенных утром, и хочет с пристрастием допросить? Барон решительно не знал, что отвечать ему в этом случае…
…Его мысли прервал неожиданный громкий хлопок, осколок стекла полоснул фон Штраубе по щеке, возле уха что-то просвистело, и тут же на задней стенке кареты образовалась дыра с кулак величиной.
Мигом сообразив, что в него только что стреляли, фон Штраубе пригнул голову и тут лишь увидел, что кучер, обернувшись на козлах, целится в него из второго пистолета. В последний миг барон стремительно переметнулся на другую сторону сиденья.
Снова выстрел!.. И снова промашка…
"Выходит, не одни только дворяне тут в заговоре, - успел подумать фон Штраубе, - но и смерды-кучера…"
Сразу, однако, стало ясно, что кучер вовсе и не был кучером. Он отшвырнул разряженные пистолеты, спрыгнул с козел, скинул армяк, под которым оказался офицерский мундир, и, выхватив шпагу, бросился к карете.
Фон Штраубе попытался вытащить рыцарский меч, который так и не успел сменить на шпагу, но огромный меч оказался слишком длинен для кареты, и его никак не удавалось вытащить из ножен.
Лжекучер с обнаженной шпагой уже подбежал к карете и распахнул дверцу. Фон Штраубе приготовился отбиваться хотя бы ножнами, однако нападавший вдруг замер, глаза его выкатились, потом он захрипел, и изо рта у него поползла кровавая пена по фальшивой приклеенной бороде.
- Готов! - услышал барон голос Двоехорова.
В следующий миг лжекучер, мертвый, уже лежал на земле, а Двоехоров помахивал окровавленной шпагой и говорил с мальчишеским задором:
- Ловко я его, а, господин барон? В самое сердце шельму!.. Вас-то он из пистолета не задел?
- Господь миловал, - проговорил фон Штраубе, выходя из кареты, для чего пришлось перешагнуть через убиенного. - Спасибо вам, капрал. Если б не вы…
Выходило - всё же не все дворяне тут в действительности заговорщики. Так же, впрочем, как не все кучера - в действительности кучера.
- А, да что там! - весело сказал Двоехоров. - Главное - вы целы. Хорош бы я был, если б вас живого не довез к его императорскому высочеству. Всё, прощай бы гвардия, прощай дворянство! - Он взглянул на распростертый труп радостно, как на подбитую дичь, и добавил: - Сейчас поглядим, что это за птица… - С этими словами он сорвал с того фальшивую бороду и вдруг отшатнулся: - Господи, да это ж подпоручик Гладышев! Нашего полку!.. Вот дела!..
- Сзади!.. - успел крикнуть ему фон Штраубе, и сам наконец выхватил меч.
Сзади к ним уже подбегали восьмеро в масках, с обнаженными шпагами в руках.
У одного был еще и пистолет. С нескольких шагов он прицелился в фон Штраубе и выстрелил. Промахнуться с такого расстояния было решительно невозможно.
Барон, не успевший даже пригнуться, почувствовал сильный удар в грудь. Но на сей раз его спасла кираса, которую он за недосугом так с себя и не снял. Пуля скользнула по ней, оставив как раз там, где сердце, глубокую вмятину. Господь продолжал его беречь.
Тот выхватил второй пистолет, снова выстрелил, но впопыхах допустил вовсе промашку - пуля угодила в бок лошади, и она, сразу пав на другой бок, в последних судорогах забилась на мостовой
Вдвоем с бравым Двоехоровым, прижавшись спинами к карете, чтобы никто не зашел и сзади, они стали клинками обороняться от нападавших. От судорог лошади карета содрогалась, толкая их в спины.
Двоехоров был в фехтовании явно не так ловок, как те. Через несколько мгновений кровь выступила у него на рукаве и на белых лосинах - кто-то сбоку уколол его в ляжку. Зато громадный рыцарский меч фон Штраубе оказался для злодеев слишком грозным оружием. Легкие офицерские шпажонки отскакивали от него, гнулись, как бумажные, и, испытав несколько ударов, с этого боку нападавшие держались на расстоянии.
Да и Двоехоров, несмотря на ранения, не плошал. Одного он исхитрился полоснуть по руке, да так, что тот уронил шпагу вместе с двумя отпавшими пальцами. Правда, тотчас подхватил ее левой рукой, но теперь уже явно представлял собой меньшую угрозу.
Фон Штраубе тоже удалось зацепить одного мечом по ребрам. Правда, старинный меч был совершенно туп, так что удар получился как дубиной. Но дубиной весьма увесистою. Наверняка удалось сломать злодею ребро.
- Я ранен, - простонал тот. - Давайте, господа, побыстрее кончайте cette comedie[Эту комедию (фр.)] !
Двоехоров, несмотря на звон железа, мигом узнал его по голосу.
- Подпоручик Озерский, вы?! - не переставая рубиться, воскликнул он. - Как вы можете, князь - на своих-то однополчан?!
- Всё!.. - прокричал остальным злодеям раненый. - Мы раскрыты! Порешайте обоих! Да поживей! - И сам, кривясь от боли, снова вступил в баталию.
После этих слов шпаги нападавших стали хлестать с двойной быстротой. Хотя двое из них были теперь увечны, казалось, что к злодеям пришло подкрепление.
От тяжелого меча у фон Штраубе уже стала неметь рука. Легкость шпаг из недостатка стала превращаться в преимущество противников. И Двоехоров явно утомился уже, сам выпадов больше не делал, только парировал, к тому же не всегда удачно, ибо (барон не заметил, когда) получил еще один укол в плечо.
Сам фон Штраубе уже несколько раз мог быть убит, но по-прежнему спасала кираса.
- На нем латы! - крикнул разоблаченный подпоручик Озерский. - Не колите в грудь, господа! Колите его в горло, в глаз!