- Щас мы им дадим прикурить, ваше высокоблагородие! - откликнулся парень в галифе, сапогах - и в косоворотке. Светлый чуб на его лоб падал не из-под фуражки, а из-под картуза - вылитый крестьянин-середняк.
"Банг! Банг! Банг!" - забили трёхдюймовки. Полетели последние стёкла из вагонов, раскатились бочки, рванул задетый бензобак, полыхнул, окатывая красногвардейцев жидким огнём.
- Шашки вон! - прозвучала далёкая команда. - Намётом!
Казаки-юнкера налетели с лихим посвистом, заворачивая "красным" в тыл, и пошла веселуха! Очень скоро молоденький есаул Высококобылка перескочил с коня на крышу мятого "рено" и помахал шашкой - путь свободен!
Быстрым шагом полк добрался до Ничейного поля - и вышел на окраину Ростова, двинулся по Большой Садовой. Город жил так, словно не касалось его противостояние порядка и анархии, "белых" и "красных", - почти все магазины, роскошные и богатые, были открыты, постоянно хлопали двери многочисленных контор, впуская и выпуская армии разносчиков и посыльных. Несмолкаемый шум экипажей, звонки трамваев, говор толпы полнили широкую улицу, отражаясь от стен двух-, трёх-, пятиэтажных зданий.
В самом Ростове бои прекратились - сопротивление было сломлено, большевики ушли в подполье. Кирилла беспокоил казачий полк, не желавший воевать с "красными", а потому не покидавший казарм, но тревожился он зря - в тот же день атаман Каледин в одиночку разоружил полк. Нагрянул в казармы и рявкнул: "Оружие сдать!". И казаки послушались приказа.
После этого случая Корнилов, недолюбливавший Каледина за вялость и нерешительность, уже с большим уважением глядел на войскового атамана.
…Добровольцы непроизвольно подтянулись, построились и зашагали в ногу. Впереди вразвалочку шествовал полковник Тимановский, посапывая трубкой. Откуда ни возьмись, появился генерал Марков. Вернее, сначала Кирилл увидал человека в черкеске, который, задыхаясь, бежал во всю прыть вдоль колонны Офицерского полка, а за ним уже летел генерал и нагайкой хлестал его по спине, приговаривая: "Не воруй, сукин сын! Вот тебе! Вот тебе!"
Невозмутимый Тимановский скомандовал:
- Запевай!
Тенора грянули:
Там, где волны Аракса шумят,
Там посты дружно в ряд
На дорожке стоят.
И весь полк гулко, мощно подхватил:
Сторонись ты дорожки той,
Пеший, конный не пройдёт живой!
Прохожие останавливались на тротуарах, выстраивались, громко приветствуя или вполголоса проклиная.
Извозчики сворачивали с дороги - по главной улице Ростова ступали Сила и Власть. В город будто пришли Закон и Порядок, предвещая Мир и Покой…
Генералы Добровольческой армии поселились в пятиэтажной гостинице "Астория" на Таганрогском проспекте, откуда пешочком прогуливались к дому Парамонова на Пушкинской, где разместился штаб.
Около красивого здания штаба и на парадной лестнице был выставлен офицерский караул. У дверей - часовые.
Стильный колонный зал гудел голосами, сверкал погонами и аксельбантами. Собрались все быховцы - в хорошо сшитом костюме явил себя Деникин. Нарезал круги беспокойный Марков. Переговаривались Романовский и Лукомский, Эрдели и Слащёв. А вот и новенькие - высокий, нетерпеливый Врангель с жёсткими складками у рта, строгий Кутепов, удерживавший Таганрог, толстый Май-Маевский. И Неженцев! Уже в полковничьих погонах.
Митрофан Осипович, краснощёкий и моложавый, тоже заметил в толпе Кирилла и бросился к нему, испытывая радость встречи и не менее понятное стремление новичка оказаться рядом со своим - вдвоём обживаться куда проще, нежели в одиночку.
- Здравия желаю, ваше высокоблагородие! - весело приветствовал Авинов старшего по званию.
- Отставить, поручик! - воскликнул Неженцев, сияя.
Кирилл спросил осторожно:
- Вы… один добрались?
- Ну нет, одному мне было бы скучно! - рассмеялся командир "ударников". - Пять сотен с собою прихватил, так-то!
- Это здорово! - выдохнул Кирилл. - Это просто здорово!
Внезапно разговоры смолкли - прошёл по толпе последний ропоток - и тишина. Отчётливо прозвучали шаги - в круг вышел генерал Корнилов. В обычном своём кителе, в синих штанах с лампасами он куда больше походил на Верховного правителя России, чем давеча, когда щеголял в гражданском. Тихий ангел пролетел с "маузером" под крылом…
В полном безмолвии Лавр Георгиевич огляделся вокруг и сказал:
- Господа офицеры! Хочу уведомить вас о начале похода. Мы должны соединиться с верными кубанскими войсками и взять Екатеринодар…
Переждав шумок радостного оживления, Корнилов продолжил:
- Наше положение на Дону становится всё более и более тяжёлым. Казаки отказываются воевать с "красными", надеясь остаться в стороне, рабочие же и всякий уличный сброд со злобою смотрят на нас и только ждут прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными "кадетами". Ясно, что, оставаясь на месте и отбивая атаки красных войск со всех сторон, Добровольческая армия сознательно обрекает себя на поражение - мы скоро будем совершенно окружены и погибнем.
Дело нашей солдатской чести спасти армию Белого дела! Именно поэтому я и выступаю за Кубанский поход, ибо армия должна находиться в атакующем движении!
Тут генерал Алексеев сделал шаг вперёд.
- Мы обязательно спасём нашу армию! - сказал он очень взволнованно. - Наши батальоны станут полками, а полки превратятся в дивизии! Только нам надо время.
- Вы правы, - склонил голову Корнилов. - Пусть только история даст нам самое короткое время.
- У меня такое предчувствие, - вздохнул Алексеев, - что время это мы проведём в кровавой борьбе…
- Пусть будет так, как хочет Господь, - твёрдо заявил Верховный. - Но верю в то, что белые добровольцы обязательно пойдут в поход на освобождение нашей Первопрестольной, златоглавой Москвы-матушки! А пока…
Со слабой улыбкой перетерпев бурный шквал восклицаний, Корнилов продолжил:
- А пока мною составлен план штурма Екатеринодара. Это является целью нашего Кубанского похода. Если возьмём город, то он станет белой столицей, откуда мы поведём борьбу и за Кубань, и за Терек, и за Дон, и за Москву!
Перекричав рукоплескания и хор голосов, грянувших "Гром победы", полковник Неженцев поделился своими мыслями с Кириллом:
- Правильно решил Верховный! Нам одно остаётся - двигать на юг. Донцы нас прикроют с севера - пускай поживут под "красными", мигом образумятся!
Воодушевлённый Кирилл только кивал головой, хлопая в ладоши. Он упивался праздником жизни, и пусть по улицам Ростова, по степи кружит смерть, всё равно, как прекрасны истекающие мгновения бытия! Только надо прожить их в полную силу, до дна, яростно!
Остывая, захмелев слегка от бокала шампанского, Авинов вышел на улицу и побрёл не спеша к гостинице. Стемнело, и улицы Ростова опустели, но офицеру, пугающемуся ночных татей, нечего делать в армии.
Впереди показался силуэт девушки. Девушка стояла, будто поджидая кого-то. Или она из тех, кто утоляет жажду сердца по сходной цене, в "институтах без древних языков" на Сенной? Нет, нет… Ох, уж больно знакома ему эта фигурка… Этот изгиб бедра, головка, склонённая будто в задумчивости… Даша - здесь?..
- Даша? - сказал он.
Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Да, это была она, "товарищ Полынова".
- Что ты делаешь здесь? - спросил Авинов, унимая волнение.
Даша усмехнулась неласково.
- Странный вопрос, - сказала она. - Борюсь с вами, "белыми". Сегодня я подпольщица, а завтра… Что, сдашь меня?
- Я - не ты, - холодно ответил Кирилл. - Своих не сдаю.
- Ах, так я ещё своя? - протянула Даша насмешливо, пряча за иронией горечь.
- Да, - твёрдо сказал Авинов, - я любил тебя.
- Ах, любил… А теперь что, разлюбил?
- Я не могу называть возлюбленной ту, кто готова предать.
Красивое лицо девушки исказилось гневом.
- Я любила тебя! - воскликнула она. - Любила! А ты…
- Что - я? - по-прежнему холодно осведомился Кирилл. - Оказался не "красным", а "белым"? А какое это имеет значение для любви? Любовь или есть, или её нет! Любят и старого, и молодого, без разницы. Принцесса способна влюбиться в простолюдина, а немецкий офицер-оккупант - воспылать страстью к русской девице-красавице. Все мы обычные люди. Но отвергнуть избранника по политическим мотивам может только та, которая не любила!
- Любила! - выкрикнула Даша.
- Не лги! Я не знаю точно, к кому ты испытываешь страсть нежную - к революции или к своему картавому вождю, но в твоём горячем большевистском сердце нет места для меня.
Девушка заплакала, пряча лицо в ладонях, и Кириллу стало так паршиво, как ещё никогда не было.
- Извини, я не хотел тебя обидеть, - выдавил он. - Прощай.
Даша не ответила. Понурив голову, опустив плечи, она плакала, изредка утирая слёзы ладонью.
Авинов сделал первый шаг, удаляясь по улице. Мимо девушки. Прочь от неё.
Голова у Кирилла пылала. Его неодолимо тянуло обратно - обнять, утешить, прижать к себе. Но… нет. Всё равно из этого ничего не выйдет, уверял он себя. Даша наверняка отвергнет его потуги, возненавидит за нежность и ласку просто потому, что у самой в душе - гарь и пепел.
Авинов шагал, звонко клацая подковками сапог, и на него всё пуще наваливалась тоска, а впереди разверзалась пустота и холод одиночества. Воистину, самые нестерпимые страдания человек причиняет себе сам…
Глава 10
ЛЕДЯНОЙ ПОХОД
Из "Записок" генерала К. Авинова:
"Большевики перешли в наступление на востоке Малороссии. Так называемая "Социалистическая армия" под командованием прапорщика Р. Сиверса вела бои за Каменноугольный район, продвигаясь в направлении Дона.
Из Тихорецкой на Новороссийск развивала наступление Юго-Восточная революционная армия под командованием хорунжего А. Автономова, прозванного "соловьём-разбойником" за грабежи поездов. Главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа есаул И. Сорокин, утвердив советскую власть во множестве кубанских станиц, занял Екатеринодар. В городе творились немыслимые бесчинства - наблюдатели ОСВАГ воочию видели, как красноармейцы, зарубив шашками сотни пленных, тут же, на месте казни, насиловали гимназисток, а молодых казачек "социализировали", то есть обобществляли…"
В полночь белые генералы встретились в вестибюле просторного дома Парамонова. Корнилов сверился с часами и сказал:
- Пора выступать.
Закинув за плечи вещевые мешки, разобрав стоявшие в козлах винтовки, генералы и офицеры вышли на ночную Пушкинскую и зашагали прочь из враждебного города, готового вот-вот стать вражеским.
Авинов шагал вместе с Неженцевым. На улицах Ростова стояла тишина. Корниловцы и калединцы покидали город в полном молчании, только размеренный топот слышался в ночи.
- Надо полагать, - сказал Митрофан Осипович, - к зиме казаки одумаются.
- Даже и не надейтесь, - вздохнул Кирилл. - К весне, не ранее. Пока донцы не натерпятся как следует под большевиками, толку с них не будет.
- В поход! - весело донеслось издалека. - В поход!
- Куда?
- А ты спроси генерала Маркова!
- К чёрту на рога! За синей птицей!
- Ха-ха-ха!
- А я, знаете, о чём думаю, господа? - послышался голос неизвестного из темноты. - Ведь людей можно понять, они всякого насмотрелись. Вот и разуверились. А мы возмущаемся, негодуем… У нас же на лбу не написано, что мы честные-благородные! А чтобы это всем понятно стало, время должно пройти…
- Верно, - откликнулся чей-то густой баритон. - Потом легче будет. Дожить бы только до этого "потом"… А вообще, господа, вещи творятся удивительные. Вот, мы в поход вышли - горстка людей в тёмном царстве - и мыслим так, будто вся Россия в огне! А это неверно - абсолютное большинство, как и всегда, пассивно. Стоит в сторонке и выжидает. И не разумеет даже, что происходит страшное! Помню, остановились мы как-то у одного старика-вдовца. Хата у него бедная была, но хлеб с молоком он нам принёс. Вот мы его и спрашиваем: "А что, дед, ты за кого - за нас, кадетов, или за большевиков?" А дед улыбается хитренько так и говорит: "Что же вы меня спрашиваете… Кто из вас победит, за того и будем!"
В строю невесело рассмеялись, а Неженцев воскликнул:
- Вот она, сермяжная правда!
Кирилл оглянулся. За спиной мерцали огни брошенного города, слышались одиночные выстрелы, тут же взлаивали собаки. Добровольцы бодрились, держали переживания в себе, но страх витал над войском. Что будет с ранеными, оставленными в лазаретах? А какая судьба ждёт жён и невест? Не выдадут ли их соседи? Удастся ли свидеться?
Каково сейчас тому же Деникину? Они с Ксенией Чиж обвенчались, не дожидаясь Рождества, в одной из новочеркасских церквей. Негласно и скрытно - в городе было тревожно. Священник даже паникадил не зажигал, одни огоньки свечей тускло мерцали перед иконами. Ни хора не было, ни приглашенных, лишь четверо свидетелей-шаферов присутствовали при таинстве: генерал Марков, полковник Тимановский, адъютант Долинский и поручик Авинов. И в тёплом полумраке расходился приглушенный певучий бас: "Боже вечный, расстоящияся собравый в соединение и союз любве положивый им неразрушимый; благословивый Исаака и Ревекку, наследники Твоя сия, Антона, Ксению, наставляя я на всякое дело благое… Яко милостивый и человеколюбец Бог еси, и Тебе славу воссылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков…
А-ами-инь…"
И теперь супруга Деникина осталась в Ростове, поселилась у армян под девичьей фамилией, как "беженка из Польши". И что думать Антону Ивановичу?.. "Ох, Асенька, - вздыхал он, прощаясь, - когда же капусту садить?.."
За Батайском одна только степь пролегла во все стороны - шуршала колючим бурьяном, стелилась белой камчатной скатертью - первый снег едва прикрыл траву, высохшую на корню.
Полки держали путь к станице Кагальницкой. Длинной лентой, растянувшейся на километры, ехали подводы и грузовики, патронные двуколки и санитарные повозки. А вперемежку с ними шли войсковые колонны - кто в офицерских бекешах щеголял, кто в гражданских пальто, кто в невообразимых крестьянских кожухах. В солдатских шинелях, в папахах, с медицинскими сумками за плечами шагали сёстры милосердия. А надо всеми ими, будто прикрывая, полоскался российский триколор.
""Белый крест"… - размышлял Авинов. - Вот именно… И к чему кавычки? Мы сами выбрали свой путь, свой крест… Белый крест".
- Корнилов идёт! Корнилов! - послышалось сзади.
- Полк, смирно! - разнеслась команда Маркова. - Равнение направо!
Показался Верховный - в чёрном с серой опушкой нагольном полушубке, в солдатской папахе и в солдатских же сапогах. Следом поспешал адъютант - поручик Долинский, большеглазый и чернобровый, в офицерской шинели и лихо смятой фуражке.
- Здравствуйте, молодцы-марковцы! - прокричал Корнилов резким басом.
- Здравия желаем, ваше высокопревосходительство! - грянули "молодцы".
Генерал Алексеев сначала тоже бодро шёл в голове колонны, опираясь на палку, но возраст и больные почки давали себя знать - Михаилу Васильевичу стало плохо. Шапрон дю Ларрэ был настойчив.
- Ваше высокопревосходительство, - заговорил он просительным голосом, - прошу от имени Лавра Георгиевича отдать мне ваш карабин и сесть на подводу! Будьте любезны, не упорствуйте.
- Спасибо за заботу, Алексей, - вздохнул генерал. - Придётся выполнить приказание. Мне действительно сегодня дурственно…
Кряхтя, Михаил Васильевич пересел на повозку. Адъютант заботливо подсунул охапку сена. Генерал прилёг рядом с чемоданом, в котором хранилась вся армейская казна. Небогато, мягко говоря.
Деникин, шагавший рядом, подбодрил товарища:
- Михаил Васильевич, крепитесь, дорогой. Скоро пойдут кубанские станицы, там вы отдохнёте, подлечитесь немного…
А добровольцы затянули "Молитву офицера":
На родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же, на нас же восстал.
Для нас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех закидал…
Станица Кагальницкая встретила белых настороженно - местные опасались реквизиций и откровенного грабежа. Казаки сновали по улицам, конные и пешие, точно мураши в развороченном муравейнике.
- Мы не "красные", - внушал добровольцам Корнилов, - мы должны не брать без спросу, а покупать, не селиться в чужом дому, а просить крова. Люди должны воспринимать добровольцев как порядочных людей…
- Условия неравные, Лавр Георгиевич, - пробурчал Деникин. - Завтра придут большевики и возьмут всё - им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами!
- Вы правы, - вздохнул Верховный, - и всё же казачество если не теперь, то в скором будущем станет опорой Белого движения!
- Дай-то Бог…
Когда добровольцы покидали станицу, все казаки высыпали на улицу - почтенные, хорошо одетые, окруженные часто двумя-тремя сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на "белых".
Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейки, Авинов не выдержал и громко сказал:
- Ну что ж, станичники, не хотите нам помогать - готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!
- На всех хватит, - ответил Кириллу при общем смехе семьи глава её, пожилой бородатый казак.
За околицей армия построилась полками и батареями. Конные спешились. Труба пропела: "На молитву!"
Единым множественным движением добровольцы сняли фуражки и папахи. Могучее эхо вознесло над стройными рядами:
- Отче наш, иже еси на небеси…
Неожиданно из степи вынесся казак на сивом мерине. Осадил скакуна и закричал:
- Большевики наступают! Уже цепи показались! С юга!
И завертелось всё, закрутилось. Корниловцы и полк Маркова выдвинулись в степь, рассыпаясь в цепи.