- Так это же не все. У нас экипаж сорок человек. Владимир Никанорович остальным разрешил отдыхать после утреннего налета.
Долгов заметил, как двое искоса поглядывающих на него матросов развернули пожарный шланг и принялись поливать палубу, смывая за борт мусор.
- Вася, а где у вас радиорубка?
- Да вон она, - Рябинин указал на трехэтажную надстройку в корме. - Вон, у борта. Дверь открыта.
Долгов присмотрелся и увидел маячивший в дверях женский силуэт. Иллюминаторы рубки выходили у самой воды, на одном уровне с палубой.
"Так, теперь ясно - торпеда ударит в правый борт и ближе к корме, - размышлял он, прикидывая, как это вскоре произойдет. - Хотя не факт, что радистка была в радиорубке. А с другой стороны - идет бой, судно отбивается от авианалета. Тревога. Все по боевым постам. А где радистке быть? Конечно, в радиорубке. Теперь подумаем, как умудрился подставиться Рябинин".
- Вася, а ты кем на судне?
- Я на должности трюмного, а так - куда капитан пошлет. Я все могу.
"Куда же он тебя послал, что ты попал под торпеду?" - задумался старпом.
- Вася, а ты можешь сегодня от меня не отходить? - Долгов хлопнул по-дружески Рябинина по плечу и рассмеялся. - Я совсем не знаю ваше судно, так побудь у меня нынче экскурсоводом.
- Это уж как капитан скажет. Танкером не вы, Анатолий Михайлович, командуете. Им командует Владимир Никанорович. А он слушается только Федорова.
- Опять этот Федоров! И сколько раз тебе говорить: прекрати мне выкать! Расскажи мне об особисте.
Рябинин оглянулся вокруг и, сделав над собой усилие, спросил:
- А ты правда не из НКВД?
- Правда. Так кто он такой?
- Никто толком не знает. Он у нас уже год, а кроме его звания и фамилии никто ничего не ведает. Все стараются держаться от него подальше, ну, а уж если приспичит обратиться, то только - "товарищ старший лейтенант госбезопасности". Даже капитан к нему так обращается. А больше я ничего не знаю.
Долгов почувствовал, что с этим Федоровым ему еще придется выдержать нелегкий разговор, а потому нужно приготовиться.
- Ну, а что он за человек, Вася, ты расскажи, не бойся. Я здесь не для того, чтобы на кого-то стучать. Я уже понял, что его все боятся. Но ты же слышал, что мне капитан сказал? Чтобы я подошел к особисту. Так вот я и хочу узнать, как с ним себя вести?
- Дерьмо, одним словом! - выпалил Рябинин, не сдержавшись, и тут же схватился за рот. - Простите, Анатолий Михайлович! Вырвалось! Вы только ему не говорите!
- Дерьмо, говоришь? Да ты не бойся, этот разговор останется между нами. А почему он дерьмо? Может, у него служба такая?
Рябинин покраснел, затем, решив, что он и так ляпнул лишнее, часто закивал:
- Да, да, вы правы. Служба у него такая.
- Ну вот. Мы ведь договаривались - все по-честному. Чего ты испугался? - Долгов взглянул на появившихся на палубе матросов, затем на смотрящего на них из открытого иллюминатора ходового поста капитана и сказал: - А ну идем, еще на зенитку посмотрим.
Туман уже рассеялся, и теперь были видны почти все корабли конвоя. Четыре колонны судов растянулись на предельную видимость, и от первых, головных, можно было увидеть лишь столбы дыма. Танкер "Азербайджан" шел в последнем, замыкающем ряду. Позади, на расстоянии нескольких километров, шли эсминцы эскорта, да еще слева Долгов рассмотрел серый горбатый силуэт крейсера. Он отвел Рябинина в нос танкера и, вытащив из ящика снаряд, сделал вид, что интересуется исключительно зениткой.
- А теперь, Василий, давай! Расскажи мне об этом Федорове. Расскажи все, что знаешь, и ничего не бойся. Я не враг твой, а друг. Так что будь и ты мне другом. А то вы все пугаете меня особистом, а чего мне бояться - я и не знаю.
Рябинин оглянулся на рубку, и, подыгрывая старпому, положил руку на ствол зенитки.
- Вы правы, Анатолий Михайлович, у нас его и боятся, и ненавидят. Но все молчат. А как иначе? Он ведь власть. Он как только у нас появился, так сразу себя так поставил, что лучше не подходи. Первым делом капитана из его каюты выселил. Сказал, что у него секретные документы и кубрик ему не подходит. Владимиру Никаноровичу с женой выгородку в кормовом отсеке сделали. А разве так можно?
- Нельзя! - вполне искренне согласился Долгов.
Рябинин осмелел и возмущенно шепнул старпому в ухо:
- Нам ведь его из самой Москвы прислали!
- Да ты что? - изобразил изумление Долгов. - А почему из Москвы? Своих не нашлось?
- Не знаю. Сколько помню, с нами всегда наши одесситы ходили. Люди как люди. Некоторые даже вместе работу по судну с нами делали, вахты несли. А к этому на хромой козе не подъедешь! Закроется в каюте, если не пьяный, и вызывает по одному. Глазки сощурит и спрашивает: мы месяц в Рейкьявике стояли, а чем ты занимался? Какой разведке продался? И хоть рассказывай ему, что ты с трапа на землю за месяц ни разу не сходил, все без толку. Что-то в тетрадочку себе пишет, а потом шифровки в Москву отправляет. Представляешь, о нас в саму Москву докладывает!
Разговорившись, Рябинин оживился и теперь не мог остановиться:
- Он где-то в Исландии на ящик виски разжился. Так теперь, как напьется, выбегает на палубу и с наградного тэтэшника начинает по чайкам или тюленям палить. Тут уж и вовсе ему лучше на глаза не показываться. Главное - это переждать, а потом он спать валится, и тут уж ничем его не поднять. Сегодня утром какая пальба была, а ему хоть бы что! Даже не проснулся. Наш капитан будто бы слышал, что его отец к самому Берия без стука входит. Может, врут, а может, и правда. Он как только к нам на борт в Одессе ступил, так такую бумагу предъявил, что мама не горюй! Там такие подписи были! Скорей бы уж домой в Советский Союз добраться, может, тогда он исчезнет. Видно, что мучается с нами. Он качку не переносит. Когда штормит, так наши хоть позлорадствовать могут. Он как тряпка половая, с койки встать не может. Мы из Одессы вышли еще в мае прошлого года. Должны были где-то в Африке нефть брать. И уже в море узнали, что война началась. Дорогу домой нам сразу закрыли. Вот и ходим уже год, куда пошлют. Три месяца в Англии простояли, до этого в Америку ходили, мазут возили. Как в Архангельск придем, я сразу газет наберу, может, что про Одессу прочитаю. Все думаю - как там мои?
- Я тебе уже сказал: у них все хорошо. Жена тебе сына растит.
- Анатолий Михайлович, откуда ты это можешь знать?
- Сказал же - знаю. Может, я провидец. Потом сам узнаешь и меня вспомнишь. Твоя задача - себя сберечь для сына.
Звонко пробили склянки.
- Что это? - поднял голову Долгов.
- Сигнал - команде пить чай! - Рябинин удивленно посмотрел на старпома. - А у вас на корабле разве так не было?
- Да было, было! Что ты меня все на словах ловишь? Забыл уже!
Не касаясь больше темы Федорова, они спустились под верхнюю палубу на камбуз. Здесь за длинными деревянными столами сидела большая часть команды. Кок раздавал алюминиевые кружки с горячим чаем. Матросы подходили, брали и отходили, усаживаясь на свободные места. Среди мужского многоголосья слышались и женские голоса. Долгов остановился на пороге, привыкая к тусклому освещению камбуза. Рябинин на правах хозяина громко произнес, чтобы услышали остальные.
- Проходите, Анатолий Михайлович.
- Да, присаживайтесь, товарищ, - поддакнул кто-то из-за стола. - Девчата отличные коржи испекли. Сейчас попробуете. Американцы, наверное, получше кормили?
Старпом присел на освободившееся место и обвел взглядом изучающие его лица.
- Спасибо. От коржей не откажусь. А что американцы? У них одни гамбургеры. Сплошной холестерин.
- Что у них?
Матросы удивленно переглянулись. Долгов еще раз чертыхнулся. Не сморозил ли он очередную глупость? Были в это время гамбургеры? Или еще не известно здесь никому слово "холестерин"?
- Да в общем, ерунда одна! Как наешься, так только живот растет, а здоровья нет.
- А!.. - по камбузу прокатился смех. - Ну от наших коржей живот не вырастет. Мы их на маргарине делаем.
Долгова упорно сверлила мысль об особисте, и он, не сдержавшись, будто нехотя спросил:
- А что Федорова не позовете? Тоже, наверное, от коржей не отказался бы?
Гул голосов мгновенно стих. Матросы переглянулись, и уже знакомый старпому по замечанию об оке партии немолодой моряк заметил:
- Да куда уж московскому орлу за один стол с этакими поросятами, как мы. Он в каюте чай пьет.
- Боится, что отравите? - пошутил Долгов.
Команда промолчала, все уставились в собственные кружки.
- Анатолий Михайлович, - прошептал ему на ухо Рябинин, - вы поосторожней. А то ведь дойдет до Федорова, неприятностей не оберетесь.
- Ничего, Вася, я как-нибудь за себя постою. Мне уже так интересно стало, что это за зверь ваш особист, что не терпится посмотреть. Пойду, наверное, сейчас его разбужу.
- Что вы, что вы! - испугался Рябинин. - Пусть спит. Давайте я вас лучше по нашему судну еще повожу. Вы еще в машинном отделении не были.
Старпом допил чай, поблагодарил кока и, поднявшись из-за стола, громко сказал:
- Пойду, посмотрю на вашего страшного особиста! А то уже столько наслушался, а еще ни разу не видел!
На выходе из камбуза он на секунду задержался и успел услышать, как кто-то за спиной прошептал:
- Побыл у американцев, и смотри, что с человеком стало - совсем страх потерял.
Долгов улыбнулся и вышел на верхнюю палубу. Море по-прежнему было тихим и гладким. Кое-где проплывали редкие льдины и мусор с впереди идущих транспортов.
"Эх, не знаете вы еще, что есть такая наука - экология! - подумал старпом. - В двухтысячном вам бы уже штраф под нос воткнули".
Солнце теперь переместилось в корму и тускло светило, склонившись к горизонту. Долгов внимательно посмотрел на небо. Рано еще. Налет должен быть вечером. Он оглянулся назад, чтобы узнать у Рябинина, который час, и столкнулся взглядом с пристально его изучающим, совсем еще молодым и румяным особистом. Федоров стоял в дверях капитанской каюты и, выкатив глаза, не мигая, смотрел на Долгова.
"Ну вот и увиделись, - подумал старпом. - А то все особист да особист. А ты значит, вот какой, северный олень! И не страшный совсем. Сказал бы, что совсем еще даже желторотый".
На вид Федорову было лет двадцать пять, не больше. Розовые щеки с еще не сбритым пушком придавали лицу выражение детской наивности. Хотелось подойти и, потрепав за пухлую щечку, сказать: ути-пути! Какие мы пухленькие! Конфеток надо меньше кушать!
Старпом так бы и сделал, если бы не все то, что он успел услышать об особисте. Питался Федоров действительно хорошо. Такого коржами на маргарине не заманишь. Двойной подбородок красноречиво расплылся по воротнику с малиновыми петлицами, на которых поблескивали по два кубика. В синей фуражке с малиновым околышком и серых галифе особист был похож на подростка-переростка, заигравшегося в войнушку. Хотя и ростом он был со старпома, и комплекцией не меньше, и на портупее висела деревянная кобура с пистолетом, но во всем его облике читалась такая несерьезность, что Долгов не выдержал и, подмигнув, сказал:
- Ну что, выспался? А то так и второе пришествие проспишь.
Федоров хлопнул ртом, затем раскрыл его так, что Долгов смог рассмотреть розовое горло, и неестественно тонким голосом визгливо закричал:
- Капита-а-ан! Капитан!
Изопов скатился с ходового мостика и выскочил на палубу.
- Почему на судне посторонние, а я не знаю?!
- Так ведь, товарищ старший лейтенант госбезопасности, вы отдыхали и я не хотел вас беспокоить.
Долгову так стало обидно за капитана, этого труженика со стертыми до крови ладонями, пресмыкающегося перед упивающимся властью молокососом, что он не выдержал и, похлопав капитана по плечу, проникновенно сказал:
- Владимир Никанорович, вы возвращайтесь на ходовой пост, вам там нужно быть, а мы с юношей без вас побеседуем.
От таких слов сначала у капитана, а затем и у особиста отвисли челюсти. Но старпом уже остановиться не мог. Ну что поделать?! Вроде бы и понимал, что должен принимать правила игры такими, какие они есть. И что лучше бы ему не высовываться, а сделать свое дело и исчезнуть. Но поднялась в душе буря возмущения против разнузданного хамства. Не смог промолчать, видя униженную зрелость. Увы! Не то воспитание. Не то время. Страх, передавшийся с молоком матери при одном лишь упоминании об НКВД, Долгову был неведом. А чувство собственного достоинства, напротив, било через край.
Старпом легонько подтолкнул капитана к двери.
- Ваше место за штурвалом, Владимир Никанорович.
И Изопов, будто под гипнозом, послушно повернулся и исчез, закрыв за собой металлическую дверь.
- Ну так что? Ты хотел со мной познакомиться?
Теперь Долгов взял под локоть особиста и подтолкнул к капитанской каюте.
- Пошли. Будем знакомиться.
Все еще находясь в состоянии ступора, Федоров пропустил вперед себя старпома и осторожно вошел следом. Но в каюте он немного пришел в себя, здесь, как говорится, все было свое и родное, и, настороженно глядя на усевшегося на единственный стул Долгова, тоже присел на свое место за столом.
- Так что ты хотел узнать?
Старпом оглянулся, осматривая каюту. Возле иллюминатора незастеленная койка, под ней открытый деревянный ящик с бутылками. Так и есть, как говорил Рябинин, - броские американские этикетки. Тут же умывальник с рукомойником. На полу разбросаны портянки с хромовыми сапогами.
На лице Федорова отображалась напряженная работа мысли. Он понимал, что чего-то он не понимает. И это неведение его пугало. Но молчание затянулось и, решившись, он спросил:
- Ты кто?
- Для тебя Анатолий Михайлович. А еще, юноша, я привык, когда ко мне обращаются на вы.
Особист громко сглотнул, на всякий случай решил не рисковать и обратился, как требовали:
- А откуда вы взялись, Анатолий Михайлович?
- Оттуда… - многозначительно ответил старпом.
И получилось у него это так таинственно и сурово, что Федоров еще больше задумался. Так нагло с ним могли разговаривать только в его ведомстве. Прислали проверить его работу? Или кто-то настучал о его шашнях в исландском порту с американками? По щекам особиста пошли бордовые пятна. А может, он ошибается? Свои бы шифровку прислали, предупредили о проверке. Федоров облегченно вздохнул. Конечно бы предупредили. Там все как родные, пропасть не дадут. Но вдруг на его лице отобразился откровенный испуг. А если незнакомец из Главполитуправления?! Тогда - пропал! Там все идейные, все за чистоту рядов борются.
Федоров покосился на початую бутылку под столом и, как бельмо в глазу, сверкающий стеклом ящик под кроватью. Но решив, что паниковать еще рано, он, выдавив улыбку, попросил:
- А документик можно ваш посмотреть, Анатолий Михайлович?
- Перебьешься!
Точно из политуправления! Наши все любят корочками перед носом помахать. А этот смотри какой скрытный. Что же делать? Сначала нужно узнать, что ему известно.
- А я вас в Рейкьявике не видел. Вы к нам как добирались?
- Сложно добирался. Еще вопросы есть?
А может, не из комиссаров? Те сами любят вопросы задавать, а этот молчит. Или уже все знает?
Федоров побледнел.
Вчера сквозь пьяный туман он, кажется, видел в иллюминаторе эсминец. Вот на нем этот тип и прибыл по его душу! А вдруг ему известно, как он советские медали менял на виски с падкими на сувениры американцами?! Если знает, то мне конец!
Лицо особиста приняло землистый оттенок.
Или своя контора не даст пропасть? Может, попытаться попугать его своими связями?
- Вы, наверное, Анатолий Михайлович, тоже из Москвы?
- Э… - Долгов неопределенно и замысловато покрутил в воздухе пальцами.
- А я в Москве родился. Я в Москве многих знаю. А уж мой отец, так наверное точно всех знает. У нас знаете сколько знакомых в Кремле? У нас на даче до войны сам товарищ Деканозов был. А мой отец еще в ЧК начинал. Так что я потомственный чекист.
Вдруг Федоров подскочил и потянулся к кобуре.
- Как же я забыл вам сразу показать! Взгляните. Меня тоже Родина оценила!
Взяв ТТ за ствол, он протянул пистолет Долгову вперед рукояткой. На вороненой стали золотой гравировкой было начертано: "Тов. Федорову. Пламенному борцу с контрреволюционной гидрой. Меркулов В. Н. Первый заместитель наркома НКВД".
- Видали?! Сам товарищ Меркулов отметил!
Старпом посмотрел на надпись, затем на пухлые и белые пальцы особиста и встал.
- А от меня чего ты хочешь?
- Я? - Федоров растерянно заморгал глазами. - Так это… Я думал, это вы хотели о чем-то со мной поговорить?
- Ладно, пойду я. Мне с командой надо поработать.
Особист растерянно наморщил лоб.
Что он хотел сказать? Причем здесь команда?
И тут его осенило: хочет расспросить о нем матросов! О! Эти ему понарассказывают!
Федоров вскочил и заторопился распахнуть перед старпомом дверь.
- Да чего их слушать? Вы же знаете, какой народ злой! Сами не свои, дай только честного человека оговорить.
Долгов остановился, занеся ногу через комингс, и внимательно посмотрел на особиста.
Чего он несет? Кого оговорить?
О чем поговорили, он так и не понял. Но, чтобы не показать свое неведение, многозначительно произнес:
- Разберемся.
И от этого у Федорова екнуло сердце. Он плотно закрыл дверь в каюту и плеснул в стакан из початой бутылки. Глотнув и скривившись, полез в карман в поисках сушеного финика. Так закусывать виски его научили американцы. Затем, достав из сейфа шифровальную книгу, он начал составлять донесение в Москву.
Спрятавшись за бухтой с кабелем, Долгова поджидал Рябинин.
- Ну что, Анатолий Михайлович, пронесло? Ребята только и говорят, как вы его за капитана осадили. Правильно! Поделом ему! Ну, а что Федоров?
- А что Федоров? - Долгов безразлично пожал плечами. - И чего вы его так боитесь? Я таких придурков сотню умудряюсь держать в кулаке, и ничего.
Рябинин замер с раскрытым ртом, затем восхищенно произнес:
- Сотню? Сотню гэбэшников в кулаке! Вот это сила! Я ребятам расскажу, вот обрадуются.
- Да о чем рассказывать, Вася? Тоже мне подвиг. А чего ваш Федоров хотел, я так и не понял.
Долгов посмотрел на гладкий голубой ковер воды с бледно-зелеными холмами айсбергов на горизонте.
- Василий, сколько сейчас времени?
- Склянки пробили полдень. А что?
- Ничего. Смотрю, чтобы немцев не прозевали.
- Не прозеваем. Надо поглядывать на эсминец за кормой. У него локатор есть. Если поднимет полосатый желто-голубой флаг, значит, воздушная тревога. Ребята говорят, час назад разведчика в небе видели. Это, конечно, плохо.
- Да, это очень плохо. Немцы порядок любят и уважают распорядок дня. Сейчас экипажи пообедают, чтобы не лететь на голодный желудок, а к ужину уже будут над нами.
- Ой! Не накаркайте, Анатолий Михайлович! Утром, знаете, как страшно было! А впрочем, что я вам говорю. Вы же сами знаете. Я вот даже не представляю, что бы делал, если бы в наше судно торпеда попала.
- Нам, Вася, вечером надо друг друга держаться. Ты уж будь, пожалуйста, рядом.
- А что будет вечером?
- Сказал же тебе! Налет будет.
- Да с чего вы взяли?
- Чувствую я, Вася, чувствую.