Отец все хотел - меня, по колее своей покатить. Работать трезво и честно - хозяин оценит; так в мастера и выходят, лет через двадцать будешь так же в воскресенье со стариками у трактира в домино играть или в шашки, а парни заводские - с почтением по отчеству здороваться, мимо проходя. А то и на чертежника выучишься, или на помощника бухгалтера - предел это был в те времена для рабочего человека. Да только не по мне была жизнь такая, покойная и бесцветная: яркого и чистого хотелось. И чтобы по правде - для всех, и не в раю небесном, а здесь, сразу. Потому, как услышал я, что люди настоящие есть, которые за справедливость сейчас - так к Вождю и пришел, пареньком рабочим, чуть старше тебя; поначалу поручения лишь исполнял, после совсем в революцию ушел, из дома - в Партию. И с пути того - уже не сворачивал.
- Вы с Вождем вместе Партию создавали? - с восторгом спросил Гелий - как все это было? Теперь ведь можно уже рассказать - не в секрет.
- Не умею рассказывать - ответил Итин - вот на митинге речь говорить, чтоб зажигало… А романы писать - не Гонгури я! Был среди нас товарищ один - хорошо у него получалось сказки и истории разные складывать. Одна мне запомнилась. Про такой край далекий, где никогда не вставало солнце. Люди жили там в болоте, среди грязи, в холоде и темноте, не видя света и огня. Туман над болотом скрывал небо, лишь изредка были видны звезды, дающие слабый и далекий свет.
И вот нашелся среди людей - одни, кто захотел дойти до звезд и принести свет всем. Сначала он предложил идти вместе - но одни отмахнулись, занятые своими делами, другие рассмеялись, сочтя чудаком, третьи испугались далекого и опасного пути. И человек отправился один; все уже забыли про него, что он жил среди них - когда он вернулся.
Сначала все увидели приближающийся свет. Не зная, что это, все в страхе упали наземь - ожидая смерти. Когда все подняли головы - перед ними стоял давно ушедший, держа в руке звезду. Свет звезды озарил землю до самого последнего темного угла - и люди со стыдом увидели, как убога их жизнь.
Слабые духом и устрашившись перемен, они решили утопить звезду в болоте - чтобы вернулась тьма, вместе с привычным покоем. А человека - изгнать или убить, если он не захочет стать как все. Но когда подступили они, поднял человек руку - и вспыхнула звезда, спалив лучами устрашившихся. И сказал он - пойдем туда, где светит солнце, текут чистые реки и растут леса. Но не двинулся никто, боясь трудного пути. Принесший свет мог идти один - но любил он свой народ.
И приказал он - следуйте за мной. Пришлось ему покарать еще нескольких - во имя счастья всех. Пошли люди через горы и леса, терпя бедствия и отбиваясь от диких зверей, и роптали они - но горела звезда в руке впереди идущего, указывая путь. Пришли наконец они в благую землю, где светило солнце и рос хлеб. И тогда идущий впереди упал и умер, и увидели вдруг все, что звезда сожгла ему руку дочерна - но не бросал он светило, потому что любил свой народ. Тогда лишь поняли люди, что сделал для них этот человек - и поставили они ему каменный памятник, стоять которому века, и на котором золотом начертано имя его.
А может быть, не было и памятника - забыли его, или вовсе бранили, жалея павших в пути; но жил отныне его народ в той благой земле - и не нужна была герою иная награда.
Э, да ты что, записываешь? Слова мои - зачем? Ну-ка, покажи!
Гелий смутился. Тетрадь была его личным секретом. Но он знал, что у революционера от товарищей не должно быть тайн.
- Я тут с начала похода записываю… - сказал он - как дневник, и вообще… Гонгури про будущее писал - а я про наше, что видел и слышал.
- Зачем?
- Чтобы вспомнить. Когда коммунизм настанет, и спросят те, живущие в светлых городах, как все начиналось… Прочтут - а на страницах мы. Я, вы, ребята - все, кто заслужил. И будет - как если хоть малая частичка нас еще жива. И будет жить - пока нас помнят.
Втайне Гелий мечтал увидеть сам. Хотя бы самое начало. Как сидит он, пусть уже старый и пораненный, совсем заслуженный, в зале Дворца Свободы, а вокруг него - красивые, молодые, совсем другие люди, как в романе Гонгури. Он рассказывает им о революции, о славных боях и походах - как сейчас товарищ комиссар - и его слушают, так же восторженно затаив дыхание. Но об этой мечте он не говорил никому - боясь, что ее тоже признают "ячеством".
- Ладно! - сказал товарищ Итин - а сказку дарю. Жаль, не вышел товарищ тот с каторги Карской - вместе бежали, но не все дошли. Одно утешение всем нам было - в бараке после отбоя истории его слушать. Пусть хоть что-то не только в памяти - и на бумаге останется: красившее запишешь, не моими корявыми словами. Хотя без идеи правильной - кому красивость нужна?
Вернулись посланные на разведку.
- Мальчишки! - доложил старший - жгли костер на вершине холма. Как нас увидели - так в поле все, как зайцы; мы кричали вслед, что не тронем - да куда там! А холмы здесь странные - ровные и одинаковые, как куличи.
- Это курганы - сказал Гелий - здесь граница была. Дикая Степь это место называлось, отсюда веками татары набегали. На вершинах курганов всегда стояли дозоры, даже в мир - чтобы, увидев вдали орду, зажечь огонь. На соседнем кургане, заметив свет или дым, тоже зажигали костер - и так по всей степи. Князья выступали с дружиной, мужчины брали оружие, а женщины, дети и негодные к бою укрывались в городищах за стенами.
- Те князья тоже эксплуататоры были - сказал Итин - феодалы, сами народ грабили, не хуже татар. А кто тебе это рассказал?
- Отец - ответил Гелий - по вечерам вместо сказок он рассказывал мне что-то полезное - из истории, географии, или как делаются вещи. Старался научить меня всему - что сам знал.
- А кто он?
- Профессор университета - ответил Гелий - но он наш, за революцию всей душой. Из старых наших интеллигентов - всегда говорил о долге перед народом, и служении ему.
- А сейчас с ним что?
- Не знаю.
- Это как же? - спросил Итин - глянь, ребята все пишут, чтобы завтра с обозом отправить - на войне вести из дома, первое дело. Это ничего даже, что профессор - если за народ.
- Он мой отец - ответил Гелий - очень хороший и правильный. Всегда был прав, уча как надо. На деле прав - что после подтверждалось. Но выходило - я должен был слушаться, а не решать сам. Вот почему я ушел - чтобы вернуться, уже с ним наравне. С маузером на боку и звездой на фуражке. А до того - пусть он лучше не знает.
- Что ж, дело - сказал Итин - но все же напиши. Просто - чтобы знал, что ты жив. А то - война. Когда никто не ждет, плохо - но когда ждет и не знает, еще хуже.
Костер догорал. Закончил еду, бойцы расходились - пора было подумать о ночлеге, завтра надо было подняться с рассветом - и тем ценен был каждый час сна. Кто-то спускался к реке вымыть котелок, кто-то шел уже в сарай устраиваться спать. Завтра ожидался еще один день похода, такой же как и все. День - для дела революции, без лишних красивых слов.
Взяв гитару и мешок, Гелий ушел в сарай, со всеми. Итин взглянул ему вслед.
- Это хорошо, когда кто-то ждет, там - сказал он, обращаясь сам к себе - если есть, кому ждать.
Он вспомнил, как встретил Ее, в далекие годы подполья. Затем Итин сам попросил Комитет перевести его в другую ячейку - потому что жестокая реальность борьбы была такой, что дом и дети неизбежно вывели бы из строя обоих. Они встретились снова уже на съезде, том самом, перед Июль-Коранью, сидели рядом в президиуме, а после подошли друг к другу - и будто не было многих пройденных лет. Под утро, в холодном гостиничном номере, он предложил оформиться в орготделе, поставив в бумаги штамп.
- Зачем? - спросила она - исторически, семья была нужна лишь для передачи собственности; какое наследство у революционеров? Мы не успеем узнать своих детей - хотя может, так и лучше: как бы воспитывали их мы, не имеющие дома? Довольно, что мы есть, что мы можем встретиться, как сейчас - и пусть нам будет хорошо!
А наутро - был путь на Июль-Корань. Они вместе ехали в поезде - но по прибытии получили направления в разные полки; в приготовлении к битве видеться почти не удавалось. Когда они встретились в последний раз, в ночь перед штурмом, она сказала:
- Не верь, что меня нет, пока не увидишь сам - и я не поверю, пока не увижу тебя убитым. Если мы потеряем друг друга - обещай, что будешь ждать и искать, пока не встретимся снова.
Их было пятьсот двадцать семь - делегатов съезда, лучших а Партии. Они шли впереди строя, с красными знаменами - чтобы вести и воодушевлять. Чтобы враг не мог оставить бойцов в беспорядке - снайперами выбивая командиров. После штурма их осталось восемнадцать. И Ее не было - но не нашли ее и среди павших, кого удалось опознать, и никто из живых не видел, что с ней стало - с женщиной, идущей впереди всех, со знаменем вместо винтовки. На войне случалось всякое - бывало, что в строй возвращались те, кого считали погибшим. И Итин ждал - хотя прошло уже почти полгода. Когда он был в Петрограде, то приходил к строящемуся Дворцу Свободы - где они договорились встретиться, если потеряют друг друга. И надежда теплилась еще - как угли этого, почти уже потухшего костра.
- Поберегись, товарищ комиссар! - сказал подошедший матрос, выливая в костер ведро воды - все ж нехорошо, если пожар пойдет! После победы нашей - будет и в этой деревне комхоз!
Итин поднялся и отправился искать ночлег. Для него бойцы выбрали дом получше, в середине деревни. Разбуженные хозяин с хозяйкой стояли у печки, окруженные детишками. На столе горела свеча.
- Это кто? - спросил Итин, увидев на стене фотографию, на которой был изображен молодой парень в мундире старой армии.
- Старший мой - объяснил хозяин - с довоенных еще лет, как он срочную служил.
- И где он теперь? У нас, или у них?
- Убили его. Прошлой еще весной.
- Наши? Или - с погонами?
- А бог весть! - бросил крестьянин - пришли какие-то, как вы сейчас, с мобилизацией то ли с реквизицией. Он им слово поперек сказал - его насмерть и убили. Работящий был. Думали уж - женится, дом поправит.
- К нашим надо было идти, а не дома отсиживаться - сказал Итин - погиб бы, так за правое дело, счастье общее приблизив. Газеты возьми - правду нашу прочтешь. Грамотный?
- Мы люди темные - развел руками крестьянин - вы идейные, а нам - лишь бы прожить. При любой власти - пахать надо. Помирать собирайся - а хлеб сей. Так еще дед мой говорил - и я скажу…
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов.
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой идти готов
Товарищу Итину снились красные знамена. Над огромной толпой, на площади у красной зубчатой стены с островерхими башнями. На башнях горели рубиновые звезды. Только что завершился парад - по площади прошли танки, мощные, низкие и широкие, с длинными пушками, и восьмиколесные броневики, и артиллерия, и какие-то непонятные машины с антеннами и короткими стволами, задранными вверх, и ракеты огромных размеров, на буксире у многоосных тягачей. В небе пролетели самолеты - стремительные, похожие на стрелы, эскадрилья за эскадрильей, оставляя белые следы. А мимо стены, мимо трибуны черного гранита, уже двигались ряды и колонны с флагами и плакатами, под грохот марша. Партии - слава! Коммунизму - слава! Дело Ленина - живет и побеждает! Ура!!!
Сегодня мы не на параде -
А к коммунизму на пути.
В коммунистической бригаде -
С нами Ленин впереди!
Картинка снова сменилась - будто Итин смотрел через стекло ящика, в котором менялось изображение, с цветом и звуком - как через иллюминатор воздушного корабля. Цеха и трубы заводов, плотины гидроэлектростанций, нефтяные вышки, сияние огней, блеск электросварки - где вчера были лишь лес и степи. Новые города, белые, светлые и чистые - среди тайги и пустыни. Рельсы стальной магистрали, от Байкала до Амура. Трактора и комбайны на бескрайних полях освоенной целины. Дома, машины - нового, незнакомого Итину вида.
Мы везде, где трудно -
Дорог каждый час!
Трудовые будни -
Праздники для нас!
- Трудфронт! - подумал Итин - значит, не осталось уже эксплуататоров, на всей земле! Но мы не успокоимся, после нашей полной победы - а пойдем вперед еще быстрей! И нас - никому не остановить!
Будет людям счастье -
Счастье на века!
У советской власти -
Твердая рука!
- При чем тут Советы? - подумал вдруг Итин, пытаясь поймать что-то ускользающее, но очень важное - И КТО ТАКОЙ ЛЕНИН??
Гелий проснулся под утро. Выйдя из сарая, где спал вместе с половиной отряда, он запоздало вспомнил, что забыл совет товарища Итина - написать отцу. Хотя бы пару слов - жив, здоров, ждите. Застегивая ремень, он торопливо вернулся в сарай. Было темно, снаружи едва различались ограды и избы деревни. У входа внутри тускло горела керосиновая лампа, реквизированная в каком-то из домов. Гелий подгреб ворох соломы и хотел устроиться с блокнотом и карандашом. Подошел часовой, до того топтавшийся у двери.
- С огнем осторожнее - сказал он - нарочно здесь сено гребли, чтоб от огня подальше.
- Я смотрю - ответил Гелий - после уберу, как закончу. Утром обоз собрать - не до писем будет.
- Ну смотри - сказал часовой - мое дело, предупредить.
Он не уходил, переминаясь с ноги на ногу рядом. Ему было скучно ходить вокруг сарая, вглядываясь во тьму - потому что так было положено, хотя врага рядом не было и не ожидалось. Когда завтра повезут хлеб, тогда придется быть настороже - особенно если банды из леса узнают про груз. А пока - можно было поболтать с товарищем, опершись на винтовку как на посох.
- Слушай, а как тебя зовут? - спросил часовой - по настоящему. Меня - Павел.
- Гелий - упрямо ответил Гелий - я и в бумагах так выправил. Чтобы по-новому. Как в отряд вступил.
- И в билете тоже? - усмехнулся часовой - или ты не "сокол"? Как же тогда тебя взяли?
- В апреле вступил - поспешно ответил Гелий - вот.
Он достал заветную красную книжечку. Часовой привычно открыл ее - как всегда проверяют документы - прочел, и снова усмехнулся.
- Что ж ты партию в заблуждение вводишь? - сказал он - я слышал, говорил ты товарищу комиссару, что профессор твой отец, а записано - "из пролетариата".
Вступая, Гелий указал в анкете об отце - "служащий народу". Так всегда говорил отец об интеллигенции - однако всего за день до того сам Вождь в одной речи сказал "служащий всему народу класс пролетариат". Писарь в ячейке счел строку анкеты за красивую фразу, и вписал как привычно. Гелий заметил это, лишь когда получил билет - но поправлять не стал, считая даже более почетным.
- Пролетарии без испытательного срока вступают, интеллигентам же полгода положено - сказал часовой - нехорошо получилось, будто ты примазался. Может, и наш ты - а все нехорошо.
- Как из похода вернемся, как раз срок пройдет - твердо сказал Гелий - все выйдет правильно.
- Ну, смотри - заметил часовой - получается, мы с тобой в один почти день "соколами" стали. Я чуть не срезался - на вопросе, почему Союз Коммунистической молодежи, а не Коммунистический союз молодежи, как раз тогда дискуссия об этом была. Я по простоте и ответил, что звучит красиво и гордо - "сокомол", соколы, а не какая-то комса. А оказалось, как председатель наш объяснил - коммунистический союз для всех, кому коммунизм цель конечная; а если нет и не может быть у нас целей других - что же тогда, всех по возрасту годных писать? А вот если "соколы", то это уже наши - кто за партию и революцию уже сейчас хоть на смерть. А товарищу комиссару ты все же про ошибку в билете скажи - а то выйдет, что ты от партии тайну имеешь.
Он затянулся последний раз, и огляделся - ища, куда бросить окурок. В сарае все же не стал, повернулся, и вышел наружу. Гелий достал тетрадь, но пока не писал ничего, задумавшись над словами Павла. К тому же, трудно было решиться вырвать из тетради даже чистый один лист.
- Я - "сокол" - произнес он про себя - а комиссару скажу. Он поймет.
Павел не возвращался. Гелий опустил глаза и перелистнул тетрадь. Нацелился было на лист, следующий за исписанным - и стал писать прямо на нем, решив вырвать после.
- Отец, я жив и здоров. Мы идем, добывая хлеб для голодающих. Вчера был бой, один наш товарищ геройски погиб - но мы победили. Если бы ты знал, какие люди сидят сейчас рядом со мной у походного костра - как герои из романа Гонгури. Мы с радостью пойдем на фронт - добивать последнего врага. Я вернусь - после победы, теперь уже близкой, потому что с такими товарищами нельзя не победить. Жаль только времени, потраченного на войну со всякой сволочью - времени, отнятого от постройки светлого будущего, как в том романе. Но это ничего - тем быстрее мы пойдем вперед, когда враг будет разбит окончательно. Уже скоро я вернусь - перед тем, как ехать на какую-нибудь великую стройку, куда пошлет нас партия.
Он хотел вспомнить, что еще говорил Итин - потому что эти слова стали теперь и его мыслью, его верой. Еле слышный шорох заставил его отвлечься - это наружу открылась дверь. Решив, что это возвращается Павел, Гелий поднял глаза.
В дверях стоял чужой. Весь в каком-то зелено-пятнистом, лохматом. Даже лицо было замотано чем-то, чтобы не белело в темноте - виднелись только глаза в щели под низко надвинутым стальным шлемом с маскировочной сеткой. Нацелив автомат - с длинным изогнутым магазином внизу, и штыком на конце ствола - штык был не привычный четырехгранный, а клинком. Гелий глядел в остолбенении, а чужак быстро запустил руку в висящую на боку сумку такого же зелено-пятнистого цвета, достал какой-то тускло блеснувший предмет, похожий на обычную бутылку, пальцами ловко что-то с ним сделал - и бросил в глубину сарая, где в сене спали товарищи.
Ослепительно полыхнуло, хлестнув светом по глазам. Ударило обжигающим жаром. Гелий зажмурился - всего на миг. Когда же он открыл глаза - чужака нигде не было, зато совсем рядом стеной бушевало пламя.
Гелий завозился с мешком - потеряв пару мгновений, чтобы сунуть тетрадь. Схватив мешок, хотел взять винтовку - но пламя уже отрезало путь. Гелий сделал шаг назад - и вывалился наружу, спиной распахнув дверь. Пламя вырвалось вслед за ним, сарай пылал уже со всех сторон - и кто-то страшно кричал внутри, но слов нельзя было разобрать. Гелий повернулся - и оказался лицом к лицу с чужаком, тем самым, или уже другим. Гелий хотел было броситься в сторону - но чужак взмахнул прикладом, и Гелий полетел с ног; в следующий миг он уже лежал лицом в землю - чувствуя, как ему крутят за спину и вяжут руки, быстро и умело. Затем его схватили - и потащили в темноту.