Тишины, повисшей вокруг, Курт ожидал - возразить было нечем. Все их логические выкладки упирались в стену, не пробиваемую без уверенности в показаниях Отто Рицлера, их единственного сейчас свидетеля в этом запутанном деле, и он прекрасно знал, о чем думают в эту минуту оба сослуживца.
- По всем правилам, - подтвердил его мысль Ланц, осторожно нанизывая слова, - по всем предписаниям мы имеем право на допрос переписчика с применением самых жестких методов, пока сохраняются подозрения в том, что ему может быть известно об оставшемся на свободе сообщнике.
- Все так, - столь же неспешно возразил Курт, - однако сам факт существования этого сообщника, как мне вчера показал Керн, находится под сильным сомнением. Итак, proximi diei casu admoniti[99], я вынужден признать, что никаких веских оснований быть уверенным в моей версии у меня нет.
- Ты сам сказал, что переписчик о чем-то молчит. Ты сам сказал - он лжет.
- Сказал, Дитрих. Но ничего, кроме моих ощущений, я не имею.
Курт поднялся, прошагав к окну, и остановился, упершись в подоконник. Тишина висела еще минуту, не нарушаемая ни словом; наконец, он повернулся к окну спиной, выдохнув решительно:
- Керн сказал, что на допросе со мной должен присутствовать кто-то из вас; Дитрих, возьмешь на себя роль писца?
- Ты уверен? - тихо уточнил Ланц; он кивнул.
- Посылай за исполнителем; я отнесу отчет Керну и буду готов.
Выходя, он чувствовал затылком взгляд Бруно - пристальный, внимательный…
На подвальный этаж Курт сошел спустя четверть часа, встреченный все тем же взглядом своего подопечного, стоящего в коридоре в пяти шагах от тяжелой двери.
- А если ты неправ? - настигло его в спину, когда он взялся за ручку, еще не успев открыть; Курт приостановился на мгновение, глядя в пол у ног, и, не ответив, уверенно прошагал внутрь.
Ланц не намеревался принимать участие в допросе - это он понял сразу по тому, как тот разместился в небольшом полутемном зальчике, усевшись в стороне за низеньким столиком, таким же, как в их с Райзе рабочей комнате, над стопкой листов и чернильницей. Молчаливый exsecutor не поздоровался с вошедшим, однако ни нарушением субординации, ни невежеством это счесть было нельзя - 'добрый день' в настоящем окружении прозвучало бы не слишком соответствующе истине.
- Я должен действовать в соответствии с чьими-то указаниями, - заговорил, наконец, исполнитель спустя минуту, переводя взгляд с него на Ланца, - или…
- Нет, - отозвался Курт несколько более поспешно, как ему показалось, чем должно. - Только мои приказы. Никакой самовольности.
Ожидая появления Рицлера, Курт за назначенный для допросчика стол садиться не стал - стоял у стены в нескольких шагах от очага, прислонившись к ней спиной и скрестив на груди руки, глядя в темно-алое недро с невнятным чувством; слова подопечного из головы не шли, пробуждая собственные сомнения и все более вызывая желание все отменить и выйти немедленно прочь. Ланц косился в его сторону; он не видел этого, но ощущал на себе его взгляд, не то настороженный, не то придирчивый…
Переписчик вошел медленно, едва шевеля ногами, и замер на пороге, вонзившись взглядом в исполнителя; сопровождающий подтолкнул его в спину, и тот почти пробежал те несколько шагов, что отделяли его от стоящего у стены Курта. Когда он подхватил парня под локоть, удержав на месте, тот дернулся, отшатнувшись, и замер, мелко дрожа и не решаясь взглянуть в лицо следователю. Сопровождающий, тихо отступив, прикрыл за собою дверь, и от стука сухого дерева о косяк переписчик снова содрогнулся, вжав голову в плечи.
… 'Сострадание есть наибольшая помеха к установлению истины; достаточно добросовестности. Истина, установленная с холодным рассудком, не менее истинна и полезна, нежели вскрытая с кровью сердца и страданием души'.
Альберт Майнц, 'Психология пытки', том первый, 'Victimologia'…
- Я могу вернуть его, - сказал Курт негромко. - Если сию же секунду, Отто, если прямо сейчас, не сходя с места, я услышу то, что хочу - я позову его обратно, и он выведет тебя из этого подвала.
… 'Жалость к своему положению и сострадание - вот первое, что тщится пробудить в дознавателе испытуемый; и пусть это не принесет ожидаемого им оправдания, сие побуждает его крепиться в молчании, надеясь на избавление'.
Альберт Майнц, там же…
- Мне просто нечего вам сказать, - чуть слышно отозвался Рицлер, не поднимая головы. - Я просто не знаю, что вам нужно.
… 'Дознаватель, имеющий подлинное сострадание к испытуемому, обязан обнаруживать безучастие и равнодушие, дабы не давать оному ложной надежды и не споспешествовать излишнему продлению пытки'…
- Я… Вы совершаете ошибку.
… 'Однако же дознаватель обязан определить душевный склад испытуемого, к немногим из коих применимо именно проявленное внешне соболезнование, и здесь следует быть осмотрительным, дабы не ошибиться в своем суждении'…
- Вы ошибаетесь. Вы не можете это всерьез, я…
- Отто, - оборвал он, отбросив сомнения и колебания, словно сковывающую тело тяжелую одежду на тренировочном плацу - одним мысленным движением, сразу. - Оглянись. Оглянись, - повторил Курт, не отступая от бледного переписчика, оставаясь в шаге от него. - Ты видишь, где ты? Видишь, что и кто вокруг тебя? Это значит - все серьезно. Это не уловка, не запугивание, это факт: сейчас я либо услышу ответ на свой вопрос, либо мы проведем здесь некоторое время, узнавая назначение большинства из этих предметов.
- Не надо, - совершенно по-детски просто произнес тот. - Не делайте этого.
- У меня все тот же, один-единственный вопрос, Отто. Отвечая на него, ты запинался, прятал глаза и нервничал более обычного, что значит - лгал. Вопрос простой: о чем ты умолчал, рассказывая о книгах, интересующих Филиппа Шлага? Какую из них ты не назвал?.. Ты вздрогнул, - заметил он по-прежнему негромко. - Ты слишком устал, чтобы успешно притворяться, к тому же - и без того у тебя это выходит скверно. Итак, мой вопрос что-то задел в тебе. Я это знаю. Понимаешь меня, Отто? Я знаю, что тебе что-то известно, и значит, не успокоюсь, пока не узнаю также, что именно.
Переписчик стоял молча, бегая глазами по стенам, избегая смотреть в сторону неподвижного, словно каменная статуя, исполнителя; Курт вздохнул.
- Сейчас я должен тебе сказать, что даю последний шанс признаться voluntarie et non ex necessitate[100]. Таковы правила. Но это не совсем так; возможность сознаться у тебя есть в любое мгновение, начиная с этого. Понимаешь меня?
- Мне не в чем, я ничего не…
- Стоп, стоп, - оборвал он подчеркнуто благожелательно. - Хочу сразу же заметить: правила, Отто, те же, что и при нашей первой беседе, все те же два правила. Не говорить, что ты ничего не сделал и ни в чем не виноват, а также - не молчать и не лгать мне. Запомни их, и больше не будем к этому возвращаться.
- Но тогда… что же мне говорить, если…
- Правду, - мягко подсказал он, - только правду. И, как я уже сказал, эта возможность сохраняется на протяжение всей нашей предстоящей беседы. Ты можешь сказать мне все прямо сейчас. Или - когда мы начнем, и ты поймешь, что молчание тебе не по силам. Ты можешь отвечать - этот один вопрос я буду задавать тебе сегодня еще не раз и не два. Ты можешь перебить меня, чтобы сознаться. Если сейчас я снова не услышу того, что хочу, помни: каждый миг, проведенный тобою здесь, каждый твой крик и каждая капля крови - в этом только твоя воля. Только от тебя зависит, когда эта дверь распахнется, чтобы дать тебе покинуть эту комнату. Итак, Отто, в последний раз я просто спрашиваю: о чем ты не рассказал мне?
Тишина повисла надолго, и было слышно, как скрипит пером Ланц за спиной - звук был будничный, простой, неуместный и словно издевательский, и он не удивился, заметив, как взгляд переписчика сместился с исполнителя на Дитриха, почти с ненавистью и вместе - страхом.
- Стало быть, - не дождавшись ответа, подытожил Курт, наконец, развернувшись к тяжелому столу у стены, - по-хорошему разрешить ситуацию не удастся; что ж. Это твой выбор.
Обеспамятевшего переписчика охрана волоком вытянула в коридор спустя несколько часов.
Курт сидел за столом недвижимо еще минуту, глядя на закрывшуюся дверь; от витавшего под низким потолком запаха раскаленного воздуха, пота и крови становилось дурно, но заставить себя подняться он никак не мог.
… 'следует быть осмотрительным, дабы не ошибиться в своем суждении'…
Он рывком встал, расстегнув ворот куртки, и прошагал к бочке с водой у противоположной стены. Исполнитель деловито пристраивал орудия своего труда, на молчащих дознавателей не обращая внимания и не произнося ни слова; Курт был убежден, что и говоримое обвиняемыми в этом зале он вряд ли слушал и запоминал…
Зачерпнув из бочки воды, он плеснул на себя, с усилием проведя ладонью по мокрому лицу. Вода пахла гарью и плесенью.
… 'следует быть осмотрительным, дабы не ошибиться в своем суждении'…
- Первый допрос, верно?
Того, как Ланц остановился за спиной, он даже не услышал; не оборачиваясь, Курт кивнул, закрыв глаза и слизнув горьковатую воду с губ.
- Для первого раза ты хорошо держался.
- Нет, Дитрих, - возразил он с невеселой усмешкой, следя за исполнителем, все так же молча устранившимся подальше, давая следователям возможность обсудить то, что его ушей не касалось. - Нет. Это он хорошо держался.
- Н-да… Не ожидал от такого заморыша.
… 'следует быть осмотрительным'…
- В Шонгау, в Баварии, - произнес он медленно, глядя в темную воду в бочке, - один 'общественный палач' изобличал ведьм методом прокалывания. Это было, разумеется, задолго до больших перемен в Конгрегации… Так вот, однажды, когда он не смог отыскать 'клейма дьявола' на одной из женщин, он заявил, что 'с его точки зрения она выглядит как ведьма'. Можно и не говорить, что она, в конце концов, созналась…
- Это ты к чему? - уточнил Ланц; он вздохнул:
- С моей точки зрения, Отто Рицлер умалчивает о чем-то важном. Но может, ему попросту нечего мне сказать? И я впрямь ошибся?
Позади прозвучал вздох, и Ланц, подступивши, встал рядом, привалившись плечом к стене и глядя ему в лицо.
- Зачем спрашиваешь? Тебе интересно мое мнение, ты ему доверяешь? Оно что-то переменит? Или ты спрашиваешь себя?.. брось индульгировать, абориген, это делу не поможет.
- В конце концов, ты ведь не приходской священник, Дитрих. Так скажите мне, майстер инквизитор второго ранга Ланц, как по-вашему - он говорил правду?
- По-моему - нет, - не задумавшись, откликнулся тот. - Легче тебе от этого?
- Легче?.. Навряд ли.
- Шел бы ты; у тебя такой вид, будто это тебя только что сняли из-под потолка.
- Я в порядке, Дитрих, - возразил он, распрямляясь. - Конечно же, я далек от того, чтобы прыгать от восторга, но я в норме. Просто… Просто теперь я не знаю, что мне делать. Я в тупике. Вчера перед Керном я напустил гонору, а сегодня у меня на руках нет ничего, кроме этого упорно молчащего полутрупа.
- Сломается. Не таких ломали.
- И когда это случится? Завтра? Через день? Неделю? Арестованный Конгрегацией студент - это само по себе тема для обсуждения на весь Кельн, и с каждым часом (не днем даже!) недовольство будет расти. Друденхаус они, конечно, приступом брать не станут, но existimatio[101]…
- Боишься - в спину плевать начнут? - прямо спросил Ланц, глядя на него почти с сочувствием, и утешающе похлопал его по плечу. - Привыкай.
- Н-да… - вздохнул он, снова прикрыв глаза и глубоко вдохнув. - Я, наверное, в самом деле пойду. Отдашь Керну протокол, ладно?
Глава 11
Снаружи двух башен солнце клонилось глубоко к горизонту; стало быть, в подвале он провел не меньше пяти часов…
Над тем, куда направиться сейчас, в свое тесное жилище или к каменной ограде дома через улицу от Друденхауса, он думал меньше мгновения. В открывшуюся снова без вопросов калитку прошел уже привычно, не удивляясь, в комнату Маргарет поднялся сам, войдя без стука. Встретив обрадованный взгляд, на миг замер на пороге и, одним движением загнав засов в петли, стремительно и безмолвно приблизился, все так же без единого слова притянув ее к себе…
Оба молчали после еще долго; Маргарет, лежа на его плече, казалось, опасалась спрашивать, в чем дело, а Курт бережно гладил изящные пальцы, удерживая ее руку в ладони и неотрывно глядя на белую кожу, облегающую хрупкие суставы.
- Ты меня пугаешь, - наконец, тихо шепнула она, чуть приподняв голову и заглянув в лицо. - Что с тобой сегодня?
- Проблемы на службе, - коротко и неохотно отозвался Курт, продолжая смотреть на ее ладонь, на пальцы, тонкие, словно веточка…
Та высвободила руку, рывком усевшись подальше, и голубые, как фиалки, глаза потемнели, став похожими на осеннее озеро.
- Ты допрашивал его сегодня, - убежденно и чуть слышно сказала Маргарет. - Вот почему ты смотришь сейчас на меня, точно на препарированную кошку. Ты пришел ко мне после…
- Если желаешь, я уйду, - так же тихо отозвался он, вдруг осознав, что, скажи она сейчас 'да' - и это будет самым страшным, что только доводилось ему слышать за все двадцать два года своей жизни.
Маргарет сидела неподвижно, молчаливо еще несколько мгновений, глядя снова в глаза, снова растворяя в этом взгляде, и снова захотелось так и остаться напротив этих глаз, смотрясь в них час, годы, вечность…
- Прости, - вздохнул он, с усилием отведя взгляд. - Я и не полагал, что ты поймешь; собственно, ты не обязана.
- Он был виновен? - требовательно спросила Маргарет. - Этот юноша - он был виновен?
Курт тоже сел, упершись локтями в колени и опустив на руки голову, внезапно снова объятую все той же болью - словно безмилосердный истязатель удар за ударом вгонял в лоб шершавый, заржавелый гвоздь.
- Я не могу, - почти просительно произнес он. - Ты ведь знаешь, я не имею права тебе сказать - даже этого.
- Но сегодня я спрашиваю не из досужего любопытства, - отрезала она и, на миг смолкнув, осторожно провела ладонью по его волосам, склонившись и обняв, прижавшись щекой к плечу. - Я лишь хочу знать: ты убежден в том, что делал? Это не единственно для того, чтобы довершить твое дознание?
- Нет, - Курт выпрямился, но смотрел мимо ее глаз, прижимая ладонь к раскалывающемуся лбу. - Я не желаю вырывать неискреннее признание любой ценой и не отыгрываюсь на нем.
- Значит, он виновен, - уточнила она и, не дождавшись отклика, смягчившись, вздохнула: - Милый, я знаю, ваши тайны - это нешуточно; но ты что же, полагаешь, услышав их от тебя, я устремлюсь рассказывать о них всему Кельну? Что с нами будет, если мы не будем верить друг другу?.. Если ты просто скажешь мне, что сегодня ты добивался правды от преступника, я тебе поверю. Без колебаний. Без малейшего сомнения.
- Да, - тихо ответил Курт, вновь глядя в фиалковые глаза. - Да. Сегодня я добивался правды. Я знаю, что он утаивает что-то; я не думаю, что секретаря убил он, но ему что-то известно, а я… Понимаешь, я не могу увидеть, не могу уяснить, что. Я чего-то не вижу. Что-то ускользает от меня, я обратил на что-то внимание, но предрассудочно, не осмысленно, я не могу самому себе истолковать, где и что я упустил.
- Ты бледен; снова голова?..
- Эта боль не уйдет, пока я не смогу увидеть то, чего не вижу сейчас. А я даже не могу помыслить, где и что это такое, что именно прошло мимо меня. И кроме этого и отпирающегося арестованного, у меня нет других зацепок. И… самое главное - чем дольше и упорнее он молчит, тем более убеждает меня в том, что ему есть, что скрывать… Это нелогично, и я самому себе не могу доказать, что я прав. Но то, что было сделано сегодня, Маргарет - это было необходимо. Или ты считаешь, мне это по душе?
- Надеюсь, что нет.
Курт грустно усмехнулся, снова взяв ее за руку и чувствуя, как тонкие пальцы дрожат в его ладони.
- А говорила, что поверишь мне - безоговорочно.
- Я тебе верю, - тут же отозвалась Маргарет, снова подсев ближе, однако дрожь в ее пальцах осталась, едва заметная, но явственная. - Даже если ты ошибаешься - я верю, что, по крайней мере, ты нелицемерен.
- Если ошибаюсь… - повторил он тихо. - Если я ошибаюсь… Я всегда этого боялся - того дня, когда узнаю, что человек, оказавшийся в моих руках, невиновен. Что я ошибся.
- Ты справишься, - произнесла Маргарет убежденно, прижавшись к его лбу губами. - Ты сильный; ты справишься.
- 'Сильный'… - повторил Курт с улыбкой. - Я тебя сегодня едва не уронил; 'сильный'…
- Я говорю не о том. Ты… в тебе есть что-то… - она запнулась, то ли смутившись, то ли попросту пытаясь подобрать нужные слова. - Поверь женской интуиции, ты - не такой, как все. В тебе есть… vitalis[102], понимаешь? Ты обладаешь крепким духом, и тебе многое под силу; я увидела это в первый же миг нашей встречи, я поняла это сразу.
Он прикрыл глаза, обняв хрупкие плечи, и вздохнул, прижав Маргарет к груди.
- Спасибо, - шепнул Курт тихо. - За то, что ты есть - спасибо…
Когда он проснулся, за окном было темно; Маргарет сидела на низенькой скамеечке подле стола, склонившись над его курткой с иглой в руке.
- Я зашила твой рукав, - пояснила она в ответ на его вопрошающий взгляд, улыбнувшись. - И воротник - наверное, когда ты прыгал по университетскому саду; разошлось два-три стежка, но если не зашить сейчас, после пойдет дальше.
- Интересно, - произнес Курт с усмешкой, - сколькие из живущих ныне могут похвастать тем, что им штопают одежду особы графских кровей…
- Самодовольный и высокомерный нахал, - отозвалась Маргарет, обрезая нитку, и, бросив куртку на стол, подсела к нему, обняв. - Поднимайся. Приходил твой помощник, Бруно. Какой-то человек явился в Друденхаус, ища тебя, и за тобой решили послать - Бруно сказал, это что-то важное, связано с твоим делом.