* * *
До башни Друденхауса Курт почти бежал по темным ночным улицам; в одном из проулков столкнувшись с юношей своих примерно лет, приостановился, чуть отступив назад, уже предчувствуя, что будет, и не удивился, услышав:
- Эй, парень, купи булыжник.
Курт бросил взгляд вправо, влево, убедившись, что вышедший на ночную охоту студент одинок.
- При всем моем сочувствии к бедственному положению слушателей университетских курсов, - отозвался он, сдвинув встречного плечом в сторону, - не могу сказать, что ограбить местного инквизитора - хорошая идея.
- Вот дерьмо, - вздохнул студент, и он усмехнулся, уходя:
- Случается.
Башни Друденхауса ночью походили на два мрачных утеса над морской гладью, нависшие с обрыва; на миг Курт остановился у двери в приемный зал, глядя на подвальную лестницу и пытаясь мысленно вообразить, как там, внизу, в зарешеченном углу на ледяном каменном полу лежит истерзанный полураздетый человек…
На миг возникло видение тонких пальцев, что сегодня лежали в его ладони, и словно наяву в ушах возник мерзкий, пробуждающий содрогание звук, слышанный незадолго до этого - хруст выворачиваемых суставов и крик, гасимый сводами; те, кто строил эту башню, учли все, в том числе и акустику, долженствующую беречь слух дознавателей от чрезмерно громких ответов испытуемых. Но никто не придумал до сих пор того, что берегло бы их душу…
- Явился, твое инквизиторство? - голос Бруно в тишине спящего Друденхауса прозвучал резко, излишне громко и режуще. - Кажется, по новому уставу ведения следствия, я имею право знать, за что меня изводят. Требую пояснить, почему ко мне применили ademptio somnum[103].
- Что? - переспросил он тихо, силясь отогнать от мысленного взора видение хрупких пальцев и заставить себя не слышать мнимого крика; Бруно покосился на него настороженно, согнав с лица улыбку, и пояснил снисходительно:
- Едва я успел прикорнуть, явился человек, разыскивающий тебя. Какой-то идиот вместо того, чтобы спать, в три часа ночи приперся в Друденхаус, дабы отыскать дознавателя, ведущего следствие по смерти Филиппа Шлага. И мне пришлось тащиться по темным и, заметь, опасным улицам этого достославного города, затем чтобы вытащить тебя из теплой… гм… В общем, можешь быть довольным: наконец-то у тебя появился свидетель, желающий говорить voluntarie[104] и… как там у вас?
- Кто и где он? - оборвал Курт; тот махнул рукой назад:
- Наверху, в одной из комнат для допроса. Ждет. Притащил с собой какой-то невообразимый сверток; может, взятку хочет сунуть? Надеюсь, и мне что перепадет…
- Что еще? - сворачивая к лестнице, уточнил он. - Кто он такой - он сказал?
- Сказал, его зовут Элеазар Леви-Афферман.
- Как? - переспросил Курт, остановившись с занесенной над ступенькой ногой. - Еврей?!
- Если, по-твоему, это больше похоже на мавра…
- Господи, ушам своим не верю… - пробормотал он, снова устремляясь по лестнице вверх; Бруно усмехнулся:
- Заветная мечта инквизитора: евреи сами сбегаются в Друденхаус.
Пол-этажа, отделяющие лестницу от двери допросной комнаты, Курт преодолел стремительным, нетерпеливым шагом, стремясь держать себя в руках, но все равно умирая от любопытства.
Элеазар Леви-Афферман, вопреки его ожиданиям, оказался не старым, седым и плешивым коротышкой, а еще довольно молодым человеком лет неполных сорока, статным и на голову выше майстера инквизитора, с угольно-черными коротко стрижеными волосами, убранными под невысокую шапку, которую он сдернул, встав навстречу вошедшему следователю.
- Я сильно прошу прощения у господина дознавателя, - заговорил он, позабыв поздороваться, косясь на замершего за его спиною стража, сонного и оттого хмурого, как вестник Апокалипсиса, - что обеспокоил его в столь поздний час. Меня зовут Элеазар Леви-Афферман, и живущие в этом благословенном городе граждане, да будет им милости и мира, знают, что я ювелир, который продолжает дело отца своего, сохраняя в неисчерпаемом изяществе это тонкое искусство.
- Курт Гессе, инквизитор, - отозвался он, движением головы велев стражнику выйти, и ювелир закивал, прижимая к груди и в самом деле огромный прямоугольный сверток, обернутый грубой, но чистой тканью:
- Я знаю, кто вы, господин дознаватель, ведь вас я и разыскивал, зная также, что именно вы расследуете смерть бедного юноши, чья душа… гм… - ювелир запнулся, неловко улыбнувшись; щеки его были цвета снега, и Курт видел, что в черных острых глазах плещется страх - нескрываемый, явственный. - Моя матушка, - вдруг утратив свой повествующий тон, пояснил тот, - была сильно против моего к вам явления, однако же я не посмел утаить известное мне. Уповаю, что в свете обновлений, произошедших в вашем… гм… ведомстве… гм… мне не будут грозить неприятности лишь за мое… гм…
- Если вы не намерены проповедовать мне спасительное пришествие Машиаха, - перебил его Курт, - нам с вами делить нечего. Насколько я понял, у вас есть что сказать мне о моем деле; так?
- Да, - с тяжким выдохом кивнул тот. - Сегодня до моего слуха донеслись сведения о том, что вами был задержан служитель университетской библиотеки, а после и допрошен…
- Это кто сказал? - нахмурился Курт, и ювелир вздохнул:
- Все говорят… И тогда в мои мысли пришло суждение, что известное мне связано с расследуемым вами убиением бедного юноши. Подумав о том, что здесь замешан библиотечный служащий, я уверился, что в моих руках волею… гм… судьбы… гм… оказался предмет, могущий…
- Вот это? - шагнув навстречу, перебил Курт, указав на сверток в руках посетителя; тот закивал, отложив его на стол:
- Да-да… Я хотел бы заметить господину дознавателю, что я ни в коей мере не имею склонности к противоправным деяниям, и мое искусство, передаваемое с поколениями, служит единственно лишь ублажению пусть и не слишком благочестивых… гм… в любой… гм… вере… гм… свойств души человеческой, однако же не потакает ни в чем никаким противозакониям. И лишь только у меня явились подозрения, понудившие меня явиться сюда, я поднялся даже и с постели… гм…
- Я это ценю, - отозвался Курт, нетерпеливо сдергивая полотно со свертка, и замер, глядя на огромный, сияющий камнями оклад для книги толщиной не менее ладони.
- Книга… - прошептал Бруно растерянно, приблизившись. - Чертова книга…
- Бедный юноша незадолго до своей смерти, месяца за два, - пояснил ювелир, понизив голос, - дал мне заказ на обложку для книги, украшенную каменьями; хочу заметить, что самой книги я не видел и не имею даже воображения, о чем она может быть; прошу вас поверить мне, и при том готов поклясться, что говорю вам правду. Мне был даден набросок, с коего я и делал…
- Кем? - уточнил Курт, не отводя взора от сверкающего камнями оклада.
- Филиппом Шлагом, все им же, - отозвался ювелир. - Он принес мне набросок обложки, каковой и был мною выполнен, и пожелания о оформлении…
- Он заплатил сразу?
- Тотчас же; мне даже показалось, что сама мысль об уплате после моей работы ему не пришлась по душе - он сильно настаивал именно на том, чтобы внести плату заранее. Подобное поведение я зачастую наблюдаю у тех, кто копил средства на некую вещь долгое время и опасается либо растратить их к моменту исполнения заказа, либо утратить. Разумеется, я не делаю выводов, сие есть не мое дело…
- Сколько все это стоило? - снова оборвал ювелира Курт; тот ответил немедленно, ни на мгновение не запнувшись, четко:
- Шестьсот восемьдесят талеров ровно, учитывая полностью мой материал.
- Довольно дешево, - заметил Курт, и тот сделал шаг к столу, с готовностью пояснив:
- Изволите ли видеть, господин дознаватель, все вполне по стоимости. Этот вот черный камень с зеркальной поверхностью - гагат; красив, дорог, но не сверх меры. Вокруг него четыре камня - это есть пироп, причем, заметьте, фиолетового окраса, что довольно распространено и удешевляет его цену, однако, сохраняя внешнюю привлекательность при должной отделке. А вот эти изумруды, видите ли, цвета позднего летнего листа, темной зелени, что сбавляет цену втрое. Когда мы уговаривались с этим юношей о предстоящей работе, обсуждалось именно это - внешняя приглядность вещи вкупе с небольшой стоимостью.
- Он сказал, для чего ему нужен такой оклад? - спросил Курт, подумав о том, что эта 'небольшая стоимость' равняется его трехлетнему жалованью со всеми премиальными, какие только можно вообразить в самых смелых фантазиях; ювелир развел руками:
- Я не спрашивал, поймите правильно - в этом часть моей работы…
- Но хоть что-нибудь? Какие-то догадки? - предположил он почти с отчаянием. - Может, хотя бы обмолвка?
- Ничего, - откликнулся ювелир, настороженно отступая от него на полшага. - Лишь только указания о самой работе…
Курт повернул к нему голову, и тот замер на месте, глядя в глаза и распрямившись, будто корабельная сосна; он вздохнул, снова обратив взгляд к окладу на столе.
- Я не намерен вас арестовывать. Не бойтесь.
- Стало быть, я могу уйти, ответя на ваши вопросы? - уточнил тот, и Курт кивнул:
- Разумеется. У меня будет лишь одно пожелание - не покидайте пределов Кельна и будьте готовы явиться в Друденхаус по первому требованию… и в любой день недели.
- А могу я высказать просьбу господину дознавателю? - осторожно поинтересовался ювелир, и он, вопросительно изогнув бровь, вновь обратился к своему нежданному свидетелю.
- Высказать, конечно, можете, - отозвался Курт, уже предчувствуя, о чем пойдет речь; тот кашлянул, собираясь со смелостью, и негромко пояснил, косясь на Бруно:
- Я был бы безмерно благодарен господину дознавателю, если бы о моем к нему визите не стало известно кому-либо, кроме служителей Конгрегации, занятых в следствии. Я бы не хотел никого задеть, однако же господин дознаватель, надеюсь, поймет мои опасения, ведь, я убежден, и вас самого удивила столь… гм… необычная… гм… готовность к сотрудничеству…
- Боитесь, ваши единоплеменники отомстят вам за это? - оборвал он, и ювелир в испуге округлил глаза.
- Да сохранит вас… гм… То есть - конечно же, нет; я не боюсь столь тривиальных последствий, однако довольно уже того, что меня просто… гм… так скажем - не поймут. Видите ли, само по себе мое поведение не вполне отвечает принятому… гм… То есть, даже среди ваших единоверцев существует неприятное и не вполне односмысленное слово 'доносительство', каковое способно вызвать неприятственное отношение окружающих… гм…
- Не вижу проблемы, - усмехнулся он, скосившись в сторону ночного гостя сквозь прищур. - Поможете одному акуму осудить другого; вполне соответственно.
Ювелир вздрогнул, отведя взгляд в сторону, и договорил чуть слышно:
- Не так все просто, как вам кажется, господин дознаватель… И мне не будет уже так весело, как вам… гм… прошу прощения за откровенность… Даже моя матушка, ожидающая меня в эту минуту в нашем доме, пребывая в опасении и боязни относительно моей судьбы…
- Я ведь сказал - после нашего разговора вы вольны уйти, - напомнил Курт, и тот закивал:
- Я надеялся на благоразумие и добросовестность господина дознавателя… Не поймите меня превратно, я ничего не имею против… гм… однако же я действовал лишь исходя из соображений, что меня могут счесть соучастником… гм… я не знаю, чего, и знать бы не хотел, если возможно, я попросту повел себя как добропорядочный горожанин, честно платящий налоги, соблюдающий мирской закон и не желающий покрывать возможного преступника. Я никогда не стал бы вмешиваться в дела вашей Церкви, ибо это не моего ума дело как человека, не знающего тонкостей в таком деликатном деле, как… гм… стороннее мне вероисповедание, и не имеющего представления о…
- Осторожнее, - заметил подопечный с улыбкой, - вы только что сознались, что с легкостью стали бы соучастником в еретических таинствах.
- Бруно! - покривился Курт, успокаивающе кивнув бледному ювелиру. - Я понял вас. Даю слово, что никому, не имеющему касательства к следствию, о вашем содействии известно не станет; по крайней мере, если это не будет чрезвычайно необходимо.
- Весьма признателен, - с облегчением поклонился тот, и Курт махнул рукой в сторону двери.
- Через минуту вы свободны. Можете возвращаться к вашей матушке. Напоследок у меня тоже будет просьба к вам, еще одна: если вдруг что-то вам вспомнится, пусть даже это что-то покажется вам самому не стоящей внимания мелочью, пустяком - расскажите об этом мне. В любое время дня и ночи.
- Конечно, разумеется, - торопливо отступая назад, кивнул тот, нашаривая дверь за спиною. - Если вдруг… гм… то конечно… Так я могу идти?
- Через минуту, - повторил Курт, и ювелир замер снова. - Сначала я запишу ваши слова, а вы поставите подпись под ними. Это недолго.
Составление протокола и в самом деле заняло немного времени - он спешил, косясь на переливающуюся в свете двух факелов обложку неведомой книги; названия отчеканено не было, и по довольно отвлеченному узору сложно было понять, какие слова должны скрываться под тяжелым окладом. Выдворив ювелира, Курт обернул пустую книгу снова в полотно, сунув сверток в руки Бруно, и почти бегом спустился по лестнице в подвал, кивком велев подопечному следовать за собой.
- Совесть утихомирилась? - спросил бывший студент в спину, когда он на мгновение приостановился перед дверью в подвал; Курт обернулся, нахмурясь.
- Не понял.
- Все ты понял, - убежденно возразил тот; он еще секунду стоял недвижно, глядя в пол, и, не ответив, толкнул створку двери, прошагав под низкий гулкий свод твердо и стремительно.
Охранник, сонный и апатичный, сидел на табурете у стены против двери в камеру, отвалившись к ней спиной и глядя в потолок; увидев Курта, он подхватился, потирая глаза ладонью и глядя ему за спину, на Бруно со свертком под локтем.
- Как этот? - бросил он, кивнув в сторону зарешеченного угла, и страж пожал плечами, с трудом подавив зевок:
- Просит воды.
- И?
- Как вы и велели; ни капли. Спать не дозволяю.
- Хорошо, - отозвался он, отвернувшись от вскинувшегося к нему взгляда Бруно, и подступил к камере, отпирая решетку.
- А ты дрых, когда я за тобой пришел, - тихо сообщил подопечный.
- Я никогда и не говорил, что чрезмерное сострадание моя сильная сторона. Теперь, сделай одолжение, помолчи.
Отто Рицлер полусидел на полу, уставясь в стену застывшим взглядом из-под покрасневших век; белки пронизывали густые сетки лопнувших сосудов, а искусанные в мясо губы покрылись толстой сукровичной коркой, кое-где лопнувшей и блестящей от свежей крови. Услышав, как Бруно позади него тихо выдохнул сквозь зубы, Курт приблизился, не глядя погрозив за спину сжатым кулаком, и, встав над переписчиком, толкнул его носком сапога в ногу.
- Не спать, Отто, - потребовал он; глаза в прожилку медленно поднялись, глядя на вошедшего следователя уже без прежнего страха, с обреченным изнеможением.
- Дайте воды, - едва слышно вытолкнули опухшие губы; он качнул головой.
- Снова просьбы? Это бессмысленно, ты ведь понимаешь. Сейчас наши с тобой отношения вошли в область товарно-платную; твой товар - нужная мне информация. Моя плата за это - я немедленно прекращу все. Мы ведь обсудили эту тему не единожды, и с той минуты ничего не переменилось, условия прежние.
- Мне нечего вам сказать, - шепнул тот, устало опустив голову; Курт вздохнул:
- К сожалению для тебя, Отто, изменения есть лишь в одном: к моей плате за твой товар прилагается небольшой, но весьма существенный довесок - я бы сказал, ты должен мне приличную скидку в свете этого.
- Не понимаю, о чем вы… Дайте воды, я прошу вас.
- Я не стану тебя долго изводить, - забирая у Бруно сверток, отозвался он, сдернув полотно, - и от слов перейдем к делу. Взгляни сюда.
Бруно был не вполне прав - совесть не успокоилась всецело, когда обнаружилось, что существование таинственной книги есть факт, а не вымысел его запутавшегося рассудка; уверенность пришла лишь теперь, когда, приподняв взгляд к окладу в его руках, переписчик содрогнулся, на миг обмерев, рванулся отползти и уперся в стену спиной, закрыв лицо руками.
- Господи… - глухо донеслось из-под ладоней, покрытых слоем пыли и крови.
- Теперь, Отто, тебе есть, что сказать мне? - выждав с полминуты, произнес он, вернув обложку Бруно, и приблизился еще на шаг. - Ведь сейчас мы оба знаем, о чем. Я слушаю тебя.
Рицлер молчал, не отнимая рук от лица; не дождавшись ответа, Курт вздохнул, развернувшись к подопечному, и, движением головы указав на дверь, негромко велел:
- Оставь нас.
Тот смотрел ему за плечо, на съежившегося в почти откровенном плаче переписчика, еще мгновение; наконец, кивнув, вышел из камеры, шлепнув оклад на стол подле охранника и неподвижно застыв чуть в отдалении.
Подойдя к Рицлеру вплотную, Курт неспешно уселся на пол рядом, прислонясь к холодному камню спиной, обхватив руками подтянутые к себе колени, и еще долго не говорил ни слова, внимая нарушаемой едва слышными всхлипами тишине.
- Знаешь, - заговорил он тихо спустя нескончаемые несколько минут, - давай оставим все эти психологические изыски; 'я знаю, что ты знаешь', все эти старания отыскать в тебе слабину и надавить… Все наши приемы уже давно не тайна, и любой мало-мальски образованный человек ко всему этому готов. Когда я говорю с тобой, ты знаешь, что единственное, чего тебе ждать - это моих попыток сперва надломить тебя, а после - как следует ударить по этому надлому, дабы сломать совершенно. Это походит на игру, только проигрыш - не пара щелбанов или потерянные деньги…
Переписчик медленно опустил руки, но на него не смотрел, уставясь в пол у ног.
- Ты тоже играешь - ты пытаешься выстоять, доказав мне, что я ошибаюсь, что поступаю неверно. Я ведь не жестокий человек по сути, мне все это самому отвратительно до глубины души, и ты это понял. Может, у меня пока еще не хватает опыта как подобает держать себя в руках, притвориться, что твои страдания мне безразличны, а может быть, просто ты умнее и внимательнее, чем я надеялся - не знаю. Но ты видишь, что с каждой минутой твоего молчания я все более начинаю сомневаться в своей правоте, и это придает тебе сил держаться. Точнее, Отто, так было. До этой ночи.
Рицлер отер лицо, вновь не ответив ни слова, и судорожно вдохнул, закрыв глаза.