– Сволочь! – в сердцах выругался я. – Свою партию разыгрывает!
Мы отправились искать воеводу. Результат вышел прежний. Нам сообщили, что "их милость по-прежнему в городе не появлялся. Обещались быть денька через три-четыре".
Если бы не роман с Наташей, я бы повёл себя по-другому, а так даже обрадовался. Есть время и повод задержаться в Марфино, снова увидеться с ней.
Иван прекрасно разделял мои чувства и не лез с советами, за что был крайне ему признателен.
Снова тихая ночь, снова Луна на небе. Я возле семейного особняка Лоскутовых, помогаю Наташе спуститься. Берёмся за руки и идём. Просто гуляем, дышим воздухом. Он здесь особенно чистый и пьянящий.
– Всё же отчаянная ты у меня, – улыбаюсь я. – Ничего не боишься.
– Боюсь, – внезапно серьёзно говорит она. – Боюсь, что настанет день и ты уедешь от меня навсегда в свой холодный Петербург.
– Даже если я уеду, солнышко, то всё равно скоро вернусь за тобой. Не один, со сватами! Самого Ушакова просить буду.
– Родители… Ты о них подумал? Они спят и видят, чтобы я стала женой князю Четверинскому.
– Ты будешь Елисеевой и точка! – восклицаю я. – Никакой Четверинский тебя не получит! Можешь быть спокойной!
Наташа льнёт ко мне. Я не вижу лица, но знаю, что она счастлива и улыбается.
Странный шорох позади. Хочу обернуться, но не успеваю: страшный удар опрокидывает меня на землю. Кувыркаясь, улетаю в кусты, врезаюсь лбом во что-то твёрдое – кажется, пенёк. Из глаз искры. Нахожу в себе силы встать. Пошатываясь, выбираюсь из кустов.
Их трое, одетых одинаково, как униформисты в цирке. Чёрные плащи, чёрные треуголки. Лица скрыты за масками. На ум сразу приходит сценка из виденного давным-давно "Труфальдино из Бергамо". Там такие кадры пачками бегали, хорошо хоть тут всего троица. Совладать можно.
Выхватываю шпагу, иду на них. И снова предательский удар сбоку. Четвёртого-то я и не приметил. В руках у него толстая дубина. Она опрокидывает меня в траву.
Мыча, пытаюсь подняться и сразу чувствую, как сверху навалилась тяжёлая туша. Хватают за волосы, поднимают подбородок, ещё чуть-чуть, и шея захрустит. Заставляют смотреть… Господи, на что?
Наташа пытается закричать, но рука в кожаной перчатке сдавливает ей рот. Ещё один молодчик заходит спереди. Лунный свет отражается на обнажённом клинке. Короткий укол. На сарафане Наташи расплывается большое красное пятно в области сердца. Она медленно оседает. Её глаза медленно стекленеют. Я вижу, как жизнь покидает тело моей любимой, и ничего не могу поделать!
Убийца торжествующе смотрит на меня!
– Уроды! – бессильно кричу я, но никто меня не слышит – противник, оседлавший спину, об этом позаботился. – На-та-ша-а-а! Любимая!
Рывком сбрасываю с себя захребетника. Он ударяется затылком в осину и сползает по ней. Рыча от боли и тоски, закалываю его шпагой.
– Су-ка-а! Ты мне за всё ответишь!
Отражаю совершенно бездарный выпад: не учили тебя, сволочь, фехтовать! Выбиваю шпагу из рук, в прыжке ударяю в грудь и добиваю уже лежащего. Нет, гад, это не дворовая драка! Тут лежачего не просто бьют – убивают! Особенно после того, что произошло. Вы мне заплатите самую высокую цену!
Убийца и один из его подельников живы, но это ненадолго. Я иду на них, в моём взоре ясно читается их приговор. Вам надо было сначала меня убить. Теперь поздно.
С кончика лезвия сочится кровь, орошая траву. Но моя шпага ещё не напилась, она жаждет смерти. Вашей смерти, гады!
Молодчики растерянно переглядывается. Внезапно убийца толкает подельника на меня, сам пытается спастись бегством. Струсил?
Я эфесом бью по зубам налетевшего бандита, он валится как подкошенный. Шпага завершает начатое.
Остался самый главный. Он успел выиграть несколько секунд, вовсю несётся в рощу. Оттуда доносится тихое конское ржание – там спрятаны их лошади. Только бы успеть! Только бы догнать!
На пути попадается увесистая коряга. Подбираю её, замахиваюсь как для игры в кегли и посылаю в спину беглеца, моля небеса о том, чтобы справедливость восторжествовала.
Палка подбивает беглецу ноги, однако он удерживает равновесие. Скорость упала, убийца подволакивает правую ногу. Я настигаю его. Дистанция между нами два шага. Всё, ему не уйти!
– Обернись! Я хочу знать, кто ты!
Он останавливается, поворачивается ко мне, срывает с лица маску.
– Протасов?!
– К вашим услугам, сударь.
Протасов встаёт в фехтовальную позицию.
– Зачем? – коротко спрашиваю я.
– Четверинский приказал. Вы оскорбили и унизили его. Сначала на дуэли, а потом этими вашими ночными прогулками с Лоскутовой.
Он резко выкидывает шпагу вперёд. Мелодичный звон – я парирую удар.
– Почему не я, а Наташа? Зачем вы её убили?
– Такова воля князя. Он высоко ставит свою честь. Что ему жизнь дурочки, которая предпочла столичного наглеца!
– Дурочки!!!
Дзинь! Звон переходит в скрежет, мы сцепились шпагами, с ненавистью смотрим друг другу в глаза. Протасов не выдерживает первым. Отводит взгляд и подаётся назад.
– Я сохраню тебе жизнь, если ты сдашься и дашь показания на Четверинского. Обещаю! – говорю я, хотя мечтаю лишь об одном: раздавить гниду.
– Идите на хрен… сударь!
– Сам туда пойдёшь! Лови, гад!
Шпага прошила Протасова насквозь. Он захрипел, из открытого рта вытекла струйка крови.
– Ступай! Тебе уже котёл со смолой приготовили, – сказал я.
Тело Протасова опустилось на землю. Я развернулся и побежал назад, туда, где оставил Наташу. Молился, чтобы она осталась жива, чтобы её только ранило.
Надежда разбилась вдребезги!
Я обнял девушку, прижал к груди и стал баюкать. По щекам текли горючие слёзы вперемешку с потом и грязью.
Вместе с Наташей умерла частичка меня. Горечь заполнила душу, а желание отомстить вспыхнуло всепожирающим костром.
Я поднял Наташу и понёс на руках к дому. Её голова безвольно моталась.
– Прости, девочка! – шептал я. – Прости за всё!
На крыльце уже стояли встревоженные люди: родители Наташи, челядь, вооружённая кто чем. Драка успела поднять всю округу. Дом уже гудел как улей.
Не обращая внимания на собравшихся, я вошёл с телом Наташи внутрь, поднялся по ступенькам на второй этаж. Чутьём отыскал её комнату, отдёрнул балдахин и положил любимую на кровать.
Спальня заполнилась всхлипывающими домочадцами. Все поняли, что случилось непоправимое.
– Это моя вина! Я не уберёг!
Хотелось выть, биться об стены, рубить и крушить.
Губы еле шевелились, горло пересохло.
– Простите, если сможете…
Отец Наташи отвернулся, прижал побледневшую супругу. Губы его дрожали. Он разом постарел на двадцать лет, превратившись в дряхлую развалину.
– Господь простит… А я не прощу. Никогда.
Нечего было сказать, нечем ответить на жестокие, жгущие напалмом слова.
– Спи спокойно! – сказал я, склонившись над девушкой и прощально целуя в лоб. – Я довершу, что не успел закончить.
Домочадцы расступились передо мной. Я нёсся как ветер, сжимая окровавленную шпагу до боли в руках. Одна мысль тамтамом звучала в голове: зло должно быть наказано, а Наташа отомщена!
Глава 17
В тяжёлую дубовую дверь забухали, вырывая Ивана из сладких объятий сна. Щурясь и зевая, он встал с кровати и, отодвинув засов, приоткрыл дверь. За порогом топтались двое дюжих полицейских.
– Что случилось? Чуть дверь не сломали, скаженные! – проворчал Иван.
– Беда, господин следователь. Петра Елисеева под замок посадили за убийство князя Четверинского.
– Вы с ума сошли?
– Никак нет. Князь убит, подозревают вашего брата. Фёдор Прокопич вас до себя кличет. Извольте за нами следовать.
– Я тоже арестован?
– Помилуйте! Разумеется, нет.
Сонливость мигом слетела с канцеляриста. Он подобрался, потемнел, стал сосредоточенным и серьёзным.
– Немного терпения. Мне нужно привести себя в порядок. Заходите.
– Да мы тут подождём. Чего уж, – смущаясь, ответил один из полицейских.
Дверь закрылась и через минуту распахнулась снова. Иван, успевший за столь короткое время провести утренний туалет и переодеться, шагнул к полицейским.
– К вашим услугам, господа. Ведите.
Они спустились к крыльцу, где их уже ждала карета. По дороге Иван пытался вытянуть из полицейских хоть какие-то подробности, но не преуспел. Воевода дал служивым наказ держать язык за зубами.
Елисеева привезли к дому Четверинского, провели в покои, временно отданные в распоряжение сыщикам. Фёдор Прокопич уже был внутри, сидел в кресле-качалке с резной спинкой и курил трубку. Воевода встретил Ивана жёлчной усмешкой.
– Что же такое делается, господин следователь? Вас прислали сюда розыск чинить, а не преступления устраивать. На то у нас и без столичных гостей своих умельцев хватает.
– Рад вас видеть, Фёдор Прокопич, в добром здравии, – спокойно ответил Иван. – Мне всё же хотелось бы сначала вникнуть в суть произошедшего. При каких обстоятельствах был убит князь Четверинский, и почему в этом обвиняют моего брата?
– Сашка, а ну объясни господину из СМЕРШа, что у нас приключилось, – обратился воевода к своему секретарю.
Тот уныло забубнил, как пономарь:
– Нами установлено, что в эту ночь Пётр Елисеев, старший следователь СМЕРШ, будучи в состоянии крайнего нервического возбуждения, с оружием ворвался в дом князя Четверинского, где нанёс телесные побои слугам оного, препятствующим его действиям. Означенный Пётр Елисеев хулил и бранился, а также размахивал шпагой, крича, что призовёт князя к ответу за убийство девицы Лоскутовой Натальи, дочери Ивана Григорьевича Лоскутова, местного помещика…
– Постойте, Наталью тоже убили? – поразился Иван.
– Об этом после поговорим, – побагровев, сказал воевода. – Сашка, дальше излагай. А вы, господин следователь, постарайтесь впредь не перебивать.
– Виноват, – слегка поклонился Иван.
Секретарь, убедившись, что всё внимание снова обращено на него, продолжил монотонный доклад:
– Вышеупомянутый Пётр Елисеев зашёл в княжескую опочивальню и, пробыв там некоторое время, вышел, велев прислуге вызывать полицию. Прибывшие полицейские чины обнаружили в опочивальне мёртвое тело князя Четверинского. Князь был заколот, при этом тело не успело окоченеть, что позволило сделать однозначный вывод о недавней смерти. Поелику никто из других лиц никакого касательства и дела к князю Четверинскому в означенное время не имел, виновным был признан Пётр Елисеев, благо со слов многочисленных свидетелей известно, что он изрыгал угрозы и намерения его не вызывали никаких сомнений. Виновный был арестован, предполагаемое орудие убийства – шпага – изъята. Полиция имеет намерение учинить строгий допрос, дабы выяснить все обстоятельства преступления.
– На дыбе висеть твоему братцу, – дополнил Фёдор Прокопич.
– И вы в это верите? – изумился Иван.
– Я верю глазам и ушам своим. Закобелил твой братец с девицей, голову потерял. По ночам стал рандеву всякие учинять. У нас городок маленький: на одном конце чихнут, на другом здравия пожелают. Шила в мешке не утаишь… И князя понять можно – такой позор! Он ведь свататься намеревался. Князь не стерпел, верных людишек подослал уму разуму поучить. Не ведаю почему, но до смертоубийства дошло: трёх молодчиков твой Пётр уложил. Стало быть, за девицу мстил. Её то ли нарочно, то ли случаем живота лишили. Опосля этого Пётр взбеленился, побежал к обидчику, заместо того чтобы полициянтов привлечь. Самолично суд свершить захотел! В дом ворвался, слуг поколотил, а потом в опочивальне князя проткнул. Лишь потом смекнул, что худое вышло.
– И что он говорит? Признался?
– Запирается, – вздохнул секретарь. – Не хочет в Сибирь али на плаху. Твердит, что мёртвым князя застал, да кто ж ему поверит при таких уликах и свидетелях?!
– Смелости убить хватило, пущай теперь и вину признать смелость найдётся, – рявкнул воевода. – Глядишь, и от дыбы избавим. Чаво кости зазря ломать да время впустую тратить. Иных забот по горло.
– Господин воевода, дозвольте встретиться с братом, поговорить, – попросил Иван, до которого дошёл весь ужас того, что приключилось.
Фёдор Прокопич снисходительно кивнул:
– Дозволяю.
– Благодарю вас!
– Нечего благодарить, об антиресах следствия беспокоюсь. Авось удастся тебе уговорить братца. Пущай в грехах признается. Не здесь, так на небесах легче будет.
– Где вы его держите? Проводите к нему.
– За мной пожалуйте, – попросил секретарь. – Его в кладовке заперли и солдата с ружжом поставили, абы чего не учудил.
Ивана впустили в тёмный чулан. За спиной со скрипом закрылась дверь, стукнул засов. В углу что-то зашевелилось.
– Чего вам надо, уроды?
– Уроды? – переспросил Ваня. – Брось ругаться. Свои. Это я, Иван!
– Ваня! Тебя что, тоже… арестовали?
– Окстись, дружище. Не за что меня арестовывать.
– Уверен? Меня ни за что ни про что скрутили. Ладно, плевать! Проходи, садись. Тут лавка была. Рукой нащупай, если глаза не привыкли.
– Ага. Сейчас найду.
Иван отыскал лавку и неторопливо сел.
– Давай, брат, выкладывай как на духу: во что ты влип?
– Тебе ещё не рассказали? – окрысился Пётр из угла.
– Рассказали. Токмо я бы хотел от тебя услышать. Мне твоим словам больше веры. И не надо на меня злиться. Я-то тут при чём?
– Прости, – повинился Пётр. – Навалилось столько всего и сразу! Наташа убита, а теперь на меня ещё и Четверинского повесить хотят.
– Ты ведь не убивал?
– А ты как думаешь?
– Думаю, что нет. Может, хотел, но не убил. Не смог бы.
– Правильно думаешь.
– Значит, я не ошибся. Насчёт Наташи… прими мои соболезнования, братишка. Я ведь знаю, как она тебе дорога была, царствие ей небесное!
– Спасибо, Иван! Мне больше не на кого положиться. На тебя надежда. Воевода и его псы мне не поверили. Я ведь не убивать шёл. Да, поквитался бы, отбивную из Четверинского сделать хотел… Но потом за шкирку и под суд. За смерть Наташи, за прочие его проделки… живым бы он всё равно не остался. Я ему смертный приговор лично бы выхлопотал.
Иван понуро опустил голову, спросил как можно спокойней:
– Как узнал, что это князь велел Наташу убить?
– Да почти из первых уст. Протасов сказал, подлюка! Перед тем, как я его на тот свет спровадил.
– Понятно. Дальше что?
– Ничего хорошего. Прискакал сюда. Пускать не хотели, так я двери вынес. Челядь на меня навалилась, скрутить хотела. Ну, я кому в рыло, кому ниже… Они по сторонам как тараканы. Кинулся в спальню князя. Смотрю, а он на постели дохлый. На ночной рубашке пятно крови. Причём свежее, кто-то аккурат передо мной расстарался.
– Слуги?
– Вряд ли. Не вижу мотива. Окно открытое было. Залез убийца и всех делов. Я выглядывал, смотрел – толком не разглядел, но будто кто-то на лошади умчался. Убил, кстати, вполне профессионально, прямо в сердце. Скорее всего, Четверинский даже не проснулся. Легко сдох, гнида!
– Кого подозреваешь?
– Никого, Ваня. В том-то и закавыка, что ничего в голову не приходит. Ты же князя знаешь… Этот подонок куче народа дорогу перейти успел.
– Плохо.
– А кто говорит, что хорошо?
– Значит так, – решил Иван. – Делаем следующее: я сначала осмотрю труп, потом замолвлю за тебя словечко перед воеводой. Авось пока на слово поверит и в поруб сажать не станет, ограничится домашним арестом. Особливо после всего, что мы для него сделали. Сам же начну искать убийцу.
– Как именно?
– Покуда не знаю. Слуг хорошенько допрошу…
– Логично. Хоть что-то они должны знать. Думаю, князь многим из них поперёк горла стал. Таких уродов не любят обычно.
– Вот видишь: план постепенно вырисовывается. А у меня к тебе, братишка, одна просьба: веди себя благоразумно, не нарывайся. Не приведи Господь, заартачится воевода…
– От Фёдора Прокопича всего ждать можно. Ты заметил – мы его столько искали, а его всё не было. И тут бац – в момент нарисовался! Поблизости где-то ныкался, сучий потрох!
На прощание они обнялись. Иван отправился осматривать труп, благо его ещё не убрали из спальни. Комнату никто не охранял. Проходя мимо неё, люди снимали шапки, часто крестились и тут же спешили убраться подальше.
Иван толкнул дверь и оказался в роскошно обставленной спальне, половину которой занимала огромная кровать с откинутым балдахином. Окно не удосужились запереть, и сквозняк гонял по комнате обрывки бумаг. Иван попробовал собрать их, чтобы потом сложить и прочитать, но одного короткого взгляда хватило, чтобы понять: это не письма. Покойный баловался рисованием, извёл, наверное, не одну стопку на дурацкие, почти детские каляки-маляки.
Закоченевшее тело лежало на кровати. Кровавое пятно на некогда белоснежной ночной рубашке сразу бросалось в глаза. Будто случайно вылили красных чернил.
Иван ножом разрезал рубашку, чтобы осмотреть тело. Прошли те времена, когда подобные процедуры вызывали у него ужас и отвращение. Теперь это стало досадной, но крайне необходимой частью работы. Как говорят французы – рутина, обычное дело.
Раны была одна, маленькая и смертельная. На первый взгляд всё понятно – князя закололи. Однако сыщик отметил любопытную деталь: Четверинского убили чем-то вроде стилета с очень узким лезвием. У Петра при себе была только шпага, которая размерами мало отличалась от меча.
– Что-то у вас не сходится, господин воевода, – вслух произнёс сыщик. – Не на того вы собак повесили.
Закончив, он поспешил вновь увидеться с Фёдором Прокопичем. Тот по-прежнему качался в кресле, но привычную трубочку сменил на штоф с брусничной наливкой.
– Снова господин следователь пожаловали! Что-то сказать желаете?
– Желаю, – кивнул Иван. – Хочу сделать важное заявление.
– Коли так, готов выслушать.
– Прошу освободить моего брата.
– Вот оно что! С какой такой стати?
– Он невиновен.
– Любопытно. И что привело вас к сему выводу?
– Осмотр тела. Вы сами можете сделать сие и убедиться: Четверинского закололи стилетом. У брата при себе была токмо шпага.
– Подумаешь! – фыркнул Фёдор Прокопич. – Стилет выкинул, мерзавец. И всех забот.
– В таком случае, стилет должен находиться в доме или поблизости, если его выкинули в окно. Но ведь его не нашли.
– Даже искать не собираемся, – вконец развеселился воевода. – Баловство это, пустопраздная трата времени. На дыбу лиходея подвесим – там вся правда и выяснится.
– Всё же велите вашим людям сделать обыск.
Фёдор Прокопич разозлился.
– Не смей указывать мне, господин следователь. Без тебя разберёмся, без твоих советов!
– Боюсь, в Петербурге сие истолкуют неправильно.
Упоминание столицы подействовало, воевода поджал пухлые губы. Иван опасался ответного взрыва, однако пронесло. Фёдор Прокопич призадумался. Сыщик продолжил развивать наступление: