– Прошу дать мне несколько дней на самостоятельное расследование. Брата, Христом прошу, не трогайте пока, на дыбу не таскайте. Я постараюсь найти настоящего убийцу.
Фёдор Прокопич поманил секретаря, велел подать полотенце, коим вытер распаренное лицо.
– Понимаю вас, батенька! Как-никак родной человек в беду попал. Рад, что дороги вам чувства фамильные, но и вы меня поймите: не кажинный день убийства князей происходят! Тем более все улики, все свидетельства на брата вашего показывают. Погорячился он, особливо после того, как выяснилось, что князюшка энтот супротив него подлых убийц прислал да зазнобу порешил. Но он же человек государственный, нельзя законы нарушать! Не по-христиански будет. Словно дикарь, право слово!
Иван медленно опустился на колени, кляня себя за утерю чести:
– Сутки прошу, ваша милость! Всего сутки! Потом поступайте, как долг велит.
Он склонил голову, стараясь спрятать взгляд, не показывать, что в гневе. Даже зубы сжал, чтобы не скрипеть.
Воеводе понравилось унижение столичного сыщика. Он довольно улыбнулся и, огладив себя по выпирающему животу, сказал:
– Хорошо, господин следователь. Пойду навстречу, памятуя ваши заслуги. Есть у вас сутки. Токмо поспешайте – пошло времячко, затикало!
Глава 18
Петра посадили под домашний арест. Это была ещё одна уступка, которую Иван сумел выбить у Фёдора Прокопича. Пришлось, правда, напомнить все заслуги брата: и то, как он помог разгромить шайку Сапежского, и как спас жизнь самого воеводы.
Фёдор Прокопич недовольно мялся, однако соизволил отдать приказ, по которому Петра скрытно посадили в карету с занавешенными окнами и столь же скрытно доставили на постоялый двор. Для охраны приставили солдата, возложив столование на Елисеевых. Дескать, тебя караулят, ты и плати. Караульному надлежало безотлучно находиться при Петре. Это было куда лучше, чем делить застенок с Сапежским.
Ивану удалось перекинуться несколькими словами с потомком и поведать, что воевода даёт сутки на расследование. Если убийца не будет найден, Фёдор Прокопич намерен вести допрос самостоятельно, пустив в ход все методы, включая дыбу (коли подозреваемый, то бишь Пётр Елисеев, станет запираться).
– Сутки говоришь, – покачал головой Пётр. – Царский подарок, ничего не скажешь. Я тут вот что придумал – ехал бы ты лучше, братец, в Питер к Ушакову. Фон Белова просить бесполезно, только рад будет, а Андрей Иванович, глядишь, и снизошёл бы.
– Пока я доберусь до столицы, тебе уже все кости переломают, и ты всю вину на себя возьмёшь. Потом вовек не отмоешься. Даже Ушаков не спасёт.
– Плюнь на меня. Как бы воевода тебя в свои игры не втянул. Мутный он тип, Ваня. Мутный и неблагодарный.
– Петя, за меня не переживай. Я выкручусь. И в прочем будь уверен: убийцу обязательно разыщу.
– Несерьёзно это, братишка. Времени в обрез.
– Хватит, – сказал сыщик.
Они обнялись перед тем, как Петра посадили в карету и увезли. Иван немного постоял, глядя ей вслед. Чувствовал он себя мерзко и неуютно, однако храбрился, надеясь, что показная бравада выглядела убедительно. Лёгкая судорога пробежала у него по лицу, когда карета скрылась из виду.
– Господи! – невольно вырвалось у Ивана.
Он обернулся к стоявшей поблизости церквушке и размашисто перекрестился.
Дом Четверинских потихоньку опустел: первым его покинул воевода и его секретарь, потом наступил черёд полицейских (ушли все, кроме двух, которых Ивану удалось выбить у Фёдора Прокопича, дабы помогали в расследовании). Слугам Елисеев велел собраться в большой зале и ждать распоряжений.
Ему же предстояло собраться с мыслями и подумать. Для размышлений Иван выбрал библиотеку князя и долгих тридцать минут сидел в роскошном мягком кресле, разглядывая книжные полки. Это помогало ему избавиться от дурных мыслей и сосредоточиться на главном. Ивану уже приходилось раскрывать дела в одиночку, но прежде ставки были не столь высоки. Сейчас от результатов зависела жизнь дорогого человека.
Через полчаса сыщик вышел из библиотеки и поманил полицейских пальцем.
– Так, орлы. Слушаем внимательно. У меня поручение: необходимо произвести тщательный обыск. Ищем кинжал с узким тонким лезвием. Один занимается поисками в доме, второй за его пределами, во-о-он с той стороны, куда эти окна выходят.
– На каком расстоянии?
– Фёдор Прокопич считает, что подозреваемый мог выбросить стилет в окно. Далеко заходить не нужно, ищите поблизости.
И подумал про себя: "Только вряд ли найдёте".
Приказы на обыск он отдал исключительно для успокоения совести, не рассчитывая на успех. Иван не верил, что Пётр убил князя, хотя основания для мести имелись и ещё какие! Но… не такой он был человек, этот потомок. Раз сказал, что не при чём, значит, так и есть.
А настоящий убийца вряд ли станет разбрасываться оружием, которое может привести к нему. Собственно, так и вышло. Поиски ни к чему не привели. Полицейские вернулись с пустыми руками. Сыщик не стал их винить.
Куда больше надежд Иван возлагал на опрос слуг. Их в доме было немало и требовалось поговорить с каждым, причём наедине. В противном случае свидетели отделывались только общими словами, выразительно молчали или прикидывались дурачками. Перед Иваном прошла вереница людей: дворовые мужики, садовники, кучера, псари, стременные, лакеи, гувернантки… Многие с трудом скрывали радость: барин, как и предполагал Иван, любовью у челяди не пользовался. Каждому в своё время "перепало": кого за пустяковую провинность нещадно высекли, у кого любвеобильный князь супругу "пользовал" и "обрюхатил", девкам от него вообще жизни не было – Четверинский даже личный гарем завёл.
Одна из этих наложниц и сидела сейчас перед Иваном. Звали её Дуней, была она невысокая и худенькая, с белым чуть полноватым лицом, серо-синими глазами и маленьким пухлым ртом. Густая, туго сплетённая коса тяжелой змеёй покоилась на спине. Щечки горели румянцем. Светлый сарафан, расшитый цветами, очерчивал красоту линий тела, а рубашка прикрывала высокую грудь. Девица была на редкость миловидна, однако исходившие от неё печаль и испуг делали её похожей на тень. Ивану стоило больших усилий успокоить девушку, чтобы она расположилась к нему и перестала бояться столичного сыщика. Для этого он использовал простую методу: начал разговор издалека и помог Дуне поведать о своей тяжкой и постыдной доле.
К женщинам простого происхождения Четверинский относился грубо: ни подарка, ни ласкового слова. Натешив похоть, мог ударить по лицу, если чем-то остался недоволен или был во хмеле (такое с князем случалось частенько), таскал за волосы. Дважды сажал Дуню на цепь и по нескольку дней морил голодом. Собственноручно сёк розгами, испытывая при этом болезненное наслаждение.
Эти подробности она выкладывала с мукой в голосе и слезами на глазах. Иван с каждой секундой проникался всё большим сочувствием к красивой, но несчастной девушке. У него часто сжимались кулаки от ненависти, особенно в те моменты, когда представлял на месте Дуни Екатерину Андреевну.
– Никогда бы не подумал, что один человек может вместить в себя столько пороков, – вздохнул Иван. – А теперь ещё думаю – а человек ли? Просто в голове не укладывается… Хучь и нельзя о покойном плохого говорить, но как иначе?
Девушка от отчаяния заплакала. Ивану пришлось отдать ей свой платок. Не мог он без сострадания наблюдать женские слёзы.
– Измучил он меня. Чистый зверь, – призналась Дуня.
– Прости, – повинился сыщик. – Не буду больше душу тебе бередить. О другом поговорим.
– О чём, сударь? – тихо спросила девушка.
– Каким бы негодяем ни был твой барин, я всё равно должен найти убийцу.
– Тот господин, которого арестовали… Разве это не он барина живота лишил? – удивилась Дуня. – Нам сказали – его рук дело.
– Может, его, а может, нет, – уклончиво ответил Иван. – Это и предстоит выяснить. Поможешь, Дуня?
– Какая с меня помощь?! – всхлипнула девушка.
– Да любая! Слышала что-то, видела… Догадалась о чём-то. Ты девушка умная, должна понимать.
– Хорошо, сударь. Спрашивайте, – прошептала она.
Иван взял наизготовку перо, задал первый из главных вопросов:
– Были враги у барина?
– Как без них… Хватало врагов. Легче сказать, кто барина любил, – вытерев платком слёзы, сказала она.
– Допустим, – кивнул Иван. – Кто его любил – мне до того касания нет. Другое интересно. Такое случалось, чтобы князю в открытую угрожали?
Девушка задумалась, неуверенно произнесла:
– На прошлой неделе Гринька-конюх на кухне при всех обещался барина вилами проткнуть…
– За что? – ухватился за ниточку Иван.
– Было за что, сударь…
– Так не томи, рассказывай.
– Брата Гринькиного за проступок пустяшный князь до полусмерти запорол. Таперича тот калекой на всю жисть остался.
– Уже ничего. – Иван обмакнул перо в чернильницу и записал в допросный лист сведения насчёт Гриньки, хоть и сомневался в его виновности. В первую очередь смущало орудие убийства. Вряд ли человек подлого сословия возьмётся за благородное оружие. Вот вилы – да, тогда бы сошлось.
– Токмо не мог он убить барина, – добавила Дуня.
– Почему? – удивлённо поднял глаза Иван.
– Он в тот день вина хмельного напился. Его в чулан заперли в наказание. До утра там сидел безвылазно. Потом туда арестованного господина сунули, а Гриню выпустили.
– А что – выбраться оттуда никакой возможности не было?
– Никакой, сударь. К тому же Гриня пьяный был, не соображал ничего. Сразу заснул, говорят. Уж на что лютовал князь, побить велел Гриню и свечкой бороду жёг – всё одно не добудился.
– Сие мы проверим, – решил Иван. – Ещё кто-то угрожал?
– Так чтобы при обществе – никто.
– Понятно. Давай на время о прислуге забудем. Кто из шляхетского сословия мог бы желать князю зла? Токмо не сразу отвечай, подумай, – попросил Иван.
Девушка последовала совету. Пока она предавалась размышлениям, Иван с интересом разглядывал её лицо. Несмотря на низкое происхождение, лик у Дуни был такой, что хоть парсуну пиши.
– Господин сыщик, не знаю, насколько то дело было серьёзным, но…
– Так давай, сказывай. А мы разберёмся, – оживился Иван.
Она заговорила. Случилось это позавчера, когда барин после неудачной дуэли отлёживался в постели. Недомогание на время отвратило его от любовных похождений, и Дуня могла вздохнуть свободнее, она играла роль сиделки, поочерёдно сменяясь с другими дворовыми девками. Хлопот с капризным Четверинским хватало: всё ему было не так и не эдак, но Дуня покорно несла свой крест. Это куда лучше, чем зажмурившись и сжавшись в комочек от боли, ждать, когда молодой князь закончит "махаться".
– Мы почивать готовились, – рассказывала Дуня. – Вдруг слуга приходит и докладывает: дескать, какой-то немец видеть барина хочет. Барин удивился, но немца принять велел.
– То есть в тот день он никого не ждал? – уточнил Иван.
– Дружки евойные с утра захаживали. У нас обедать изволили. А больше никого не ожидалося. Немца в кабинете принимал, даже с постели поднялся, переоделся и причесался.
– А ты где в это время была?
– Барин меня в спаленке запер. Когда к нему гости особливые ходили, он всё в тайне держать старался. Никого близко не подпускал.
– И много ль таких особливых гостей было?
– Хватало, господин сыщик.
– Дальше что?
– Самого разговора я не слышала, токмо одно могу сказать: лаялись они промеж собой. Из-за чего – мне не ведомо, но крику было…
– Ага. Кричали, говоришь… А что именно?
– Так они, господин сыщик, по-немецки лаялись. Ни единого словечка не понять.
– На немецком… А может, на французском? – предположил Иван.
– Увольте, господин сыщик, для меня без разницы. Я ить языков не понимаю. Не по-русски лопочут – значит, немцы. А какие именно, да пёс их знает!
– Ясно, – кивнул Иван. – Можешь идти, Дуня. Допрос закончен.
– Что, более ни о чём спрашивать не будете? – удивилась девушка.
– Пока нет.
Дуня ушла, а Иван стал выяснять подробности о загадочном "немце". Увы, имени установить не удалось, вечерний гость прибыл инкогнито. Дворник описал его как "полного господина с колючим взглядом". Камердинер определил возраст "немца" "годков так в сорок-сорок пять, мне сровестник". На вопрос "как с ним разговаривали, ведь он же немец?" был получен ответ, что господин говорит по-русски, но с акцентом.
Подтвердилось и сообщение Дуни о ссоре между князем и гостем. "Немец" уходил красный от ярости, долго ругался и бурчал под нос. У прислуги осталось пренеприятное впечатление об этом визитёре.
Иван решил раскручивать незнакомца до конца. Марфино – не такой большой город, чтобы в нём затерялись следы иноземца. Осталось надеяться, что загадочный немец по-прежнему остался тут и никуда не уезжал.
Время было позднее, Ивану пришлось сворачивать деятельность и возвращаться на постоялый дом. Там он долго не мог заснуть, прикидывая, с чего начнёт утренние поиски. Чужеземец должен был предъявить паспорт при въезде в город. Осталось узнать, кто он такой и где остановился.
Глава 19
Иван проснулся с петухами, наскоро умылся и перекусил холодными остатками вчерашнего ужина. Ночь прошла плохо: он дважды проваливался в недолгое тревожное забытьё, но потом просыпался и лежал с открытыми глазами, очень жалея о том, что не может мысленно связаться с потомком.
Путь сыщика лежал к городской заставе. День был солнечный, однако роса на траве ещё не успела высохнуть. Ивану хотелось вернуться в бесхлопотное детство: ткнуться со слезами в мамкин подол, выслушать мудрый совет отца, скинуть тяжёлые башмаки и пробежаться по траве босиком. Или вместе со стайкой приятелей посидеть-порыбачить у деревенского мостика.
Прошлое назад не воротишь. На душу лёг тяжёлый груз: от успеха зависела судьба Петра. Иван со страхом подумал: а по плечу ли ему эта ноша? Но потом рассудил, что никого другого всё равно нет.
Идти пришлось пешком. Служебный дормез отпустили в Петербург за ненадобностью. Кучер и без того откровенно скучал и едва не спился от безделья. Воевода при нужде давал свою карету, но сегодня её не было – Иван впал в немилость.
Сыщик справедливо полагал, что пешая прогулка проветрит уставшие после бессонной ночи мозги и настроит тело на нужный лад.
Пыльная дорога привела его к заставе: шалашу из жердей, в котором добросовестно дрыхли двое караульных. Между ними лежала дебелая молодка: простоволосая, расхристанная, нечёсаная. Дух, несмотря на прохладу, стоял тяжёлый: пахло кислым и немытым телом.
Иван покачал головой: служивые эту ночь провели весело. Он стукнул ножнами шпаги по валявшемуся на земле чугунному горшку. Звук получился громкий, как у колокола.
Первой проснулась женщина. Она испуганно ойкнула и принялась трясти солдат. Те недовольно забурчали, однако постепенно с них слетали остатки сна и хмель.
– Здорово, добры молодцы! Хорошо службу несём, – усмехнулся сыщик.
– Сам кто таков будешь? – недовольно спросил солдат в грязной нательной рубахе поверх форменных штанов. Накинуть камзол и кафтан он так и не удосужился.
– Следователь СМЕРШ Иван Елисеев.
Солдаты вскочили, вытянулись во фрунт. Появление чиновника их порядком напугало.
– Расслабились вы, – протянул Иван.
Служивые уныло разглядывали пыль под ногами. С лиц катился едкий пот.
– Кто старший?
– Я, вашскородь. Нижний чин Марфинского пехотного полка, Туманов, – доложился солдат в рубахе.
– Девку блудную гони прочь, Туманов. Опосля поговорим.
– Софья, до дома вертайся. Чтоб духу твоего не было, – услужливо рявкнул Туманов.
Молодка беспрекословно собралась и ушла.
– Вашскородь, приказание выполнено!
– Молодец, Туманов! Всегда бы так.
– Рад стараться! – прокричал солдат, подавив вздох облегчения.
– Погоди радоваться. Вижу, что запущена служба у вас…
– Никак нет, господин следователь. Рази что сегодня немножко… ну так тому повод был. Именины у меня, вашскородь.
– Поздравляю Туманов! А в остальном… доверяй, но проверяй. Показывай, как юрнал ведёшь.
Туманов нырнул в шалаш и вынес оттуда толстую книгу с прошнурованными страницами.
– Извольте, господин следователь. Всё как полагается делаем.
Иван открыл книгу, пролистал неразборчивые каракули. Не солгал Туманов: "юрнал" вёлся по всем правилам, и очень скоро обнаружилось, что буквально на днях в Марфино прибыл некий фон Верден с прислугой. Описание фон Вердена совпадало со словесным портретом незваного гостя Четверинского. Иван понял, что напал на верный след.
Пока он искал нужные сведения, успокоившиеся солдаты зевали, пучили осоловелые глаза и лениво почёсывались. От них разило перегаром. Иван морщился, однако вслух говорить не стал. Пусть полковое начальство само разбирается.
– Обратно фон Верден не проезжал?
– Никак нет. Иначе бы в записях было.
– Хорошо, – сказал Иван, захлопывая книгу. – Давайте уточним: кроме фон Вердена, других иноземцев за последние несколько дней в городе не было? Я правильно понимаю?
– Про других не ведомо, – подтвердил Туманов и добавил, хотя об этом не спрашивали: – По нам так и одного немца за глаза много, а уж двое – и вовсе перебор.
– А где он остановился, не знаете? – не веря в удачу, спросил сыщик.
– Обижаете, господин следователь! Нам сие доподлинно известно. Означенный фон Верден снял дом у купчихи Никитиной. Отсюда недалече будет. Вам показать?
– Благодарствую. Найду сам, – сказал Иван. Дом купчихи являл собой двухэтажный особняк, окружённый деревянным забором, за которым рос яблоневый и грушевый сад. Ворота были распахнуты, в проёме виднелся экипаж. Конюх закладывал тройку здоровых жеребцов. Из парадного входа слуги выносили узлы и чемоданы, пристраивая их на задники и крышу кареты. Ивану не составило труда догадаться, что постоялец намеревается съезжать.
"Вовремя я на него вышел, ещё немного и ищи ветра в поле", – подумал сыщик.
Суетящимся людям было не до него, и Иван спокойно подошёл к крыльцу. Внезапно дверь распахнулась, на пороге показался мужчина, одетый в неброский походный наряд, зато с неизменной шпагой на боку. Лицо его скрывала низко надвинутая шляпа с густым оперением.
– Господин фон Верден? – предположил Иван, склоняя голову в приветствии.
– Он самый. С кем имею честь? – осведомился немец.
Его акцент был лёгким, чувствовалось, что иностранец прожил в России много лет и почти в совершенстве овладел языком.
– Иван Елисеев… – начал говорить сыщик и осёкся.
Собеседник учтиво приподнял шляпу, под которой скрывался парик, и Иван понял, что видит лейб-медика цесаревны Арно Лестока, памятного по истории с пропажей драгоценностей графа Трубецкого .
Лесток тоже узнал сыщика, он переменился в лице.
– Надо же… какая встреча, – без особой радости процедил лейб-медик.
– Встреча что надо, – согласился сыщик.
– Вы кого-то разыскиваете?
– Только что выяснилось, что вас.