Воеводы я не увидел, поэтому сразу поднялся на башню. Пушечная площадка была на уровне третьего этажа. Через бойницы в сторону врага смотрели три пушки. Я разочарованно вздохнул - уж больно пушки небольшие, калибр маловат. Не знаю, как на других башнях, но эти хороши только для ближнего боя картечью. Не измеряя, на прикидку - калибр ствола был миллиметров тридцать пять - сорок, тогда как калибр пушек тульского кремля был вдвое больше. А чем больше калибр, тем дальше летит ядро, тем оно тяжелее, тем сильнее разрушение.
На пушечном лафете сидел, опершись локтями о колени, закопченный донельзя человек. Еще трое ели всухомятку в углу. Четверо на три пушки - совсем немного. Для частой стрельбы нужно три-четыре человека для каждой пушки.
- Мне бы Федора.
- Я Федор. Тебя воевода в помощь прислал? Я кивнул, даже сам не зная, почему - может быть, для того, чтобы не объясняться?
- Пушки когда-нибудь видел?
- А как же - стрелял из них, опыт есть.
- Здорово, а то эти помощники только суетиться горазды. Спасибо, хоть заряжать научились. Вот и бегаю от пушки к пушке - навожу и стреляю.
- Где же остальные пушкари?
Федор поднялся, прошел в дальний угол, откинул рогожку.
- Вот они - честь им и слава, уж сколько штурмов отбили. Словно в подтверждение его слов, за стеной завыли, завизжали, засвистели - ну прямо как черти. Обычно татары не так кричат.
- Ногаи, - подтвердил мою догадку Федор. - На этом участке они воюют. Давай, наводи, посмотрим, что ты умеешь. Только к бойнице не подходи, ногайцы каждое движение стерегут, стрелами засыпают.
Я посмотрел вдоль ствола.
- Чем заряжена?
- Ядро.
Ладно, пусть будет так.
Ногайцы остервенело лезли к Отводной башне. Мне сверху было видно, что сзади за атакующими шли два ногайца не из простых, в богатых халатах, нагрудных кирасах поверх них, золоченых шлемах.
Какая заповедь у пушкаря? Выбивать у противника пушечные расчеты и начальство, внося в ряды врага неразбериху. Значит, моя цель - они.
Я прицелился, установил небольшое упреждение, поднес запал. Грянул выстрел. Ядро попало в грудь одному из командиров, и убило еще двух или трех рядом.
- Неплохо, - удивился Федор. - И цель правильно выбрал, и попал метко.
Он перебежал к другой пушке и стал целиться. Ополченцы принялись суетливо заряжать пушку, из которой я только что выстрелил. Федор подбил клинышек на лафете, долго целился, двигая лафет влево-вправо, и, наконец, поднес тлеющий трут к запальному отверстию. Выстрел!
Я наблюдал за результатом из соседней бойницы и видел, как ядром оторвало голову второму командиру ногайцев. Шлем полетел в одну сторону, голова - в другую, а ядро, продолжив путь, покалечило еще нескольких.
- Федор, твой выстрел удачнее!
За стеной взревели сотни глоток, через бойницы хлынул сплошной поток стрел. Они втыкались в деревянный пол, отскакивали от стен. Мы легли под бойницами. Федор удивленно проговорил:
- Это что такое - сроду они так много стрел на нас не тратили! Шевельнешься - стреляют, но чтобы вот так?
Через несколько минут железный ливень иссяк, шум штурма смолк. Что произошло? Мы осторожно приподняли головы. Ногайцы отступали, унося на руках тела убитых командиров. Мы с Федором пожали друг другу руки.
Больше атак не было. Мы вычистили пушки, зарядили, подтащили порох, а ополченцы - ядра и картечь. Теперь мы готовы к новому штурму.
Ночь прошла удивительно спокойно. А утром всех, кто находился в крепости, ошеломила странная картина. Татары рубились с ногайцами. Все были пешие, рубились саблями, кололи копьями, стреляли из луков. Чуть ли не все обитатели кремля взобрались на стены, чтобы увидеть бесплатное представление. Они что - сошли с ума? Чтобы союзники рубились насмерть на виду у неприятеля? О таком я не слышал.
Глядя из бойницы, Федор промолвил:
- Не поделили что-то, что ли? Только это должно быть очень большим.
Нам было невдомек, что виновниками являлись мы. Метким выстрелом я убил тысячника, а Федор - самого ногайского хана. Не знаю, что произошло между татарами и ногайцами, но ссора вылилась в кровавую бойню. Схватка длилась почти полдня, и полегло с обеих сторон народу не меряно и не считано.
Мы радовались раздору между неприятелем и молились, чтобы бой продолжался дольше. Пусть обескровят друг друга.
В этот день крепость никто не штурмовал, ночь тоже прошла без происшествий, а утром со стены раздались громкие и радостные крики часовых:
- Уходят, татары уходят!
Народ хлынул на стены. Это зрелище было удивительным. Уходили татары, а в стороне от них - шла вторая колонна - ногайцев. Заводные лошади несли сумки с награбленным имуществом горожан.
- Ура! - понеслось со стен.
- Уходят, наша взяла.
Ворота не открывали, боясь, что неприятель вернется. Народ на площади перед собором ликовал, обнимался. Я с трудом нашел Елену, обнял.
На площади появился воевода Хабар. Отовсюду неслись приветствия. Воевода приветственно махал рукой, пожимая протянутые ладони. Увидев меня, подошел, похлопал по плечу:
- Жив? Молодец! Не надумал еще в дружину? В это время из толпы выбежал незнакомый мне мужик - я просто мог поклясться, что видел его впервые. Он указал на меня рукой и заорал: - Я узнал его - он татарин!
- Мужик, ты чего? Какой из меня татарин?
- Он, он это! Держите его, люди! Я в него из арбалета стрелял, так он пригнуться успел. Он это - вот крест! - Мужик перекрестился.
- Да какой же он татарин? Я Георгия давно знаю, - молвил воевода.
- Он это был, только в халате синем и шлеме татарском. Предатель, бейте его!
- Подождите, разберемся. Ты где вчера был?
- На Дмитровской башне, с Федором, из пушки стрелял.
- Найдите Федора.
- А что меня искать - вот он я. - Из толпы вышел Федор. - Со мной он был, вместе стреляли.
- Ну, слышал? - повернулся воевода к мужику.
- А до этого он где был? - не унимался мужик.
Народ уставился на меня. Дружинники и ополченцы - из тех, кто видел меня в бою, смотрели ободряюще, настроение у остальных было плохим. Ответь я не то - разорвут на части. Надо собраться и отвечать четко.
- На стене, у Тайницкой башни, с Михаилом.
- Найдите Михаила.
Из толпы вышел ополченец.
- Ранен Михаил, но я был там, на стене, сам видел - рубился он, нас здорово выручил, на моих глазах троих татар жизни лишил.
Воевода повернулся к мужику:
- Ну, теперь видишь, что ошибся, что напраслину возводишь? Мужик юркнул в толпу и затерялся. Толпа разочарованно загудела и стала рассеиваться. Все испортила Елена.
- Юра, как хорошо, что все обошлось! Женщина кинулась мне на шею. Воевода не успел отойти от нас и услышал ее.
- Это он - Юра?
- Он.
Воевода указал дружинникам на меня:
- Схватить, не спускать глаз, в поруб его!
- За что, Хабар? Нет на мне вины.
- Разберемся.
Двое дюжих дружинников схватили меня за руки, сняли ремень с саблей и ножом и повели в городскую тюрьму, называемую порубом. Я бы мог отбиться и уйти, но тогда больше никогда я не смог бы возвратиться в Нижний, а здесь оставалась Лена. Да и честь моя для меня была не пустым звуком. Я надеялся, что воевода разберется, хотя всем происшедшим был шокирован. Меня что - всерьез принимают за татарина? Ну или пусть за лазутчика татарского?
Меня привели в узилище - место при осаде позорное вдвойне, так как сидели здесь мародеры, грабившие убитых, воры, промышлявшие в оставленных домах. Хорошая компания для воина.
Я сел на солому в углу, задумался - что воевода может мне предъявить: свидетельство мужика, что стрелял в меня из арбалета, и главное из его обвинений - я был в татарском халате и шлеме, шел по городу открыто, татар не боясь. Для татарского лазутчика это вполне естественно. Конечно, я могу сказать, что он ошибся, тогда вопрос - почему я назвался разными именами? Можно сослаться на святцы, взяв адвокатом священника - Юрий и Георгий, в простонародье Жора - в святцах одно имя. Могут начать копать - где был во время осады? Ведь в течение почти трех суток в крепости меня не было.
При таком вопросе расскажу о схватке с татарами и освобождении наших пленных; свидетелей помню, только далеко они, в Муроме. Есть еще неувязки - как ушел из крепости и как появился вновь? Ага, в ответ - про подземный ход. Не хотелось бы называть Елену, да придется. Обычно такие секреты - тайна за семью печатями, и знают о тоннеле только строители, коих уже и в живых за давностью лет нет, воевода, посадчий и еще пара доверенных лиц. В их число я не вхожу.
И самое для меня неприятное - воевода как-то уж очень оживился при имени Юрий. Не заметна ли здесь рука князя Овчины-Телепнева?
Мои размышления прервали самым наглым образом. Возле меня стояли двое мужиков с разбойничьим харями. Один толкнул меня ногой:
- Сымай броню, тебе она не нужна.
- Сниму, когда сам захочу.
- Гля, Митяй, он не хочет. - Мужик откуда-то из рукава выхватил нож. Дожидаться удара я не стал и каблуком из положения сидя врезал ему по колену. Мужик отлетел кубарем, уронив нож. Второму я запустил кистенем в голову. Разбойник рухнул как подкошенный.
Подобрав нож разбойника, я поднялся. Отлетевший в угол держался за колено и причитал:
- Ой, убивец, калекой сделал!
Я сплюнул и отвернулся. Подросток у входа крикнул:
- Сзади! - Я мгновенно повернулся, и бросившийся на меня мужик наткнулся на свой нож - случайно. И еще два раза - уже не случайно.
Обитатели поруба уставились на меня. Не успел обжиться, а уже два трупа. Подросток заколотил кулаком в дверь:
- Помогите, убивают!
Через некоторое время дверь открылась, заглянул страж. Прикрывая рукой рот, зевая так, что были видны все зубы, страж спросил:
- Чаво?
- Вот этот - обоих живота лишил.
- Да пусть бы он вас тут всех живота лишил, гниды. Все равно завтра суд и вас вздернут, так хоть возни меньше.
Страж ткнул в меня рукой:
- Ты убил, ты и тащи.
Я взялся за ноги первого убитого, потащил из поруба.
- Здесь бросай, тащи второго.
Когда я притащил второго, страж деловито вытащил нож из тела, обтер об одежду трупа:
- В порубе не положено иметь, - и сунул себе за пояс. Оглянулся и вложил мне в руку узелок. Я развернул тряпицу - кусок хлеба и сало.
- Спасибо. Кто принес?
- Баба какая-то молодая. А мне - что, жалко, что ли? Город вас все равно кормить не будет.
Я вернулся в камеру, дверь за мной захлопнулась. Сев на солому, развернул тряпицу, медленно, не спеша, хорошо прожевывая, съел хлеб и сало. Делиться с гнидами не стал - не заслужили.
В тюрьмах и впрямь не кормили, спасали заключенных родственники, приносящие еду, или богатые соседи по камере, делившиеся передачкой. Долго в тюрьме не сидели, суд был скорый. Доказана вина - плати штраф, или, если виновен в тяжелом преступлении - определяли рабом на галеры или - прямиком на виселицу, а если вину не доказали - свободен. Не должно городу человека в тюрьме годами гноить, не разумно. Не виновен - трудись, корми семью сам, нечего нищету плодить.
Как же Лена еду достала? Дом сгорел, денег нет, самой есть нечего… Думаю, сейчас ей и обратиться не к кому. Кто меня знал - наверняка отвернулись. Вот попал, так попал. И в чем моя вина? Что себя не жалел, города для? Сгоряча ведь и вздернуть могут - самой позорной для воина казнью.
Я решил подождать дознания или суда. Коли истина вскроется, меня освободят, а если присудят к смерти - сбегу. Ну его к черту, этот "гостеприимный" город.
Оглядел камеру. Люди, на которых падал мой взгляд, боязливо отворачивались. Похоже, эти двое, коих я жизни лишил, были здесь за главных, а тут заявился еще один, который оказался круче. Плохо, если усну, а они мне - ножом по шее. При аресте не обыскивали; с меня сняли пояс саблей и ножом, а про кистень в рукаве никто и не подумал. Думаю, и остальных не досматривали.
Чтобы себя обезопасить от сюрпризов, я приказал всем построиться, обыскал каждого. Сидевшие в узилище поняли досмотр по-своему - отдавали мне кольца, деньги. Для них было непонятно - почему я им все это сразу и возвращаю.
Я нашел пару кастетов и один нож. Выбросил все это через решетку. Хоть спать спокойнее буду. Никто не оспаривал, все сидели молча. Видимо, меня боялись. Ну и пусть, начхать. Меньше приставать будут, наглядный урок на глазах произошел.
А пока надо выспаться, завтра трезвая голова нужна. Я улегся на солому и уснул.
Утром загремела дверь, внесли ведро с водой и кружку. Узники напились, а ближе к полдню всех увели из поруба. Всех, кроме меня.
Почему меня не отвели на суд? Мучила неизвестность, и я беспокоился за Лену. Толпа неуправляема, сочтут за полюбовницу лазутчика татарского - запросто забьют камнями.
Видимо, суд закончился, дошла очередь до меня. Заскрипела дверь, заглянул дружинник.
- Выходи!
Во дворе бросилась в глаза виселица. Свежая, из ошкуренных бревен - вчера ее еще не было. А на ней - мои сокамерники болтаются в веревочных петлях. По спине пробежал холодок. Но меня вели не на суд, а в избу воеводы.
Войдя, я поздоровался. Никто не ответил. Плохой признак. За столом сидел воевода, рядом толпились знакомые и не знакомые мне люди. Мужик из вчерашней толпы подтвердил, что стрелял в меня, и был я татарском халате и шлеме. И в достоверность своих слов перекрестился и поцеловал крест. Потом заслушали Михаила с забинтованной рукой, пушкаря Федора. Дошли до трех дней, когда меня никто не видел. Я рассказал о схватке с татарами, освобождении русских из плена, о еще одном бое, о том, как вывел людей с ушкуями Ивана Крякутного.
- И где же Иван?
- Людей и ушкуи в Муром увел, дожидается снятия осады.
- Ну что ж, подождем, когда вернется. И еще вопрос - как уходил из крепости и как возвращался?
- То секретный разговор, воевода.
- Говори, у меня от дружинников секретов нет.
- Слышал ли ты, Хабар, о ходе тайном? Воевода выпучил глаза.
- Помолчи! Все - вон из избы. Дождавшись, пока все выйдут, спросил:
- Откуда про ход знаешь?
- Невеста моя, Лена - она рассказала. Ход еще отец ее строил.
- По ходу, не зная секретов ловушек, никто пройти не сможет.
- Я-то смог - вот он, живой, перед тобой стою.
- Неужель сам догадался?
- Кое-что Елена подсказала, что-то - сам: палкой впереди себя щупал, через проволоку переступал.
Воевода помолчал.
- Есть там проволока, и яма волчья с кольями есть, похоже - правду говоришь. Придется погодить тебя вешать, хотя место одно на виселице оставили. Жду седмицу: не появится Иван, не подтвердит слова твои - быть тебе повешенным. Эй, дружина, в поруб его!
Меня увели. Что ж, не повесили сегодня - уже хорошо, есть время самому какие-то шаги предпринять.
В порубе я был один, никто не мешал. Улегшись на солому, стал размышлять. Сейчас мне могут помочь Иван и женщины, которых я вызволил из татарского плена. Такое количество свидетелей никому не опровергнуть. Только далеко Иван, и еще - по прибытии в Нижний женщины с ушкуев разойдутся по родным местам - в деревни, в город. Пойди собери их потом. Единственное - попробовать ночью войти в сон к Ивану, внушив ему, чтобы он как можно быстрее в Нижний возвращался.
Время до вечера тянулось медленно. Есть хотелось ужасно. Вчера хоть кусок хлеба с салом съел, а сейчас только воды попил. В животе урчало. Если меня будут морить голодом, то судить и вешать не придется - некого будет.
Видно, Господь принял мои молитвы. За окном раздался шорох, за решетку окна ухватились две руки - явно женские, показалось лицо - Елена! Я радостно подскочил к окну, погладил ее руки.
- Здравствуй, любимая!
- И ты здоров будь, Юра. Как ты тут?
- Сижу - что мне еще остается?
- Я покушать принесла немного, что смогла, собрала. Извини, денег больше нет.
- И на том спасибо. - Я принял из ее рук узелок. - Ты где сейчас живешь - дом-то твой сгорел.
- У соседей - приютили добрые люди, там меня найти можно. Я каждый день приходить буду. Ты прости меня.
- За что?
- Я виновата, что ход подземный, тайный показала.
- А как бы мы тогда в крепость проникли? Нет, вины твоей ни в чем нет, просто обстоятельства так сложились.
Снаружи раздался голос стражника:
- Уходи, разговаривать нельзя. Ежели передача есть - через меня отдашь.
Елена ушла. Я развернул узелок - лук, яйца вареные, хлеб. Не густо, но и на том спасибо. Не думаю, что она сама ела лучше.
Я сразу слопал все, стряхнул с тряпицы крошки, бросил в рот. Запил водой из ведра. Жизнь стала казаться не такой мрачной.
Улегся на солому. Мысли были невеселые - неужели до воеводы дошла весточка князя Овчины-Телепнева? Тогда он может передать меня людям князя или вынесет смертный приговор. Как споро решаются такие дела, я уже успел утром увидеть. Сбежать? Стены для меня не преграда, на руках наручников нет, оружие потом раздобуду, кистень при мне. Вот только искать меня будут люди князя как носителя секретов и нижегородцы - как татарского лазутчика, что еще хуже. Велика ли Русь? Когда-нибудь найдут, а хуже того - имя мое будут произносить с отвращением. Предатель - он и есть предатель. Нет, уж если бежать - так только в последний миг, когда уже ясно будет, что смерть рядом и другого выхода просто нет. А пока нужно набраться терпения и ждать. Нелегко это - ждать, когда от тебя ничего не зависит.
За размышлениями прошел день, за окном стемнело. Выждав еще часа два, я закрыл глаза; сосредоточившись, вызвал в памяти образ Ивана. Сквозь туман медленно проступило его лицо. Ну и сон же у Ивана - скабрезный и похотливый до неприличия.
Выбрав момент, я попытался внушить ему мысль, что со мной беда и выручить может только его скорое прибытие в Нижний, причем женщин просил не отпускать, а всем табором идти к воеводе. Я еще несколько раз повторил ему эту мысль: не дай бог проснется утром и забудет.
Теперь остается только ждать. Ждать - состояние противное, когда все зависит не от тебя, а от других людей. К сожалению, другие бывают разные: одни быстры, решительны и смелы, другие все делают не спеша и основательно, а третьи вообще по жизни безынициативны - куда несет их течение, туда и плывут. Доверься человеку необязательному, не верному данному им слову - сто раз пожалеешь, что связался. Существует только один способ проверить человека - поручить дело.
Я прождал сутки, двое, к исходу шли третьи, а известий от Ивана не было, как не было и спасенных мной женщин. Я уже обдумывал, как мне найти после побега из поруба Лену и где потом прятаться. Перебрав мысленно города, с прискорбием констатировал - на Руси бежать просто некуда. Рязань, Тула, Владимир - слишком близко от Москвы, и здесь меня знают. Нижний и Хлынов - если не оправдаюсь - тоже исключены. В Твери, Пскове и Новгороде также побывал, к тому же там сейчас наместники великого князя. Остается одно - к литвинам, в Великое княжество Литовское. Русский язык там - родной. Правда, повоевал я с ними изрядно, немало душ сгубил, но о том знаю только я. Можно, конечно, и в дальние страны уехать, но сложность будет с языком.