- Я о нем слышал. Это тридцать две таблицы с комментариями, верно?
Мишель кивнул.
- Верно. Только комментарий еще более темный и непонятный, чем иллюстрации. Ясно, что Парацельс прибегает к тому, что алхимики называют "птичьим языком" или "зеленым языком". Некоторые символы понять нетрудно: лилия или жабы обозначают французскую корону, луна - Оттоманскую империю, три короны - папство, медведь - Россию. Но другие символы совсем непонятны. Несомненно, Парацельс, гений, хоть и лютеранин и враг Галена, хотел этими символами выразить нечто определенное.
Рене удивлялся все больше и больше.
- И вы думаете, что его символы имеют что-то общее с египетскими иероглифами?
- Нет, я так не думаю, - ответил Мишель, решительно тряхнув головой. - Меня поразило то, что он прибегнул к языку символов для передачи концепций, которые легко постигаются интуитивно и непостижимы для разума. Египтяне, создавая свой тайный язык образов, проделали то же самое. - Он вздохнул, - Знаете, Рене, порой мне случается грезить наяву, и тогда мне являются образы мимолетные, но до ужаса явственные. Думаю, что это последствия экспериментов над собой, которыми я увлекался в юности, когда занимался оккультными науками и прибегал к опасным зельям. Если бы я задался целью описать свои видения словами, мне бы это не удалось. А вот символы и схематические фигуры, пожалуй, пригодились бы. Поэтому я и занялся египетскими иероглифами.
Аптекарь улыбнулся.
- Истина, Мишель, заключается в том, что вы не простой врач. Ваше предназначение - быть пророком и поэтом.
- Вполне допустимо. Многие мои друзья мне и вправду советовали…
Он внезапно замолчал. В комнату вошел один из тех оборванцев, которым было нечего терять и они нанимались к врачам и санитарам, ворочая трупы и выполняя работу, от которой отказывались даже alarbres.
- Господин Нотрдам, там с вами хочет поговорить начальник полиции, - выпалил он.
Обеспокоенный Мишель сделал оборванцу знак держаться поодаль.
- Начальник полиции? Ты знаешь, что ему надо?
- Нет.
- Он один или с ним лучники?
- С ним только хозяин отеля Дье, доктор Антуан Саразен, который, похоже, вне себя.
Антуан Саразен! Все время, пока он находился в Лионе, Мишель воевал с этим человеком. Он приходился братом Филиберу Саразену, сбежавшему к лютеранам, и, видимо, хотел поквитаться с Мишелем за изгнание родственника. Антуан был полной противоположностью Филибера: прекрасный католик и негодный врач. К спасению Лиона от чумы он никакого отношения не имел. Многие несчастные сбегались к Мишелю и умоляли его избавить их от лечения этого высокомерного невежды.
Мишель со вздохом поднялся.
- Ладно, иду.
Жизнь в Лионе быстро расцветала, и площадь перед госпиталем заполнили торговые палатки и бараки, где снова, после месяцев запустения, толпился народ. Небо было затянуто облаками, но солнце все же выглядывало, не нарушая типичного для континентальной Франции непостоянства погоды.
Мишель держался спокойно, хоть и был раздражен неожиданным вызовом. Королевской полиции он не боялся, зато опасался инквизиции, которую здесь, в Лионе, представляла свирепая физиономия Матье Ори. Во всех случаях, после бегства Дениса Захарии, парламент оберегал Мишеля от возможных взрывов гнева Святой палаты. Так что начальник полиции и его жандармы напугать его не могли.
Полицейский начальник гарцевал на лошади на углу улицы, которая от отеля сбегала вниз, к просторной площади перед Роной. На шее у него висело множество пакетиков с ароматическими пудрами и дезинфицирующими веществами. Антуан Саразен явился пешим и сильно нервничал. Лицом он походил на брата, только губы были тоньше, а на низкий лоб спадали спутанные редкие волосы. Одежда его отличалась строгостью, не свойственной моде того времени: он носил черное, смешно облегающее фигуру платье. Некоторую живость в его облик вносил только желтый складчатый плащ на плечах, однако слишком яркий цвет делал его похожим на одеяние паяца.
Мишель поклонился полицейскому начальнику, игнорируя коллегу.
- Я в вашем распоряжении, сударь.
У полицейского был вид старого вояки, который привык драться, а не разбираться в формальностях. Ему и его конным и пешим жандармам и вправду часто приходилось сражаться с мелкими бандами разбойников и дезертиров, всегда готовых похитить у крестьян имущество, а у молодых крестьянок - девственность. Поведение регулярных войск зачастую мало чем отличалось от поведения этих банд, поэтому полиция, по существу, была неотъемлемой частью французской армии, и каждый полицейский начальник ощущал себя полководцем, но никак не чиновником.
- Полагаю, вы и есть господин Мишель де Нотрдам, - начал полицейский, выгнув бровь.
- К вашим услугам.
- Присутствующий здесь доктор Саразен попросил моего вмешательства. Он утверждает, что вы вкупе с Рене из "Зеленой колонны" в течение месяцев прописываете чумным больным в Лионе неэффективные, а возможно, и ядовитые снадобья, обогащаясь за его спиной.
У Мишеля перехватило дыхание. Он сурово взглянул на соперника, и тот ответил взглядом, в котором вместе с деланным безразличием сквозила угроза. Мишель повернулся к полицейскому.
- Посмотрите вокруг себя, - ответил он, широким жестом обводя площадь, - Разве вы не видите, что эпидемия почти ликвидирована? Если бы я прописывал пациентам ядовитые снадобья, тут лежали бы одни трупы, как в прошлом году в Эксе…
- Если эпидемия и побеждена, в том нет заслуги этого человека, - прервал его Саразен, подойдя к коню полицейского, - Он применяет таблетки из толченого мела с лепестками роз, и они вызвали уже тысячи колик. У меня есть свидетели.
Мишель справился с охватившим его негодованием и, продолжая игнорировать соперника, обратился к здравому смыслу полицейского.
- Сударь, этот человек бессовестно лжет. Возможно, он хочет вынудить меня раскрыть рецепт таблеток, которые я применяю, и тем самым выудить секрет их изготовления. Их эффективность доказана, еще в Эксе они спасли много жизней. Не случайно парламент Лиона послал за мной, а не за первым попавшимся медиком. Кроме того, прошу вас заметить, что аптека "Зеленая колонна" брала плату за лекарства только с состоятельных граждан, с бедных не взяли ни гроша.
Было ясно, что из всего разговора на полицейского произвели впечатление только слова о парламенте. Но Саразен был готов ликвидировать это преимущество противника.
- Сударь, местные власти послали за этим шарлатаном, слишком доверившись сказкам о его чудодейственном искусстве. Только теперь выяснилось, что он обманул и нашу королеву, когда Екатерина Медичи имела легкомыслие приблизить его ко двору. Он присылал ей всякую гадость, якобы чтобы избавить от бесплодия: от настойки червей до отвара из летучих мышей. Вы, как представитель короля, обязаны учесть это нанесение вреда.
Задохнувшийся от гнева, сбитый с толку, Мишель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Обвинения были настолько абсурдны, что он даже не нашел что ответить. Он поднес руку к боку, словно ища шпагу, но рука, задрожав, повисла в воздухе. Лоб полицейского хмурился все больше и больше, но Мишелю удалось только выдавить из себя:
- Я никогда не был при дворе! Этот человек… он сумасшедший!
- Решать предоставьте мне, - отчеканил офицер. Он заговорил громче, чтобы перекричать шум кареты, въезжавшей на площадь со стороны Роны, - Доктор Саразен, вы уверены в своих обвинениях?
- Более чем уверен. О мошенничестве с лекарствами для королевы я знаю от двух свидетелей, достойных доверия.
- Кто они?
- Два знаменитых ученых: господин Жюль Сезар Скалигер из Агена и философ Гийом Постель из Парижа, который возвратился из Италии и сейчас гостит у Скалигера.
Мишель так и застыл с разинутым ртом.
- Скалигер? - пробормотал он, - Опять этот сумасшедший?
- Он самый, - с уверенностью ответил Саразен, - Господин офицер, что вы намерены предпринять?
Тот погладил левой рукой клинышек бородки, пытаясь правой удержать в узде коня.
- Я не могу арестовать этого человека, основываясь только на вашем свидетельстве, доктор Саразен. Но я назначу расследование и позабочусь, чтобы оно быстро завершилось. Если этот человек мошенник…
- Он из породы мошенников: он еврей.
Лицо полицейского застыло.
- Ну… тогда…
- Кто там осмелился тревожить моего друга Нотрдама? - раздался густой баритон.
Никто, даже Мишель, охваченный тоской и тревогой, не заметил, что из въехавшей на площадь кареты вышел человек в огромной широкополой шляпе с пером и в красном костюме, расшитом золотом. Мишель вгляделся в лицо вновь прибывшего, который надменно застыл, положив руку на резной эфес шпаги. Как только он его узнал, сердце подпрыгнуло в груди.
- Барон де ла Гард! - вскричал он.
Вельможа улыбнулся.
- Он самый, друг мой. Но я предпочел бы оказаться здесь при более приятных обстоятельствах. - Он посерьезнел и взглянул на полицейского начальника, - Вы меня узнаете?
Офицер поспешил снять шляпу.
- О да, мой господин! Я служил под вашим началом лучником на галере. Турки тогда еще не были нашими союзниками, и мы им задали жару…
- Да ладно вам, я и так все помню, - ответил де ла Гард, подняв руку. Потом указал на Мишеля. - Полагаю, что вы здесь, чтобы выразить моему другу признательность всех лионцев. Въезжая в город, я узнал, что он спас город от эпидемии.
- На самом деле присутствующий здесь доктор Саразен обвиняет Мишеля де Нотрдама в использовании негодных лекарств.
- Саразен? Уж не родственник ли он того Саразена, что удрал в Вильфранк, а потом в Женеву, к своему другу Кальвину?
- Бог мой! Я об этом ничего не знал. Правда ничего!
Саразен, до этой минуты хранивший злобное молчание, возмущенно запротестовал:
- Где это видано! Прислушиваться к мнению еврея-отравителя и не обращать внимания на знаменитого врача!
- Замолкни, гугенот! - оборвал его барон де ла Гард. Потом внимательно посмотрел на офицера. - Сударь, вам известен мой чин и мои полномочия, которые превышают ваши. Если позволите, я забираю Нотрдама с собой и увожу его в Салон. Ему предстоит труднейшая задача.
- Какая же?
- Жениться.
Барон взял Мишеля под руку и потащил к карете. Саразен крикнул что-то возмущенное, офицер снова нахлобучил шляпу.
Залезая в карету, Мишель ожидал, что она пуста. Но в углу сидела дама, лицо которой скрывала вуаль. Мишель заколебался, но барон де ла Гард без церемоний втолкнул его внутрь.
- Скорее, друг мой. Этот идиот полицейский может передумать.
Мишель уселся на мягкое сиденье, и карета тронулась. Дама сидела тихо и, казалось, интересовалась только тем, что происходит за окном. Несмотря на ноябрь месяц, на ней был дорогой облегающий казакин из желтого шелка, с открытыми плечами.
Вдруг Мишель вздрогнул. На округлости левой груди он увидел родинку. Это не была приклеенная "мушка", это была настоящая родинка.
- Жюмель! - прошептал он.
Она быстро обернулась и откинула вуаль, под которой улыбалось еще молодое и свежее лицо. Темные волосы рассыпались но плечам.
- Ее зовут не Жюмель, а Анна, - с довольным видом поправил его де ла Гард, - Мишель, полюбуйся на твою будущую жену. Сегодня шестое ноября тысяча пятьсот сорок седьмого года, через пять дней ваша свадьба. Я уже разослал объявления.
Он расхохотался.
- Ты что, думал, что твой командир не позаботится о счастье своего солдата? А теперь, пожалуйста, поцелуйтесь. Я отвернусь.
Спустя мгновение Мишель и Жюмель со страстью повиновались приказу.
ПРЕЛЮДИЯ К УБИЙСТВУ
Круглый светильник со свечами, свисавший с потолка, источал легкий дымок и отбрасывал причудливые тени на необычную сцену, которая разворачивалась внизу.
Гийом Постель мерил комнату нервозными шагами, то и дело пиная ногой разбросанные повсюду книги. За ним но пятам, с вдохновенно горящими глазами, следовал Жюль Сезар Скалигер, не осмеливаясь, однако, ему мешать. Сегодня вечером он принимал важных гостей и потому старался не раздражать обитавшего у него философа.
- Он не смеет! Не смеет так со мной обращаться! - кричал Постель, не обращаясь конкретно ни к кому из присутствующих.
Более всех, казалось, был удивлен седовласый итальянский доминиканец, брат Маттео Банделло, приехавший в Аген на несколько месяцев. Несмотря на репутацию глубоко религиозного человека, он был нарасхват в салонах из-за соленых шуточек на грани пристойности, которые любил отпускать. Однако сейчас он явно пребывал не в настроении.
Рядом с ним на диване сидели рука об руку Джулия и Бертран де Нотрдам. Они выглядели испуганными и заинтригованными. А вот Франческо Мария Чибо, массивный человек лет сорока, напротив, зевал в своем углу и то и дело задремывал.
Катерина, устроившись в кресле и рассеянно поглаживая белокурую головку одного из сыновей Скалигера, Жозефа Жюста, с иронией наблюдала за происходящими событиями. На самом же деле она нервничала. В этот вечер ей предстояло сыграть, наверное, самую трудную в жизни игру. Она удачно расставила фигуры, но в отличие от шахматной партии в ее игре все решало время.
Постель наконец остановился перед стоящими в углу доспехами и, поглаживая бороду, обратился к ним, как к живому человеку:
- Игнаций Лойола не смеет отвергать меня. Полтора года назад он принял меня в орден и взял с собой в Рим. Я стал настоящим иезуитом.
Скалигер нетерпеливо хмыкнул.
- Однако в Риме он велел бросить вас в темницу, чтобы от вас избавиться. Всем известно, что Игнаций - святой человек и самый бесстрашный из бойцов, какими только располагает церковь. Но некоторые считают его циником, человеком бессовестным, с сушеной сливой вместо сердца.
Постель, казалось, его не слышал, потому что продолжал обращаться к доспехам.
- Игнацио не выносит моего интереса к каббале. Но каждый добрый христианин должен прильнуть к источнику еврейской мудрости, ибо там берут начало все наши законы. Не вижу мотивов, по которым каббалистические тексты могли бы помешать иезуиту. Ведь может явиться новый мессия, и мы рискуем его не разглядеть.
- Верно, верно, - закивал головой Скалигер. - У меня есть редчайшая копия "Сефер Рациель". Она мне очень дорого обошлась. Не понимаю, о чем этот труд, но он весьма интересен.
- Что же интересного вы там нашли? - спросил Банделло.
- Сам факт, что ничего не понятно. Хорошее испытание интеллекту.
Разговор явно принимал бредовый оборот. Катерина уже подумала, не стоит ли его прервать, как вмешался Бертран.
- Господин Постель, вы собираетесь ехать в Венецию, чтобы увидеться с Лойолой? Не думаю, что он сейчас там.
Постель, казалось, очнулся от своих фантасмагорий. Он отвернулся от доспехов и повернулся к присутствующим.
- Да, Венеция. Моя карета уже прибыла?
Увидев, что Скалигер отрицательно мотает головой, он продолжал:
- Я еду в Венецию, потому что получил место капеллана при госпитале Святых Петра и Павла. Кстати, мадам, - обратился он с полупоклоном к Катерине, - не знаю, как вас и благодарить за ваши хлопоты обо мне у епископа Торнабуони. То, что я получил это место, исключительно ваша заслуга.
Катерина улыбнулась, тоже склонив голову.
- Это мой долг. Буду очень признательна, если вы тоже окажете мне услугу. Но об этом поговорим позже, когда прибудет карета.
Франческо Мария Чибо зевнул, потянулся, и под ним скрипнуло кресло.
- Я тоже знаю монсиньора Торнабуони. Моя кузина выбрала правильного покровителя. Королева Франции считает Козимо Медичи узурпатором, и все же епископ пользуется безграничным уважением, хотя он и прямой представитель Козимо.
Маттео Банделло приподнял брови.
- Меня удивляет, что он пользуется таким доверием. В Италии давно раскусили, что Торнабуони проводит свою политику под диктовку монаха, Пьетро Джелидо, который, по существу, и представляет флорентийского тирана во Франции.
- Я не знал, но все равно это меня не удивляет. Флоренция - город небольшой, но в ее стенах умещается столько интриг, что позавидовал бы любой европейский двор.
Катерина смотрела на кузена с удивлением. Она и не подозревала, что он способен на такие сложные фразы. Когда она увидела его впервые в доме того же Скалигера, она оценила его как глупого и капризного мальчишку. Он увлекся оккультными науками и каббалистической магией, оттого и нанялся на службу к Постелю. Но его познания в этой области были весьма поверхностны и расплывчаты, и здесь полупомешанный Скалигер, конечно, его превосходил. К тому же, на свою беду, он обладал искренней и честной натурой. Чтобы довести до успешного завершения свои сложные планы, герцогиня вертела им, как марионеткой.
Катерина исподволь наблюдала за Бертраном де Нотрдамом и Джулией, с удовольствием отмечая, что они выглядят как жених с невестой. Бертрану было около тридцати, и он отличался от Мишеля более острыми чертами лица и не такими пристальными, спокойными глазами. Они вспыхивали только тогда, когда его взгляд останавливался на сидящей рядом Джулии. Ее красота, которую так пестовала мать, теперь на диво расцвела. Это хорошо разглядел кардинал делла Ровере, который раньше призывал Джулию в свою постель для разнообразия, чередуя с герцогиней, а нынче превратился в ее пылкого и страстного любовника. За корсажем у Джулии лежало ревнивое письмо, которое он написал, когда она провела в Сен-Реми лишний день.
Пожалуй, момент настал.
- Кажется, я слышу шум кареты, - сказала Катерина, поднимаясь, - Может быть, это та самая, что должна отвезти господина Постеля в Венецию. Пойду взгляну.
- Нет-нет, я пойду сам, - запротестовал Скалигер, тоже поднимаясь, - хотя, по правде говоря, я ничего не слышу. И потом, моя жена или экономка обязательно меня предупредят.
Катерина улыбнулась.
- Пожалуйста, продолжайте ваш ученый спор с господином Постелем, а мне необходимо подышать воздухом. Долина Виве подарит ясность душе и вернет хорошее настроение. Если увижу карету, сразу дам вам знать.
Не дожидаясь ответа, Катерина вышла из комнаты и прошла коридор, освещенный двумя факелами. Она взяла один из факелов и вышла на порог виллы. В лунном свете на берегу ручья Сен-Мартен-де-Фулойрон что-то блеснуло. Катерина усмехнулась про себя. Подняв факел вверх, она трижды просигналила в темноту. И сразу же увидела, как неподалеку тоже замигал огонек. На вершине холма она разглядела карету, которая была еще очень далеко, но быстро приближалась.
Когда она вернулась в коридор и воткнула факел в опору, сердце ее билось где-то у самого горла.
- Должно быть, я ошиблась, - сказала она, входя в комнату.
Франческо Мария Чибо что-то оживленно рассказывал.
- По-моему, господин Постель, Венеция - не лучшее место для ваших научных занятий. Там правит распущенность, и достаточно одного взгляда на бесстыдные туалеты венецианских дам, чтобы заставить француза покраснеть от стыда. Да будет вам известно, что среди литераторов там более всех почитают Пьетро Аретино, автора развязных сонетов, и вокруг него группируется так называемый цех веселых и блудливых поэтов.
Маттео Банделло иронически улыбнулся.