- Оказывается, имеют, если я об этом упоминаю. А вот какое: Максутов, ты, наверное, слышал о нём, - изобретатель зеркального телескопа и серии телеобъективов для зеркальных фотоаппаратов - страшно любил читать лекции. Ну, как сейчас выражаются, комплекс у него был такой. Так вот он организовал в камере кружок самообразования. Борейко Август Сильвестрович читал Максутову и Беркову лекции по теоретической механике и теории упругости, Максутов - курс оптики и оптического приборостроения, а Берков излагал двум технарям основы библиографии, историю и теорию библиофильства в новых условиях социалистического общества.
Как ты догадываешься, в камере сидел довольно грамотный "наседка", который всё конспектировал, вернее, стенографировал и передавал, минуя следователя, моему умнику.
Всё это пригодилось при работе с библиофилами. Короче, когда собирателей книжных редкостей, рукописей, автографов поприжали, ручеёк культурного наследия превратился в огромное собрание печатной, рукописной и изобразительной продукции.
Когда конфискованное привели в порядок, началась работа по учёту материалов, добытых в процессе изъятия. Перед началом учёта Боровячий кое-что выбрал для себя, а охранник-недоумок стукнул в канцелярию Берии. Лаврентий Павлович заинтересовался книгами, присылал несколько раз в хранилище своих людей и тоже пару грузовиков приказал нагрузить. На дачу перевезли ему - в Абхазию. А заодно товарищу Сталину доложил, что Жданов прокол допустил с кадрами - злоупотребляют, мол, служебным положением.
Товарища Сталина на мякине в те годы провести было не так-то просто. Он позвонил товарищу Жданову в Ленинград и поинтересовался, что там за редкости книжные накопились в подвалах Большого дома на Литейном. Забыл я сказать тебе, что всё дело с библиофилами вело Ленинградское Управление, поэтому и хранилище устроили в подвале, сохранившемся от церкви, что стояла раньше на улице Воинова. Раньше она называлась Шпалерная.
- Она снова стала Шпалерной, Лукич.
- Вот, видишь. Правда - она всегда торжествует.
- Это уж точно, Василий Лукич, - подтвердил я, не понимая, о какой правде вещает ветеран.
- Товарищ Жданов послал список в Москву, но и заинтересовался, с какой стати вождь суёт нос в такое мелкое дело. А вот теперь ответь мне, какая это развращающая сила сидит в книгах, что противостоять ей не смогли такие железные люди?
- А что, Жданов тоже увёл себе пару вагонов раритетов?
- Пару не пару, но чем-то попользовался. Боровячева послал в хранилище с пометками на списке. А тот, бес его попутал, увёл себе ещё кое-что, не зная, что полная опись содержимого подвала уже отослана к Иосифу Виссарионовичу. А товарищ Сталин среди прочего отметил и ту тетрадь, которую ты видишь перед собой. Больше всего в списке товарища Сталина было военных книг. Картины на библейские темы все забрать приказал. Бюсты бронзовые князей русских и царей перевезли в Кремль. Да много ещё чего. Но почему-то его заинтересовала и "Лосиная книга".
- Понятно, почему, - ведь ты сам говорил, что и по линии НКВД, и ЦК Булгакова курировал сам вождь. Может быть, Сталин не хотел, чтобы его любимый советский писатель оказался в ваших лапах.
- Может быть, может быть. Я, правда, думаю, что дело совсем в другом. Жаль, что торопливый ты маленько, вместо того, чтобы побольше почитать в "Лосиной книге", затюкал меня глупыми вопросами. Думал, что потом как-нибудь вместе посидим и покумекаем над некоторыми интересными местами. У меня знаний маловато.
В этом деле, - продолжал Лукич, - оказалось ещё несколько накладок. Из того, что выбрал себе первый секретарь Ленинградского обкома, часть пришлось переправить товарищу Сталину, часть уступить Берии. Вот тогда-то Лаврентий Павлович и приезжал в Ленинград разбираться с самим товарищем Ждановым, Боровячего даже с собой прихватил. Думаю, что очную ставку им устроил. А сам следователем и понятым был.
Товарищ Жданов отделался лёгким инфарктом, потерю "Лосиной книги" взял на себя; Боровячий исчез с потрохами без записи в книге актов; я сижу как на горячих углях, присвоив себе право пользования чужой собственностью. Правда, так и не могу разобраться, чья это собственность: то ли Светланы Иосифовны, то ли пропавшего без вести Павла Ниловича. Или теперь искать старых владельцев.
Василий Лукич отодвинул бокал, смахнул крошки печенья со скатерти и пододвинул к себе "Лосиную книгу". С минуту рассеянно перелистывал страницы, скользя глазами по автографам и вклейкам.
- Лукич, - нарушил я затянувшееся молчание, - я предлагаю тебе самый красивый выход из положения: сожги её в печке - и дело с концом!
- Да я бы давно это сделал, если бы не занимался расшифровкой текстов. Да и Боровячий для меня пока что как без вести пропавший. Думаю, что сотню раз каждое послание по буквам исследовал. Кажется, разбуди среди ночи, назови страницу - по памяти без запинки любую продекламирую. Вот здесь всё сидит.
Лукич постучал по своему черепу, тяжело вздохнул, и поднялся из-за стола. Я тоже встал.
Прощаясь, я шепнул ему на ухо: "Значит, Булгаков был прав - рукописи не горят".
ИНКАРНАЦИИ ТОВАРИЩА СТАЛИНА
1
Однажды я увидел на столе у Василия Лукича брошюрку с интригующим названием "Индийские йоги. Кто они?" и довольно язвительно спросил:
- Василий Лукич, вы что - йогой решили заняться?
Ветеран устало махнул рукой и пробурчал:
- Я ей уже отзанимался в своё время. Век не забуду.
Как всегда, Василий Лукич умел преподносить мне такие сюрпризы, что я из насмешливой атаки быстро переходил в глухую оборону, не зная, как отбиться от невероятной информации ветерана-чекиста. Но пока я ещё наступал.
- Василий Лукич, - насмешливо поинтересовался я, - а в бессмертие души вы верите?
- В инкарнации? - переспросил Лукич, - Конечно, верю. Я сам живу на свете первую жизнь, а потому проживу долго. Первая жизнь самая продолжительная. И последняя тоже. А в середине - всякое случается, но почти всегда одинаково.
Я понял, что уже пропустил первый удар, и мне не оставалось ничего другого, как сглотнуть слюну и хрипло спросить:
- То есть, как это?
- А вот как! - ухмыльнулся Василий Лукич. - Дело это сложное. Его с наскоку не осилишь. А эти брошюрки читай - не читай, всё равно ничего не поймёшь. Ибо это тайна бытия.
Я попытался перейти в контрнаступление.
- Вы и йогу в академии проходили?
- В академии мы много чего проходили, - уклончиво ответил Лукич, - но теория с практикой не всегда стыкуется. "Мы диалектику учили не по Гегелю", как сказал поэт. И правильно сказал. Такое в жизни случается, что в никакой марксизм-ленинизм не всунешь.
- Не знаю, - сказал я, - чтобы немного завести ветерана, - по мне так всё это глупости. Бабьи сказки. Не верю я в разные там души и всё такое прочее.
- Не веришь? - развёл руками Лукич. - Значит, никто тебе помочь не в силах. Люди во что-то верят или не верят в меру своего невежества в том или ином вопросе. Товарищ Сталин, например, даже в кибернетику не верил и загнал страну в задницу.
- А в переселение душ он верил? - спросил я, ещё не догадываясь, что попадаю в "десятку".
- Знаешь, - ответил Лукич, - никто толком не знает, во что верил или не верил товарищ Сталин, если он вообще существовал в чьём-то одном лице. В нём было столько противоречий, что невольно закрадывалась мысль о том, что не один человек, а минимум пять. И все разные. Я тебе уже рассказывал о Кунцевской зоне, где содержали двойников. Там их было трое. Но где-то были ещё двое. И не исключено, что один из них был настоящим. Это я сужу по некоторым директивам, которые спускались к нам в МТБ. Двойнику до таких высот никогда не подняться. Дублёр - это всегда дублёр. Он главную роль вести не в состоянии. Ты своими вопросами о душе как раз напомнил мне одну историю…
Я весь превратился в слух.
- Случилось это ранней весной сорок девятого года. В декабре товарищу Сталину исполнялось семьдесят лет, и вся страна уже полгода ликовала от счастья и преданности. Намечались мероприятия, которые должны были превзойти аналогичные празднества в декабре тридцать девятого года, когда товарищу Сталину исполнилось шестьдесят лет.
Тогда пышности и размаху всех мероприятий немного помешала война с Финляндией, и надо же случиться совпадению - как раз в день сталинского юбилея в плен к финнам попала крупная группировка наших войск. Правда, товарищу Сталину об этом не доложили и торжества испортили не сильно, но всё равно у всех и, прежде всего, у самого товарища Сталина настроение было довольно-таки пасмурное.
Но тут уж помешать не должно было ничего. Тем более, что к юбилею товарища Сталина учёные преподнесли ему в живом виде атомную бомбу, украденную нами у американцев, и великий вождь мог, наконец, вздохнуть спокойно. А то с сорок пятого года места себе не находил. Считал, что его план - весь мир захватить - рухнул окончательно с появлением атомного оружия. Он даже самого товарища Ленина ругал матерно, чуть не в первый раз после закрытия моей спецзоны, за то, что говённый нэпман - вот так его обозвал сердечно - не предусмотрел подобного развития событий при окончательном загнивании капитализма. Он ещё тогда не знал, что американцы атомную бомбу создали на ленинские деньги. А то не знаю, что бы с ним тогда было!
Ещё со времён Ялтинской конференции Лаврентия Павловича вызывал к себе постоянно и дрючил: "Помнишь, Лаврентий, что говорил Ленин об атоме. Неисчерпаем он, понял - неисчерпаем. Пачэму американцы черпают из него, а ты его только ускоряешь? Сколько уже ускорителей наклепал? А, Лаврентий, возьми, да и скажи, что товарищ Ленин не про атом говорил, а про электрон." Товарищ Сталин аж ногами затопал. Редко с ним это случалось…
Но помогло, работу ускорили. Вычерпали-таки бомбу. Правда, не сами, да ладно! Получив бомбу, вождь успокоился немного и со всей страной готовился встретить своё семидесятилетие. Я же, как тебе уже хорошо известно, учился в академии, и к начальству меня вызывали только для решения таких задач, которые, кроме меня, решить никто не мог.
Вёл я разные "деликатные" дела. Почему я? Честно тебе скажу - не потому, что я уж такой умный был, а потому, что браться за подобные дела особо охотников не было. Многие меня даже за дурака считали. Сам посуди, если бы кто из них, скажем, в Кунцево вместо меня побывал, да двойников Иосифа Виссарионовича увидел, что бы с ними стало? Умом бы тронулись - точно. А если б кто и не тронулся умом, то потом бы от страха загнулся. Раз такое узнать доверили, значит, расстреляют - это как пить дать. Люди-то все учёные были. Слухами-то вся Лубянка набита была. То рассказывали, как один из наших Сталина в баньке парил и увидел у него чего-то там, что знать не положено. Так из баньки и не вышел. Умер от сердечной недостаточности.
Да что там Сталин! Один из чекистов охранником сколько лет корячился, потом в люди выбился, шофёром стал, номенклатурную должность получил - возил товарища Андреева. Ты такого, наверное, и знать сегодня не знаешь. А был такой мелкий человек при вожде. Так вот наш парень случайно задком машины дачу его поцарапал. Тут же отвели в соседние кусты и расстреляли.
Поэтому за дела, связанные с вождями партии и правительства, никто браться не хотел. А я, уж коли меня после ленинской зоны не шлёпнули, уже ничего не боялся. Нутром чуял, что держат меня живым для того, чтобы другого на это место не назначать. А расстрелять меня, как, наверное, считали, никогда не поздно будет.
Ну вот. Как обычно, звонит мне домой прямое начальство и говорит: "Зайди, Лукич, ко мне. Дело есть непыльное". А я уже по тону его понимаю, что дело это непыльное его сильно тяготит. Вот он и хочет это дело на меня повесить.
Прихожу я к начальнику. Вижу - он немного не в себе и каким-то странным взглядом поглядывает то на меня, то на портрет товарища Сталина.
Потер начальник себе виски, головой покрутил и спрашивает:
- Лукич, ты водку пьёшь ведь?
- Пью, - говорю, - когда угощают.
- Давай выпьем, - вздыхает начальник, - потому что тут без поллитровки не разобраться.
Выпили по гранёному стакану, закусили холодной лендлизовской тушёнкой, что ещё с войны осталась, и тут мне начальник говорит:
- Лукич, ты чего-нибудь о душе знаешь?
- О какой такой душе? - спрашиваю.
- Ну, которая, - не очень уверенно отвечает начальник, - у каждого человека внутри находится вместе с органами.
- А… - смеюсь я, - вы про эту душу, товарищ генерал? Знаю я про неё. В старые времена на допросах всегда говорили: "Отвечай, а не то душу из тебя выпущу!"
- Во-во, - обрадовался генерал, - как раз про эту самую душу я и говорю, которую на допросах или при исполнении высшей меры из органов выпускают.
И наливает ещё по стакану.
- Из органов - это точно, - говорю я, - потому что органы - это мы. Карающий меч трудового народа.
- Заткнись, - шипит генерал, - не об этих органах я говорю, а о других.
- О каких тогда? - не понял я. - О партийных?
Тут мы с ним стаканами чокнулись и выпили вдругорядь. Генерал воздух выдохнул и просипел:
- Какие ещё партийные органы? Я тебе про внутренние органы говорю!
Ещё что-то матерное выдал, по сторонам тазами стреляет, а глаза мокрые, вижу - недомогает явно.
- Об МВД? - пытаюсь догадаться я, - пусть они сами и занимаются. Мы-то тут причём?
- Ты мне долго будешь дурочку валять?! - рассвирепел генерал, - я тебе разве об МВД говорю? Я тебе о внутренних органах говорю, что у каждого есть. Кишки там и прочее говно! Понял?
- Нет, - говорю, - разрешите доложить, не понял. Кишки тут причём?
- Давай по третьей, - предложил генерал, а голос сиплый, сорвал, видать, от моей непонятливости.
Выпили. Генерал закурил, успокоился, в кресле развалился и спрашивает:
- Тебе рентген в санчасти когда-нибудь делали, Лукич?
- Так точно, - отвечаю, - делали. На строевой медкомиссии при поступлении в академию. Только ничего не нашли.
- Во-во, - повеселел генерал, - значит, знаешь, что у тебя внутри, то бишь внутри тебя есть там сердце, печень, желудок, лёгкие и ещё что-то - всего и не упомнишь.
- Знаю, - говорю, - конечно. Ещё этот есть, как его? Мочевой пузырь.
- Молодец, - похвалил генерал, - вот это и есть те самые внутренние органы, о которых я тебе говорю. Понял?
- Теперь понял, - отвечаю, - только не понимаю, о чём речь вообще, товарищ генерал? Надо что-то у меня вырезать, что ли, для здоровья?
- Нет, - поморщился генерал, - ничего вырезать не надо. Надо только понять, что, кроме всего перечисленного, у тебя есть ещё и душа. Только её не видать. Вот о чём речь идёт.
- Разрешите, товарищ генерал, вопрос? - спрашиваю я. - Но ведь это всё из области церковного мракобесия.
- Согласен с тобой, - кивает генерал, - но мы, чекисты, для того и существуем, чтобы хорошо знать, чем дышат наши враги. Верно?
- Так точно, - отвечаю, - только я этими вопросами никогда не занимался. Если снова какая-то кампания против попов планируется, то лучше вам обратиться к товарищам, которые эту тему курируют. Целый отдел у нас есть во главе с товарищем Щербицким. Они этих попов во как держат!
- Ты меня не учи, - недовольно буркнул генерал, - если бы речь шла о том, чтобы посадить ещё двести попов и снести двести церквей, стал бы я из-за таких пустяков тебя от учёбы отрывать? Сами бы справились. А вызвал я тебя вот по какому поводу. Слушай. Как мне в секретариате ЦК сказали, так я тебе и передам.
Генерал вытащил из папки несколько листков бумаги, на которых синели штампы особой секретности, принятой в делопроизводстве Президиума ЦК.
- Есть мнение, - продолжал генерал, надевая очки, - что у каждого живого человека есть душа. Где она находится и что это вообще такое - науке неизвестно, да и попы тоже ничего толком по сути вопроса показать не могут, даже под воздействием третьей степени социальной защиты. А потому этого вопроса приказано не касаться, а принять как данность. Душа имеется только у живых людей. Ежели человек умирает - независимо от причин - расстреляли ли его, в зоне подох на общаке или от инфаркта, как товарищ Жданов, - то эта самая душа из евонного тела улетает. Понятно тебе, Лукич?
- Так точно! - Киваю я головой, - улетает после расстрела, а перед расстрелом уходит в пятки.
- Умница ты, Лукич! - Обрадовался генерал, - легко с тобой работать, за то тебя все и любят. Так вот. Значит, улетает она, но без тела ей, душе, то есть, погано очень, и она норовит в другое тело залезть. Но поскольку в каждом теле уже есть душа, то туда освободившуюся душу не пустят. Поскольку не положено на одно тело иметь две души. Тут у них полный порядок. И вот тут снова непонятные вещи начинаются. Товарищ Суслов мне долго объяснял, но сам в этом вопросе, чувствуется, плохо подкован. Значит, вроде она, душа эта, ищет или ещё неродившегося младенца во чреве и летит туда через известное тебе отверстие или ждёт в роддоме, когда какой-нибудь младенец появится из этого самою отверстия. Как младенец заорет - значит, готово - душа уже в нём. А ежели случится, что душа замешкается, то младенцу кранты. От этого-то вся детская смертность, оказывается, и происходит. Недаром в народе говорят "Душа из тебя вон!" Это ты усвоил, Лукич?
- Да, - говорю я, - схему теперь представляю.
- Поехали дальше, - продолжает генерал, глядя в секретные листки, - значит, получается, грубо говоря, следующая картина: люди помирают, а души из одного тела в другое перескакивают. Есть ли в этом процессе какая-нибудь закономерность - не знаю, но существует мнение, что душа абы в кого не перескочит. Душа душе тоже рознь. Скажем, генеральская душа в тело какого-нибудь гопника никогда не переселится, а выберет себе чего получше. Усёк?
- Нет, - говорю, - тут непонятно получается. Если, как вы говорили, товарищ генерал, она в только что родившихся младенцев вселяется, то откуда ей знать, кем этот младенец потом станет: генералом, гопником или врагом народа?
- Ну, ты и тупой, Лукич! - восклицает генерал. - Что же тут непонятного? Ежели душа генеральская, то она этого младенца в генералы и выведет. Говорят же в народе: "У него душа генеральская". Всё от неё и зависит.
- Это так, - соглашаюсь я, - а вот, ежели речь о врагах народа вести, то выходит, что душа прямо под расстрел их и ведёт. Значит, это для неё какое-то удовольствие, чтобы тело расстреляли?
Покраснел генерал, посмотрел листочки и отвечает:
- Ничего тебе, Лукич, на этот счёт сказать не могу. Сам не понимаю. А потому ты мне лишних вопросов не задавай. Потому что дело в следующем: товарищ Сталин приказал узнать, кем он был в своих прошлых… - генерал посмотрел в листки и добавил по слогам, - …ин-кар-наци-ях. В прошлых инкарнациях. Понял?
- Нет, - честно отвечаю, - не понял. Как вы сказали?
- Ин-кар-нациях, - повторил по слогам генерал, - запиши. Это ключевое слово. Запомни. Тогда и работать будет легче. Разузнай, что к чему, и не тяни. Приказано не позднее 21 декабря представить.