- Интересно! - пытаюсь я отвертеться от задания. - Да глупости всё это, товарищ генерал. Давайте напишем, что всё выяснили. В прошлой жизни товарищ Сталин был, скажем, товарищем Марксом, а до того - товарищем Гегелем, а до того - Суворовым и так через Петра Великого до Ивана Грозного или дальше куда до Цезаря и Александра Македонского…
- Думал об этом, - признался генерал, - рискованно! А вдруг это - проверка. Может, они уже всё и знают, а нас проверяют на чернуху? Что тогда? Так мы схлопочем, что не обрадуешься! Шутишь, что ли? На контроле у Самого задание, а ты предлагаешь отпиской ограничиться. Вспомни, как отписался Павел Нилович, когда Гертруду Шмидт искали. Всё, казалось бы, честь-честью сделали, даже документы о захоронении сварганили. Ловко тогда подставил Тулеев Кабанячего. Помнишь?
- Помню, конечно, - вздохнул я. - Маху дал тогда Кабанячий. Анкете поверил.
- Во-во, - подтвердил генерал, закладывая в рот последний кусок тушёнки, - поверил подложной анкете, поверил акту Тулеева, поверил… Нет! Надо сделать, как положено!
- А как положено? - спрашиваю я. - Как положено такие задания выполнять? Я понятия не имею.
- Слушай сюда, - приказывает генерал, - сперва иди в библиотеку, книжки посмотри разные. Какие найдёшь на это слово, что записал. Поднахватайся немного, чтобы проблему лучше понять. А потом разыщи кого-нибудь, кто умеет эти, как их, карнации прослеживать.
- А такие есть, которые умеют? - интересуюсь я.
Генерал помялся:
- Говорят, что есть. Поищи.
- Где ж мне их искать? - Не понимаю я, - вы хоть укажите кого.
- Где искать? - пожимает плечами генерал, - по зонам поищи. В зоне сейчас кого хошь найти можно. Хоть попа-расстригу, хоть свинью в штанах. Давай, действуй. Докладывать будешь лично мне.
2
Пошёл я для начала в нашу академическую библиотеку. Заведовал там абонементом отставной полковник из наших политорганов.
Протянул я ему бумажку со словом "инкарнация" и спросил, нет ли на эту тему каких книг. Он посмотрел на меня поверх очков и спрашивает:
- А вам это зачем?
- Вообще-то, - отвечаю я, - нам вопросов задавать не положено. Это вы должны помнить. Но вам, так и быть, скажу: для диссертации. Больше ничего, извините, сказать не могу. А ещё вопрос зададите - рапорт напишу, что вы интересуетесь вопросами, вас не касающимися. Пусть разберутся, на кого вы работаете.
Он очками на меня сверкнул, взял бумажку и ушёл в книгохранилище. Но я-то понял, что не книги он искать будет, а звонить и стучать. А он даже и не стеснялся. Голос его слышу: "Так точно, понял. Есть, товарищ генерал. Слушаюсь!".
Примерно через полчаса выходит весь в пыли и говорит:
- Нет у нас книг, чтобы с такого слова начинались. Я даже посмотрел частотный словарь слов, употребляемых в сочинениях товарищами Марксом, Энгельсом, Лениным, Сталиным и Микояном. И там этого слова нет. А это значит, что подобного слова просто не существует. Ошибка, видно, какая-то вышла, товарищ полковник.
- Нет, - говорю, - ошибки тут быть не должно. Всё правильно.
- А что это слово вообще означает? - спрашивает завабонементом.
- Это вам знать не положено, - отвечаю я.
- Слушаюсь, - соглашается он. Видно, по телефону ему объяснили, что к чему.
Но мне от этого не легче. Куда идти дальше?
- В "Ленинку" сходите, - подсказал завабонементом, - там чего надо найдут обязательно. Не так давно мы туда запрос делали, что значит "пытка лучинкой", которая на Руси в допетровские времена применялась. Так что вы думаете? Нашли подробное описание и нам переслали. У них там всё есть.
Поехал я в "Ленинку".
На абонементе показываю удостоверение. Какой-то тётке сразу стало плохо. Оказывается у них неделю назад директора и заведующего фондами взяли за низкопоклонство перед Западом. Комиссия работала и обнаружила в залах портретов иностранных писателей на три штуки больше, чем русских и советских. И всего два портрета товарища Сталина на фоне тридцати портретов товарища Ленина. Ленина тоже, наверно, посчитали иностранным писателем.
- Не беспокойтесь, товарищи, - успокаиваю я работников библиотеки, - я без всяких полномочий прибыл, как рядовой читатель.
И сую им бумажку со словом "инкарнация"… Две женщины побежали сразу в генеральный каталог, руки дрожат, карточки перебирают.
Возвращаются бледные, заметно расстроенные.
- Нет ничего, товарищ полковник. Всё пересмотрели. А что это слово означает?..
- Ну, как вам сказать, - говорю я, - это насчёт человеческой души, которая, по мнению буржуазных религиозных мракобесов, бессмертна.
Тут они все и онемели. Не знают даже, что и сказать. Попробуй слово скажи - сразу под статью попадёшь. И тогда самое маленькое, что грозит - антисоветская агитация и пропаганда - до десяти лет и поражение в правах.
- Ну, чего замолчали-то? - спрашиваю я.
Тут одна, которая побойчей, видно, говорит:
- Товарищ, все книги по религиозной тематике у нас в спецфонде хранятся. Туда обратитесь.
И повела меня в спецфонд. Вниз спускаться пришлось по винтовой лестнице, как в расстрельный подвал. Дверь железная с глазком, кнопка звонка. Позвонили. Открывает дверь милицейский старшина при пистолете. Увидел меня, руку к козырьку:
- Здравия желаю, товарищ полковник. Разрешите узнать цель прибытия?
- Книжка нужна одна, - отвечаю, - народ-то здесь есть какой-нибудь библиотечный?
- Так точно, - отвечает милиционер, - есть. Сию секунду доложу.
Сам - за телефонную трубку и докладывает: "Товарищ из органов прибыл. Срочно на выход!".
Тут зазвенели звонки, как при боевой тревоге в каком-нибудь бункере, и бежит мне навстречу старший лейтенант милиции, на ходу застёгивая китель.
Подбегает, запыхавшись, и рапортует:
- Товарищ полковник, за время моего дежурства по фонду специального хранения Государственной Публичной библиотеки имени Владимира Ильича Ленина никаких происшествий не произошло! Дежурный старший лейтенант Мельников!
- Вольно, - говорю я, - веди на абонемент!
- Слушаюсь! - говорит он. - А где понятые?
- Понятые? - не понял я. - Зачем мне понятые?
- Не могу знать! - отвечает милиционер. - Только всегда приходили с понятыми от вас. Но вы не беспокойтесь. Я сейчас мигом всё организую. Возьмём тётю Катю, уборщицу, и дворника Кузьмича. Их запишем в понятые. Они не шибко грамотные, но подписываться умеют. А если прикажете без понятых, то и без них обойдёмся.
- А без понятых сюда не пускают? - интересуюсь я.
- Если вы актировать, - объясняет старший лейтенант Мельников, - то оно лучше с понятыми. По закону так положено: актировать с понятыми. Чтобы потом разговоров не было. Что, мол, не актировали, а растащили. Но как прикажете. Прикажете без понятых - будем актировать без понятых. В крайнем случае меня со старшиной в понятые запишете. Дело-то важное, государственное.
И старший лейтенант мне рассказал, что уже полгода сюда примерно раза два в месяц являются офицеры с Лубянки и "актируют" книги. "Актируют'" - это значит - изымают из фондов, набивают в мешки, мешки опечатывают и несут в соседнюю кочегарку на предмет сжигания. При этом составляют "Акт", под которым подписываются они и понятые. Мешки же таскать заставляют милиционеров. "Спина болит, - пожаловался Мельников, - книги тяжёлые, как цемент".
- Надо было работников библиотеки заставить таскать, - предложил я, - а не самим корячиться.
- Пробовали, - вздохнул старший лейтенант, - так они, представляете, товарищ полковник, мешки в кочегарке вскрыли и стали заниматься хищением народной собственности. Хорошо, что кочегары бдительность проявили и сообщили нам. Мы их с поличным взяли, когда они мешок потрошили. Кто бы мог подумать? Люди-то все пожилые, интеллигентные. Некоторые даже члены партии и фронтовики. Оформили их по указу от 7 августа. Сейчас в библиотеке одни женщины остались. Мужчины все сидят. Вот и приходится таскать самим.
- Солдат бы нагнали, - сказал я, пока мы шли по лабиринту подземных коридоров.
- Солдатам не положено, - ответил Мельников не без гордости, - эта работа режимная. К ней посторонних нельзя допускать. Так нам товарищ из органов объяснил.
- Правильно он вам объяснил, - согласился я. - В наше время бдительность - основа основ государственности.
Подвал, надо сказать, был раза в два побольше, чем на Лубянке. Крутом были железные двери, закрытые на большие амбарные замки. На дверях висели таблички "Фонд номер такой-то" с трёхзначными цифрами. Наконец мы вошли в помещение без окон, где висели сразу два портрета товарища Сталина (в мундире генералиссимуса над картой Туркменского канала и во френче с отложным воротником да с какой-то узбекской девчонкой на руках, чьих родителей он приказал расстрелять). Кроме этого, имелся ещё портрет Пушкина и плакат с цитатой из Горького о том, что всему хорошему в себе он обязан книге. Если в Горьком и было что хорошего, так это умение стучать, как никто… Видимо, чем больше читаешь, тем лучше стучишь.
Я подошёл к барьеру, где стоял тощий ящичек с читательскими карточками, и обратился к сидящей на абонементе унылой старушке, у которой на плечи был накинут армейский зелёный ватник. В помещении было холодно и сыро.
Старушка прочла слово "инкарнация" и, не говоря ни слова, нажала кнопку звонка, вделанного в барьер абонемента.
Минут через пять из двери за спиной старушки вышла дама средних лет с могучими формами и строгими серыми глазами.
- Товарищ интересуется, - сказала старушка, передавая ей бумажку со словом "инкарнация".
Дама взглянула на бумажку, а потом на меня:
- Это вы интересуетесь?
- Да, - подтвердил я, - интересуюсь.
- Ваше отношение, товарищ! - потребовала дама голосом, не допускающим возражений.
- Отношение к кому? - не понял я.
- Я прошу у вас официальную бумагу, которая разрешала бы вам допуск к закрытой литературе специального хранения, - чеканным голосом произнесла дама, - подобная бумага называется "отношением".
- Этого достаточно? - спросил я, показывая удостоверение.
Вообще-то я был в форме, но мои погоны почему-то не оказали на грозную даму никакого впечатления.
Она внимательно прочла удостоверение и сказала: "Здесь сказано, что вы имеете право на ношение оружия. Но здесь ничего не сказано, что вы имеете доступ к закрытой литературе специального хранения".
- Но там сказано, - мягко возразил я, - что все, в том числе и вы, должны оказывать мне максимальное содействие, не задавая лишних вопросов.
- Вот как? - вспыхнула дама. - Но порядок - общий для всех. Впрочем, - заколебалась она, - я сейчас узнаю.
И она исчезла в ту самую дверь, из которой появилась.
Я начинал терять терпение и уже хотел позвать старшего лейтенанта Мельникова, чтобы он оформил этой ретивой библиотекарше задержание на 72 часа с исполнением служебных обязанностей.
- Вы с ней поосторожнее, - предупредила меня старушка в армейском ватнике, - у неё муж в органах работает. Генералом.
Я хотел сообразить, о каком генерале идёт речь, но у нас на Лубянке их была такая тьма, что у меня ничего не получилось.
Между тем дама снова появилась в дверях и казённым голосом сказала:
- Пройдёмте со мной.
Мы прошли по полутёмному коридору и остановились у дверей с табличкой: "Заведующая спецфондом Вышинская Я.А."
"Ничего себе, - подумал я, - мало того, что она жена нашего генерала, она ещё и дочь Вышинского. А может, его жена?"
Мы вошли в обширный кабинет, заставленный книжными шкафами, за стёклами которых синели и краснели корешки собраний сочинений классиков марксизма всех изданий и на всех языках. Почему их запихали в спецфонд, я так и не понял.
- Садитесь, товарищ полковник, - сухо предложила дама, показывая мне на стул против своего стола, а сама уселась за стол, на котором кроме казённой настольной лампы с зелёным абажуром не было решительно ничего, если не считать моей бумажки с таинственным словом "инкарнация".
- Януария Андреевна, заведующая спецфондом, - представилась дама. - Итак. Какой фонд вы хотите проинспектировать на предмет актирования?
- Я не уполномочен ничего актировать, - признался я.
- Тогда чего же вы от нас хотите? - недоумённо спросила дама и, помахав моей бумажкой в воздухе, добавила: - И вообще, что это всё значит?
- Я хочу ознакомиться с литературой, в которой употребляется этот термин "инкарнация", - сообщил я, чувствуя, что снова теряю терпение, хотя и помню, чья дочка сидит передо мной. То есть, я перед ней.
- Вы хотите ознакомиться на предмет актирования подобной литературы? - продолжала настаивать Януария Андреевна.
- Я хочу ознакомиться на предмет самообразования, - признался я, - на предмет повышения уровня этого самого образования.
- Интересно, - пропела дама, - и только?
Я поглядел на портреты Сталина, Молотова и Вышинского, висящие над её головой, вздохнул и сообщил:
- Вы знаете, гражданка Вышинская, что я имею право арестовать любого, кто просто не оказывает мне содействия, а тем более чинит препятствия в моей работе. Неужели вы думаете, что я вообще бы полез в ваши крысиные норы, если бы не имел конкретного задания от своего руководства.
- Крысиные норы! - взвизгнула дама. - Да как вы смеете! Известно ж вам, что вы сидите в кабинете, в котором бывал сам товарищ Сталин! Что вы дышите воздухом, которым дышал великий вождь, спасаясь от агентов царской охранки и от немецких авиабомб? Известно ж это вам? Я немедленно сообщу о вашем поведении куда следует!
Она схватила телефонную трубку, лихорадочно набрала номер и срывающимся от возмущения голосом стала быстро говорить: "Папа, ко мне пришёл какой-то космополит с Лубянки, который сидит у меня в кабинете и оскорбляет товарища Сталина. Что? Как его зовут? Не знаю, как его зовут…".
- Как вас зовут? - обратилась она ко мне.
- Василий Лукич меня зовут, - ответил я, отлично зная, что моё имя окажет на её папашу нужное впечатление. Наверняка, он не забыл нашу встречу в 1922-м году, когда ему пришлось при известных обстоятельствах минут пять пожевать дуло моего нагана, стоя на коленях перед Ильичём. Так и случилось, потому что она, округлив глаза, нервно бросила трубку, но пересилить себя так и не смогла, сверкнула глазами в мою сторону и выдохнула:
- Вообще-то - это форменное безобразие!
- Простите? - как бы не понял я.
- Что вы тут мне написали? - возмущённо воскликнула дама, тыча пальцем, наманикюренным до безобразия, в мою несчастную записку. - Что вы мне тут написали, я вас спрашиваю?!
Я молчал, решая - вызывать конвой или ещё немного подождать.
- Во-первых, - продолжала бушевать Януария Андреевна, - не "инкарнация", а "реинкарнация". А во-вторых, кто дал вам право пользоваться этим иностранным словом, когда есть русское слово "перевоплощение". Разве вам неизвестны последние указания ЦК нашей партии, запрещающие использование иностранных слов в печатных изданиях и в обиходе?!
Об указаниях я не знал, честно говоря. Но, будучи футбольным болельщиком московского "Динамо", я обратил внимание, что даже из репортажей Вадима Синявского исчезли привычные слова. Вместо греющих душу слов "футбольный матч" он стал говорить "футбольное состязание", вместо "штанга" появилось дурацкое слово "стойка", напоминающее сразу плац внутренней тюрьмы, "корнер" стал "угловым ударом".
В принципе, я ничего против этого не имел. Чистить русский язык, конечно, необходимо. А то ныне совсем ошалели. Даже по телевизору постоянно мелькают идиотизмы, вроде "киллеров", "дилеров" и "эксклюзивных дистрибьютеров"!
Но тогда случай был особый, а объясняться мне перед Януарией Андреевной совсем не хотелось. Как мне генерал записал, так я и пользовался этим словом. Если оно обозначает "перевоплощение" - пусть так и будет. Разоряться-то чего?
- Вы знаете, - говорю, - я же папеньку вашего хорошо знаю. Помню, взяли его прямо на улице и…
Наверное, она эту историю и без меня хорошо знала, потому что сняла трубку другого телефона и приказала:
- Иван Никифорович, подойдите к 370-му фонду. Захватите акты по форме 8.
- Книгу я вам выдам, - сказала она мне, когда мы шли по полутёмному коридору мимо стальных дверей, - но пользоваться ею можно только в нашем читальном зале.
Наконец мы подошли к двери, на которой висела табличка "Фонд № 270". Там нас ждали двое пожилых мужчин. Один из них был начальником Первого отдела. Его звали Иван Никифорович Козлов. Второй был сантехник, которого никак не звали. Вполголоса матерясь, безымянный сантехник возился с тяжёлым амбарным замком. Заржавевший замок никак не поддавался. Видимо, им не пользовались с тех пор, как в книжную тюрьму попала последняя брошюра, содержащая контрреволюционное слово "душа".
- Может, автогеном? - спросил сантехник.
- Давай, давай открывай! - увесисто пробасил начальник Первого отдела, - а то я тебе дам - автогеном!
Наконец сантехник догадался матюгнуться, и замок открылся. С трудом вытащил его из трёхсантиметровой дужки и отвёл в сторону большую, в палец толщиной, ржавую дверную накладку.
Януария Андреевна вытащила связку огромных старорежимных ключей, какие бывают только у тюремных надзирателей, и ловко, ну прямо, виртуозно, открыла внутренний замок.
Железная дверь медленно открылась, а скрип её аж кишки вывернул. На нас пахнуло сыростью и затхлостью, как из склепа. Мне всё это напомнило камеры подземной тюрьмы особого назначения, которая находилась под подвалами Лубянки со времён царя Алексея Михайловича до наших дней. Поэтому, шагнув внутрь, я приготовился увидеть измождённого зека, лежащего на узкой железной койке, и был несколько удивлён, обнаружив в камере стеллажи с книгами. Казалось, что они встрепенулись, когда в их камере без окон неожиданно зажёгся свет. Большая часть книг находилась в плачевном состоянии.
- Актировать надо половину к чёртовой матери! - рыкнул начальник Первого отдела, оглядываясь, по сторонам.
Я готов был поклясться, что он служил в НКВД "веником". Так называли специальные команды, которые занимались массовой ликвидацией заключённых в тюрьмах в связи с острой нехваткой помещений.
Пока я оглядывался по сторонам, Януария Андреевна, которая, надо отдать ей должное, великолепно ориентировалась во вверенных ей фондах, подошла к какой-то полке и достала оттуда книгу. Даже не книгу, а брошюру - не больше известной брошюры Сталина "О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников".
Брошюрка называлась "Теософия и загадки жизни" какой-то Анни Безант. Что такое "теософия" - я, конечно, не знал, но, тем не менее, протянул руку, чтобы взять книгу, чья обложка была украшена изображением круглого значка с перевёрнутой свастикой и пестрела чёрными и фиолетовыми штампами.
- Минутку, - остановила меня Яну ария Андреевна, - необходимо всё оформить, как положено.
Она подошла к небольшому столику, взяла у Ивана Никифоровича бланк и стала его заполнять. Потом подписалась сама, дала подписать Ивану Никифоровичу и протянула на подпись мне.
- Подпишитесь вот здесь, - приказала она, - и поставьте номер своего удостоверения.
Я прочёл бланк: