- Ты не понял, - опять улыбнулся хозяин улья, - ты был прав.
451 год от Р.Х. 11 июня, между Арелатом и Аврелией
От Арелата до Аврелии - без малого пять сотен миль, добрых две недели пути для войска. Легионы былых времен, размышляет Майориан, могли бы преодолеть это расстояние… опять получается - за две недели. Добропорядочного легионера можно было навьючить, как мула. Нынешних - Майориан оглядывается на пылящих по дороге ауксилариев, - еще пойди заставь носить доспех. Тяжело им, видите ли.
Впрочем, сейчас помогли бы разве что таларии Меркурия. Каждому по паре, лошадям - двойной комплект. При помощи крылатых сандалий, определенно, можно было прийти вовремя. Даже опередить Аттилу. А если считать без талариев, так похоже на то, что гуннам хватит времени на то, чтобы взять город, и не только взять, но и укрепить; уже не вышибешь.
Мы должны успеть, сказал командующий - значит, марши от рассвета до заката, и еще пару часов по ночной прохладе; мы должны успеть - значит, идти ровно с той скоростью, чтобы к Аврелии вышло готовое к бою войско, а не приползли полудохлые улитки; мы должны успеть - и бронзовеют лица, покрываются окалиной пыли и упрямства. Всем известно, что будет, если мы не успеем…
…а мы не успеем, думает Майориан. Почтовый голубь не запоздал и не заплутал, он тоже выбивался из сил, отдыхал, лишь когда больше не мог шевельнуть крыльями, потом поднимался в небо, чтобы лететь. Он успел, принес известие в срок - успеют ли люди? Нет, наверное. Никаким чудом не получится, потому что голубь был послан сразу, вовремя - да только не вовремя пришли вести в Аврелию, запоздали, а точнее уж, о том, что Аттила движется со всем войском на город, подозрительно поздно узнал епископ Анниан. Сангибан, вождь аланов, не отправил гонца, не отправил голубя.
С Гоаром, предшественником Сангибана, было проще. Гоар помнил, кому он обязан разрешением расселиться вокруг Орлеана и сделать город своей столицей, и был верен. Однако, по аланским меркам Гоар состарился, - дикари, косится Майориан на едущего рядом командующего, прежний вождь был лишь немногим старше, - и вынужден был уступить место молодому сопернику. Мудрость и опыт приходят с возрастом… и уходят, когда зрелого командира меняют на пылкого сопляка, ворчливо рассуждает Майориан. А может быть, дело не в возрасте. Может быть, Сангибан просто считает, что союз с гуннами выгоднее, чем союз с Ромой. Ну, этот вопрос мы проясним, если успеем, конечно…
…а мы не успеем, думает Майориан. Сколько там продержится город, даже если он надежно укреплен? Дней семь - это если всем очень, очень сильно повезет. Если Сангибан на самом деле верен, если его гонца взяли в плен, он сломал шею, упав с лошади, или заболел в дороге, если голубей переловили хищные птицы, подстрелили охотники, если стены содержали в порядке, если вождь аланов позаботился о должных запасах воды и пищи на случай осады, позаботился загодя. Если на небесах, вспоминает Майориан мерзкий сон, не приговорили Аврелию к уничтожению… нет, Аттиле плевать на небеса, ему нужна надежная крепость, а потому город он не сожжет. Город. Стены, валы, укрепления, дома и колодцы. Аланов, он тоже, может быть, не тронет - если Сангибан сам откроет ему ворота, или вовремя проявит благоразумие, заключив союз. Остальное… остальные Аттиле не нужны. Поэтому нужно успеть.
Заснуть в шатре не удалось. То ли слишком устал, до той степени, когда кажется, упадешь и заснешь тут же, не успев закрыть глаза, а потом обнаруживается, что сон отстал, под ним пал конь, и сон теперь бредет пешком, к утру, может, и догонит; то ли просто было слишком душно: морось к вечеру сменилась ярким солнцем, к полуночи свежее не стало, только выполз влажный душный туман, которым могли бы дышать только рыбы. Майориан рыбой не был, ему хотелось воздуха - вот он и устроился снаружи, к неудовольствию своей охраны. Здесь все-таки получилось задремать, но все чудилось - вот-вот проснется. Мешали голоса, ржание коней, еще какие-то лишние, раздражающие звуки.
Потом оказалось - трудно проснуться, хочется, да никак не получается.
Кошмар начался так же, как и все предыдущие: Майориан спал и знал, что спит, но это ни на что не влияло. Он не мог остановиться, не мог вынырнуть из-под толщи темной воды, вынужден был идти вперед - по уже наизусть знакомым тропам оливковой рощи, давным-давно заброшенной. Тропинка плясала под ногами, подсовывала сучья и сухие ветви, ямы и колдобины, в темноте препятствия были не видны, а память обманывала: где он в прошлый раз поскользнулся, здесь или у того надломленного деревца?..
Тропа выводила к разрушенному храму, незнакомому - где это было? Наяву Майориан не помнил такого места, но оно уже начинало казаться родным, близким, словно дом, в который возвращаешься много лет спустя, и узнаешь не глазами даже - подошвами сандалий: вот тут поворот, развилка, а сейчас за пиниями покажется черепичная крыша. В храме ждала женщина. Ночь за ночью Майориан пытался дойти до нее, но не успевал - спотыкался, падал или сворачивал в неверную сторону, оказывался в тупике среди поваленных стволов. Только успевал увидеть: высокая, статная, в строгом темном пеплосе и широком плаще; знал - сероглазая, знал - ждет, но не успевал.
Сегодня дорога не стала легче, но на этот раз Майориан был уверен, что больше не заблудится. Он уже изучил все ловушки, запомнил тропы, сосчитал повороты. Действительно, вскоре вышел на широкую прямую дорогу, что вела к потемневшим мраморным ступеням. Храм был освещен - пара факелов, не так уж и много, но достаточно, чтобы понять: его здесь больше не ждут. Та, сероглазая, говорит с другим. В руке - копье, упертое древком в землю, и женщина в шлеме привычно опирается на него, а на плече птица. Сова.
Того, кто стоял напротив нее, в паре шагов - ах, разве так стоило бы беседовать с несравненной красавицей, Майориан преклонил бы колени, чтобы поцеловать край одеяния, - спящий узнал не сразу. Узнав, почти не рассердился. Другому бы, наверное, не простил, но тут соперничать бесполезно. Проверил уже, хватит, второй раз одну и ту же ошибку он не совершит. А разговор подслушать хотелось, Майориан был уверен, что его не заметят, даже если он закричит или швырнет на ступени перед собеседниками камень. Точнее, заметят сова и богиня, но не патриций.
- …решили твою судьбу, - в голосе женщины горечь и гнев. Странное дело, в этом сне Майориан помнит свой прошлый сон, сон о городе Диводуруме, и ему нетрудно понять, о чем идет речь, кто решил, и чем так рассержена богиня. - Они вынесли тебе приговор. Мы еще с тобой, но время нашей силы скоро выйдет.
- Значит, так… - командующий не удивлен, он согласно кивает - как раньше, когда сходилась сложная задача, словно все идет так, как должно. - Если можно, я хотел бы просить о другом.
- О чем? - Майориан не завидует, не может завидовать бесконечной печали в голосе женщины, хоть о нем самом так не печалилась ни одна смертная, что уж там говорить о богинях… и не подавалась так навстречу, внимательно ловя каждое слово.
- Нельзя ли сделать так, чтобы мы успели к Аврелии? Я благодарен, Сотейра, но если бы можно было обменять все время, что мне отпущено…
- Я так и знала, - шепчет богиня, луна играет бликами на шлеме так же горько, так же холодно, - я так и знала, что ты этого захочешь… Да. Не только ты просишь, не только нас просят. Да. После Аврелии. Вы успеете. Они позволят.
- Спасибо.
Майориан делает шаг вперед, знает, что можно, что нужно, поднимается по ступеням - и сам оказывается вдвоем с сероглазой богиней, наедине и лицом к лицу, как мечтал недавно, но теперь он лишь склоняет в приветствии голову. Сова взмывает с плеча, задев крылом щеку, кружит над головой.
- Скажи ему, - женщина приблизилась вплотную, в глазах - отблески близкого шторма, молнии и черные тучи. Русая прядь выбилась на виске из-под шлема. - Скажи… он забудет, но ты запомнишь.
Насмешливое уханье совы, удар крыльями по лицу, коготь, полоснувший по щеке, и эхо: скажи. Скажи ему.
- Скажу! - кивает спящий, он согласен на все, что угодно, лишь бы кошмар отпустил, лишь бы птица не кружила над головой, лишь бы женщина не смотрела пристально, лишь бы не видеть в ее глазах отражение бури, подступающей сзади…
Проснулся - и кровь на щеке, настоящая, его, саднит царапина… и совиная погадка прямо перед носом. Майориан сел, с чувством выругался, попрекая ночную фауну сомнительным, прямо скажем, чувством юмора. Казарменным, натурально. Спасибо еще, что глаз не выбили и на голову не нагадили.
Караульные стояли, опираясь на копья - не спали.
- Вы сову тут видели? - хриплым спросонья голосом спросил Майориан.
Ну разумеется, не видели. Само нагадилось, не иначе.
451 год от Р.Х. 13 июня, Аврелия, дорога
Крепки стены Аврелии, но когда подступит под них несметное войско - устоят ли? Горе, горе тебе, Аврелия, город древний…
Все, что в силах человеческих, епископ Анниан сделал уже давно: отправил весть в Арелат, как и было условлено. Трижды ходил к вождю аланов Сангибану, трижды спрашивал, что должно делать жителям города - и трижды тяжелый камень ложился на сердце. Молодой вождь, сменивший старого, казался нерешительным, и, что хуже, прятал свои сомнения за горделивыми громкими речами. Говорил Сангибан, что враг никогда не возьмет город, что войско аланов могуче, и Аттиле не победить его, что епископ труслив и неразумен, как все старики, что когда в бороде проступает седина, доблесть и твердость духа оставляют мужчину, а после того и жить ему смысла нет, потому что становится он робким и смущает других. Много других слов, пустых и звонких, словно опрокинутая чаша, говорил вождь аланов Сангибан - и не было в них надежды для епископа Аврелии и жителей города.
Когда пришло войско под стены, христиане Аврелии сбежались в собор, стали звать Анниана и спрашивать, что же им теперь делать. Мало было здесь зрелых мужчин, все больше женщины да старики, даже детей забрали с собой отцы на стены - помогать, подносить стрелы и дротики, воду и холст для перевязок.
Анниан, епископ Аврелии, оглядел толпу, выслушал причитания и слезы, поднял руку, заставляя стенания умолкнуть.
- Господь не оставит нас без помощи! - воскликнул он, перекрывая шум. - Молитесь, ибо всегда откликается Он на призыв страждущих!
И служил епископ молебен, а на стенах сражались, но помощь не приходила ни свыше, ни путями человеческими.
Закончивши молебен, велел Анниан:
- Посмотрите с городской стены, не сжалился ли над нами Господь и не подходит ли уже к нам помощь?
Посланцы вернулись, сказав, что - нет, видна только вражеская рать, повсюду, куда ни брось взгляд, до самого горизонта лишь враги, и несть им числа, и нет надежды.
Велел тогда епископ Анниан всем пасть на землю ниц и вновь молить Господа о спасении, ибо крепко уповал на милосердие Божие и на обещание, что дано епископу было Флавием Аэцием.
- Молитесь с верою! Господь вас сегодня спасет! - и продолжал возносить мольбы, а закончив, вновь отправил быстроногую глазастую девчонку на стены: - Посмотрите снова!
Но нет, ничего не разглядела девочка, и вернулась в слезах, говоря, что ворота вот-вот рухнут под напором осадных орудий, что тараны гуннов огромны, невиданной величины и силы, и, того гляди, ворвется враг в город. Поселилось тогда отчаяние промеж молящихся; отчаялся бы и Анниан - прибежал к нему мальчик-служка и тихим шепотом рассказал, что подслушивал под окнами дома, который избрал себе алан Сангибан, и слышал, что вождь с советниками обсуждает, не лучше ли сдаться Аттиле, и дело уж дошло до условий сдачи, да тут некоторые воины заупрямились, не желая уступать. Но крепка была вера епископа Анниана. Хоть и казалось, что положение осажденных безнадежно, а Господь не внемлет мольбе, не отступился епископ; ничто не могло поколебать его решимости.
- Если вы будете молиться с верой, то Господь быстро придет к вам на помощь! - и так велико было почтение горожан к Анниану, так явственна для них была сила его веры и благочестия, что и зная уже, что вот-вот рухнут ворота Аврелии, в третий раз затеяли горожане молиться, пав лицом ниц и призывая милосердие Господне.
- Посмотрите, не близка ли помощь? - в третий раз отправил Анниан людей на стены.
Пригляделись те, и показалось им, что вдалеке, на горизонте, словно бы поднимается от земли небольшое облачко пыли, но что значит это - неведомо.
- Это - помощь Господня, - громко сказал епископ. - Возрадуйтесь же, ибо ныне мы спасены!
Рассказывать об увиденном во сне Майориану было слегка неловко. Только глубокая ссадина от скулы до края челюсти мешала записать все, что приснилось, в обычные кошмары, которые преследовали его со дня выхода армии из Арелата. Да и то можно было бы сказать, что во сне сам поранился, бывает такое; только Майориану казалось, что нарушь он данное обещание - крепко об этом пожалеет. Следующий раз сова попросту выцарапает глаз. С нее станется.
Собеседник выслушал без насмешки, ненадолго прикрыл глаза.
- М-да… После Аврелии? Если мы успеем? М-да… - командующий задумчиво кивнул.
В висках бешено ударил пульс, перед глазами пошли цветные пятна - то же движение головы, что и во сне. То же. В точности. Знакомое, да, знакомое и раньше, но… мир уплывал из-под ног, сплавлялся со сном, и делалось страшно: что происходит? Почему?
Больше - ни слова, ни пояснения, а расспрашивать Майориан не мог: губы не шевелились. Он сделал, что обещал, но знать, о чем идет речь, ему не полагалось.
Разговор был с утра, а к вечеру он забыл, зачем приходил. Кажется, говорили о смене построения войска за сутки до подхода к Аврелии. Да, точно, так и было, и Майориан легко восстановил в памяти беседу, удивляясь тому, что мог ее запамятовать. От усталости, наверное.
- Пехотные офицеры должны следовать справа и слева от своих частей. Два отряда кавалерии пойдут вдоль флангов пехоты. Кавалерия образует только одну шеренгу вдоль каждого из двух флангов…
Потом - опять скачка, и Майориан кусал губы, грыз кожаный ремешок, чтобы больше не засыпать в седле, ибо как только он прикрывал глаза, ему казалось, что конь не скачет по земле - плывет над ней, словно обутый в те самые таларии, о которых недавно мечтал всадник. Летит быстрее птицы, за один шаг проходит целую милю.
Мелькают мимо деревья, дома, изумленные лица людей.
Несется, обгоняя ветер, воинство ромеев и везиготов.
Стоило распахнуть глаза, вглядеться в дорожную пыль, начать считать деревья у обочины или отвлечься беседой - наваждение исчезало, но возникало еще более чудное чувство: он спит. С утра проснулся во сне, сон продолжается, а вот стоит прикрыть глаза - проснется по-настоящему и увидит, что войско в самом деле летит над землей…
Врачи говорили, от недосыпания можно сойти с ума - похоже, именно эта беда Майориана и настигла. Память отказывает, глаза подводят, в голове - недоваренная солдатская каша, в которой впору утопить поганца-повара, физиономию где-то поцарапал, и забыл, где…
После полудня передовые отряды войска вышли к Аврелии. Гунны не приняли бой, вовремя сообразили, каково оказаться зажатыми между стенами города и свежим войском, и отступили на север.
Тем вечером Майориан напился под стать всем прочим и наконец-то выспался без кошмаров. Поутру голова болела, конечно, но простой и знакомой болью, без лишних глупостей, а к полудню перестала, и больше посторонняя ерунда ему не мерещилась.
451 год от Р.Х. 20 июня, день, Каталаунские поля
Майориан оглядел доставшееся ему правое крыло и хмыкнул. Потом летописцы найдут красивые слова, яркие эпитеты и достойные определения; пока что хватало не слишком лестного, зато точного термина "разнопестрая орава", который сам просился на язык. Такое впечатление, что здесь сгрузил своих обитателей Ноев ковчег. Каждой твари по паре… отрядов или войск. Франки, везиготы, бургунды, саксы, скифы… и дай Господи сил удержать все ниточки в кулаке, а особенности каждого народа - одних в пешем строю сражаться не заставишь, другие на лук смотрят, как на паровую машину с клыками, - в памяти. Хорошо, что он здесь, с Теодерихом-королем и Теодерихом-младшим, а наследник везиготов - на левом, с командующим. Можно не беспокоиться за оба крыла.
И за центр уже можно не беспокоиться… примерно два часа как, прищурился комес на полуденное солнце. После того, как командующий велел войску перестроиться и поставить в центр аланов с Сангибаном во главе. Судя по выражению лица Сангибана, подобной пакости со стороны Аэция и Теодериха он не ожидал, настолько не ожидал, что даже не заготовил сколько-нибудь убедительное объяснение тому, почему так хочет сражаться именно на левом фланге. А на ходу сочинить не смог, и влип в сладкую патоку любезнейшей просьбы - "самое важное, самое почетное место доверим мы храбрейшим и сильнейшим из наших союзников". Теодерих не улыбается, согласно кивает, убедительно и лестно, остальные, и предупрежденные, и вовремя уловившие, к чему клонит ромейский полководец, откликаются согласным гулом, напоказ завидуют этакой чести, ревниво возмущаются - вот Сангибану и некуда деваться, как бы он ни стремился оказаться совсем в другом месте, слева, на холме.
Разгадал несложную аланскую хитрость, разумеется, командующий - еще на рассвете, когда разведчики вернулись и внятно описали и показали на карте, какую именно позицию заняли Аттила и присные его. При всем желании и рвении у гуннов не получилось бы не то что победить - добиться убедительной ничьей, которой Аттиле вполне хватило бы, чтобы спасти свою репутацию. Никак не получалось. Сколько-то времени прошло в попытках сообразить, на что Аттила, отличный, как все прекрасно знали, полководец, опытный, расчетливый и на редкость рассудительный, вообще может надеяться, поставив свои сильнейшие войска - гуннов и остроготов - чуть наискось от холма, торчавшего на равнине, словно свежий синяк на лбу. Когда выяснилось, что позицию на холме жаждет, просто рвется занять Сангибан со своими аланами, на военном совете отвисла не одна челюсть: все вожди и командиры отменно знали, что аланы сражаются только верхом. Холм же нужно будет оборонять, спешившись. На одержимого жаждой самоубийства Сангибан, пышущий здоровьем здоровяк лет от силы двадцати, уже покрытый шрамами, никак не походил.
Командующий улыбнулся - Майориан эту улыбочку знал, ничего хорошего она не сулила, - слегка склонил голову и тихо сказал несколько слов королю Теодериху, сидевшему рядом. Тот прикрыл глаза, соглашаясь, шепотом заговорил со старшим из сыновей… наследник везиготов, сидевший напротив, рядом с Майорианом, удивленно приподнял бровь.