- Мы просим тебя, Сангибан, храбрейший и достойнейший из мужей, что предводительствовали когда-либо доблестными аланами… - начал командующий лить мед. Аланская оса тонула неохотно, но быстро.
Уже на самом поле младший Теодерих поглядел на юг, в сторону холма, и опустил длиннющие, девичьи ресницы.
- Если бы они ударили нам в бок… - аж заалелся от смущения, не любил Теодерих говорить гадости о ближних своих, и всегда отчаянно стеснялся, когда приходилось.
- Мы бы до Аврелии отсюда летели, теряя… славу, - необъятный везигот всегда благотворно влиял на лексикон Майориана и его манеры.
- Мне кажется, что Аттила весьма огорчен, - показал рукой на противоположную сторону ручья Теодерих-старший. Подошел едва слышно, с медвежьей легкостью: невзирая на почтенный возраст, король был силен и бодр, а, судя по доспеху и облачению, сейчас собирался сражаться во главе воинства.
Король везиготов был прав. Когда на гуннской стороне увидели, в каком порядке противник строится к бою, там воцарилось молчание, и настроение этого выразительного молчания было ясно за несколько миллиариев. "Исключительная мрачность" сие настроение называлось, и чем ближе к центру, к королю гуннов, тем глуше и сердитее казалась тишина. По краям, куда Аттила поставил разные мелкие племена, еще потрясали копьями и топорами, пускали в воздух стрелы и орали нечто воинственное и оскорбительное. Посредине же воодушевления не наблюдалось.
- Значит, мы не ошиблись в своем предположении, - продолжил Теодерих. - Обороняющим холм придется тяжко, - прибавил он некоторое время спустя, когда стало понятно, что Аттила велел атаковать возвышенность.
Майориан слегка нахмурился, потом постарался улыбнуться, чтобы не тревожить короля и окружающих. Ничего, там две трети ромейского войска, там везиготы, а Торисмунд - хороший боец, храбр и невероятно упорен, его любят, значит, стоять будут крепко. Еще там командующий… в бой же полезет, улыбаться, улыбаться, все будет отлично, удача на нашей стороне, а если аланы предадут и Аттила пойдет на соединение с ними, это будет изумительным подарком судьбы, о лучшем и мечтать нельзя: возьмем его в клещи, разобьем королевскую дружину, и оставшиеся без предводителя племена будут сверкать пятками, удирая, кто куда.
Аттила подобной глупости не совершил, впрочем, на нее Майориан всерьез и не рассчитывал - слишком умен и предусмотрителен гунн, - а вот холм ему словно в седалище впился… Одна атака, другая, третья; надо понимать, до последнего рассчитывал на то, что сможет взять позицию и оттуда уже добраться до аланов. Не сам, силами остроготов и гепидов под командованием Валамира и Ардариха соответственно, гунны же сражались с аланами по центру. Вяло так сражались, в отличие от того, что творилось на обоих флангах. Видимо, пытались приберечь друг друга на будущее.
- Ну-ну, - хмыкнул Майориан. - Обломают они зубы о левое крыло…
- Торисмунд очень храбр, - кивнул младший Теодерих. - А о мудрости твоего командующего и говорить нужды нет…
"Любезный ты мой, обходительный, - улыбнулся про себя Майориан. - Хорошо бы именно ты наследовал отцу, - и уже вслед везиготу прибавил к пожеланию: - Если тебя в этом сражении не убьют, ты же в храбрости братцу не уступаешь…"
Три захлебнувшиеся атаки подряд произвели на гуннов удручающее впечатление, по мнению Майориана - слишком уж удручающее. У противника еще оставались силы. Только не нужно ломиться на холм, только не нужно мечтать соединиться с аланами. Достаточно просто сражаться до упора, до самой темноты, потому что чаши весов еще колеблются, на поле боя уже смотреть тошно, а доклады выслушивать еще тошнее - проиграть мы не проиграем, у нас тоже кое-что в запасе имеется, но цена…
Да о чем в этой каше пока что можно судить по-настоящему? Ни о чем. Впрочем… как интересно. Гунны, остроготы и гепиды, то есть, сердце войска противника, отступают, перестраиваются на той стороне ручья. Ой, а кто это? Неужели Аттила? Точно, собственной персоной. Речь читает, какая досада, что ничего не слышно… зато по жестам можно догадаться. Гунны герои, союзники их тоже, а мы - муравьи под их сапогами, тля презренная, а ромеи - особо презренная, вот эта пантомима явно обозначает, как ромейское войско трусливо прячется за щитами… а вот эта - что с нашими трусливыми войсками сейчас сделают. Ну-ну, посмотрим.
Смотреть оказалось не на что: и четвертую атаку отбили, хотя и тяжелее, чем предыдущие три. А вот на правом крыле было не все ладно. Видимо, прельстившись примером Аттилы, король Теодерих тоже решил воодушевить войска речью. Сердце отчего-то нехорошо защемило, Майориан сам не понял, почему - обычное же дело, сейчас Теодерих скажет что-нибудь впечатляющее, тоже про муравьев трусливых и гуннов позорных, и войско правого крыла перейдет в заранее запланированную атаку, сомнет уже почти разбитые мелкие союзные Аттиле племена, доберется до самих гуннов, вцепится в подбрюшье, тут ударят с холма и из центра… и далее мы скажем доблестному бичу Божию свое "до свидания!"… отчего же так муторно, тучка, что ли, на лицо набежала?
Майориан посмотрел на юг - да нет, вот там-то все в порядке, хотя если с командующим что случится, то отсюда не разглядишь. Пока он глазел по сторонам, случилось почти перед ним, чуть правее. Король, окруженный дружиной, поднял к небу копье, пришпорил коня, везиготское войско откликнулось согласным ревом, оглушительным и слаженным, Майориан на миг оглох… и тут Теодерих вылетел из седла, через голову коня, вниз, под копыта.
- Измена, - рыкнул стоявший рядом комес Рицимер, и пояснил: - Его же в спину ударили…
- Да, - кивнул Майориан, и едва не застонал: - Ох, только не это…
Везиготскому воинству на его пожелания было наплевать с самой высокой колокольни Толосы. С гневным ревом везиготы ринулись в атаку на гуннов. По полю словно прошла штормовая волна. Комес видел, на что способны везиготы, думал, что видел… нет, он ошибался. Вот так, как сейчас, они, наверное, еще никогда не дрались. Это было страшно, это могло впечатлить даже того, кто, как Майориан, ровно половину жизни провел в сражениях. Гунны были отличными воинами, свирепыми, яростными и не умели отступать, но сейчас их смяли, отбросили и заставили бежать.
Так, как сражались везиготы, мстя за гибель своего короля, гунны сражаться не были готовы - да и Аттила был жив. Когда бы не предательство, когда бы убийца Теодериха не находился среди своих, Майориан назвал бы смерть короля лучшим, щедрейшим из подарков судьбы - пусть все планы полетели кувырком, но ведь и противник полетел кувырком тоже… а так комесу было стыдно и противно. Тот, кто это сделал, наверное, уже погиб, он был среди королевской дружины, а она сражалась в первых рядах; но нашел бы гадину - своими рукам удавил… и не сразу.
Еще было жаль младшего Теодериха, потерявшего отца.
Безумная атака везиготов окончательно превратила творившееся на поле в торжество хаоса. Аттила со своей дружиной укрылся в заранее укрепленном лагере, часть его войска еще сражалась, кое-кто даже рвался вперед, другие отступали вслед за вождем… потом на все это наползла вечерняя тьма, успокаивая самых рьяных, остужая самых пылких.
Полная победа не досталась никому. Пока что - и, наверное, вплоть до самого утра, до второго сражения, - победившим себя мог считать каждый. Гунны отступили, но не бежали, ромеи с союзниками понесли потери серьезные, но еще не фатальные, а у везиготов есть наследник, который может занять место отца. Точнее, два наследника: Теодерих-уже-не-младший вернулся из боя живым и невредимым, по уши заляпанным кровью противника, но без единой царапины.
- Ты доблестно бился, храбрый Теодерих, - сказал, подойдя к нему, Майориан… ноги уже почти не держали, в голове продолжалось, бурлило и кипело сражение, но он должен был заговорить с везиготом. - Я соболезную твоей потере. Это великая утрата и для всех нас… не было короля мудрее и храбрее твоего отца.
- Благодарю, - хриплым сорванным голосом ответил Теодерих.
Неожиданно для себя Майориан положил руку ему на плечо, везигот признательно кивнул, что-то неразборчивое произнес, наверное, еще одну благодарность. Остаться бы с ним сейчас, пить до рассвета, можно - почти победили, а завтра с утра будет не до похмелья, снова начнется карусель, и любое похмелье вытряхнет тут же… Аттила совершил ошибку: сам лишил себя возможности маневрировать, теперь мы можем запереть его - и пусть попробует прорваться. Выбор теперь наш. Все хорошо. Вот только уже второй отправленный на холм, к командующему, гонец говорит, что "старший из ромеев" не обнаружен… с ума они там, что ли, посходили? Как не обнаружен? Если погиб, так погиб - здравствуйте, додумались, командующего потеряли!
Придется туда идти. Не сейчас, часом позже, но - придется самому. Идти туда, оставлять Теодериха… выбирать между плохим и худшим, как водится. Но пока есть этот час, с ежеминутными задачами пусть разбирается Рицимер. В конце концов, в отсутствие командующего именно на Майориане лежит обязанность улаживать дипломатические вопросы. Вот и пусть лежит, сейчас это к лучшему.
Победы без потерь не бывает, это Майориан выучил давным-давно. Но есть потери… и потери. Цена нынешней ему не слишком нравилась, а при виде печальных глаз Теодериха - не нравилась как-то особо.
- Сейчас, когда сражение прекратилось, не разделишь ли ты со мной чашу вина? - сказал он, стараясь не коверкать слова готского языка.
- С радостью, - откликнулся Теодерих.
Майориан смутно надеялся, что дело здесь не только в учтивости.
451 год от Р.Х. 20 июня, вечер, Каталаунские поля
Король должен сражаться.
Король, еще не выбранный королем - тем более. Сражаться так, чтобы каждый шелудивый пес запомнил, что будущий король, наследник павшего в бою - доблестный воин, чья храбрость не подлежит сомнению.
Иногда нужное, необходимое кажется почти неисполнимым.
Багровое солнце сползало за горизонт. Последние алые блики терялись среди луж крови. Сегодня солнце тщетно состязалось с людьми в попытках разукрасить красным доспехи и щиты, сбрую лошадей и одежды воинов. Людям это удалось куда лучше.
Кто говорит, что вид поверженного врага и созерцание пролитой им в бою крови веселит сердце истинного бойца, тот, наверное, никогда не пытался разыскать на поле боя бурдюк с водой. Простой чистой водой, не из здешнего ручья, который уже к полудню вздулся, вспенился алым.
Будущий король Торисмунд устал, и единственным, что могло бы согреть его сердце, была вода - а воды-то и не найти. Кончилась еще давно. Торисмунд устал. Он никогда не думал, что можно так устать, и тем более - что бывают такие битвы. Торисмунд и считать-то до стольки не умел, сколько уже полегло. Может быть, умел ромей. Наверняка.
Торисмунд приподнял голову, оглядываясь, но искомого ромея с первого взгляда не обнаружил, а на второй сил уже не было. Хотелось только лежать, уткнувшись лбом в прохладную землю и облизывать сухие от жажды губы. Надеяться на то, что передышка окажется долгой, не приходилось. Отдохнуть - не получалось. Верить в победу… объяснения, что Аттила уже проиграл, что все нынешнее - не более, чем попытка сохранить лицо, с каждым часом сражения казались все менее и менее убедительными. Совсем неубедительными. Очередная ромейская хитрость. Кто бы ни одолел в сражении, истинным победителем станет король ромеев.
Это было… неправильно. Сама земля, влажная от крови, говорила об этом.
Отец ошибся, приказав казнить того колдуна.
Мерзкий старикашка, конечно, вызывал такое желание. Торисмунд помнил единственный разговор с колдуном, то ли прибывшим вместе с посольством короля гуннов, то ли просто в те же дни. В любом случае гунны не собирались негодовать по поводу его казни. При свечах казалось, что сам старик - лишь туманное пятно, болотно-серое, зыбкое, и тень его тоже расплывалась, змеилась щупальцами. Но за ним стояло могущество, отказываться от которого стал бы только крайне недальновидный человек. Отец слишком полагался на силу и доблесть, на Господа и его помощь…
Торисмунд, король везиготов - ну, почти что король, - смотрел в будущее, а не в настоящее. Ему плевать было на то, что представляли из себя колдун и его тень. Он запомнил все, что говорил старик. Хорошо запомнил. Тогда, сухим и прохладным осенним вечером, слова болотной поганки звучали слишком неприятно. Подчиниться власти, что выше королей… Торисмунд, наследник короля, готов был подчиняться лишь отцу. Торисмунд, король, вдруг понял - сейчас, на пропитанном кровью поле, - что ошибался. Рассуждал, как вспыльчивый юнец, а не как властитель. Сила должна принадлежать ему. Именно ему, только ему. Подчиниться? Глупости. Ну да, колдун, отродясь не державший в руках копья, может быть, и подчинялся - но король везиготов сумеет подчинить себе любую мощь.
Единственное, о чем Торисмунд жалел - о том, что, наверное, не слишком внимательно вслушивался в объяснения колдуна. Странно, он помнил каждое слово, но помнить и понимать - не одно и то же.
Земля остывала, холодя щеку. Вокруг, так же вповалку, отдыхали воины его личной дружины. Передышка затягивалась, ромей, еще недавно сражавшийся рядом бок о бок, куда-то запропастился, от братца Теодериха вестей не было. Окруженный товарищами, Торисмунд все равно чувствовал, что один. Чем темнее становилось, тем больше его одолевало это чувство. Словно наконечником копья провели черту, отделившую его от других. Один, отвечает за все, и должен, наконец, решиться…
Легкий ветерок, еще недавно так приятно охлаждавший разгоряченное тело, превратился в довольно мерзкий влажный ветер, гонявший по спине мурашки. Странное дело, кто-то рядом пожаловался на духоту, Торисмунду же хотелось укрыться плащом или, лучше того, завернуться в шкуру - но не было сил сдвинуться с места, и даже не хотелось шевелить губами, чтобы попросить… приказать.
Чем холоднее становилось, тем яснее делались слова колдуна. Только с главным болотная поганка напутала, ну да что с него взять. Все просто, все очень просто. Нужно только встать и сделать. Сила сама просилась в руки, дразнила, словно умная женщина, которая вслух говорит "нет", а глазами - "приди и возьми!".
Для победы. Для того, чтобы поле боя осталось за его племенем. Чтобы вся эта земля отныне и навсегда принадлежала достойнейшим из достойных.
406 год от Р.Х., Сербинум
У виновника торжества несколько смущенное лицо. Очень чисто умытое.
- Я не думал, что это настолько испортит праздник. Но ничего страшного, кажется, не случилось? Мы все вокруг мокрыми шкурами обложили, чтобы пожар не начался.
Шкуры люди короля обнаружили довольно быстро. И грязные следы, очень грязные, пахнущие тиной - от местного черного, жирного речного ила, которым злоумышленники обмазались, чтобы надежно раствориться в ночи. И тыквы - с прорезями в виде рта, глаз и носа, в одной даже светильник еще горел. И веревки - тоже обмазанные илом. Спасибо, что хоть поперек выхода такую не натянули, то-то было бы весело. Впрочем, в зале и так хватило веселья, когда за стенами завыло и затрещало (свежие свиные пузыри с деревянными пищалками, тут и человека не нужно, надул и бросил), а в проемах полетели по воздуху, без всякой видимой поддержки, страшные огненные рожи. Половина гостей решила, что это Ночные явились по их души, вторая половина, что это враги воспользовались праздником, чтобы застать везиготов врасплох… конечно, это из ума выжить нужно, чтобы воевать в такую ночь, но атаковал же Стилихон некогда их лагерь на Пасху… Просто чудо, что никого не затоптали и ничего не загорелось. И хорошо, что шутники вовремя сбежали. Поймали бы тогда, убили бы на месте. А многие и сейчас не прочь.
Один из советников короля негодующе рычит, другой собирается встать из-за стола, еще двое начинают что-то говорить, не слушая друг друга. Один - что был бы повод собираться в такую рань из-за такой мелочи. Другой - про обычаи старых времен… Аларих поднимает руку, и шум стихает, быстро, хоть и неохотно.
Лучше бы ты отпирался, думает Аларих. Отказался, заявил, что тебе бы и в голову не пришло ничего подобного, что с прочими мальчишками купался на реке, да, ночь неподходящая, но это, в общем, мелочи. Лучше бы я не высказывал вслух предположения, кто во всем виноват. Лучше бы…
- Тебе напрасно так кажется, - негромко говорит король. Достаточно сурово, чтобы были довольны одни. Достаточно спокойно, чтобы были довольны другие.
Глаза виновника загораются любопытством.
- После того, как мы сбежали, что-то появилось?
Для этого, все, в общем, и затевалось - приманить местную нечисть в ее собственную ночь и посмотреть на нее поближе.
Королю очень хочется взять ценного заложника за ухо и хорошенько встряхнуть. Не будь в зале столько ближайших помощников, он бы так и поступил. Аларих смотрит на мальчишку и взглядом советует ему заткнуться. Накрепко заткнуться или хотя бы начать извиняться. С поклонами. С оправданиями: не знал, не понимал, не представлял, никто не сказал…
- Не думаю, что ты этого хотел. Ведь ты же нам не враг, - с нажимом произносит король. - Тебя кто-то подучил?
Ценный заложник поднимает голову. Смотрит на короля, смотрит на советников, что-то понимает.
- Я вам не враг… но меня никто не учил. Если что-то случилось, это моя вина. Но я не думал, что от такого может быть беда - разве что светильник упадет…
- Не думал он, - передразнивает Аталамер. - Не думал бы, так устроил бы раньше… или позже. Больно вовремя…
Король поворачивает голову, молча смотрит на советника, пока до того не доходит, что говорить он начал рановато. Аларих еще не спрашивал ничьих мнений. Правда, Аталамер не только внимателен, но и мнителен - его можно заставить замолчать сейчас, но трудно будет убедить потом.
- Нельзя оставлять это просто так, - говорит старый Хильдебальт. Сегодня королю трудно поддерживать порядок среди ближайших соратников: очень уж повод нехорош. - Удача отвернется. И этому невеже тоже не поздоровится, - старик крестится.
Аларих кивает: нельзя оставлять. Даже если в провинности нет никакого особенного смысла, если это просто проказа, которых было в избытке - важно, что подумают люди. Но, к сожалению, смысл в ней есть. Как и в старом обычае пировать всю ночь, не смыкая глаз до рассвета, не выходя из дома, пока нечисть резвится снаружи.
- Конечно же, ты ничего дурного не думал, - успокаивает мальчика король. Если бы он еще выглядел достаточно несчастным… ну, будем считать, что это мужество и выдержка. Пауза. Все услышали, что заложник ничего дурного не думал? Все? Кто-то еще сомневается? - Ты не знаешь наших обычаев. - Не знает он, как же… Аталамер не дурак, все правильно сказал - не знал бы, не устроил бы ровно вчера. - Так?
- Так. Я знал, что это особый день, у нас тоже есть такие. Я не знал, что можно навредить. У нас все совсем не так, у нас это невозможно сделать случайно. И намеренно - тоже очень тяжело.