"Герр майор" еще только осознал происходящее, инстинктивно потянувшись к кобуре (одновременно попытавшись, неизвестно зачем – можно подумать, тонкий металл от пули защитит, – захлопнуть дверцу), когда Кобрин уже рванулся вперед. Автомат он с собой не брал, поскольку не настолько хорошо изучил трофейное оружие, чтобы навскидку понять, сколько осталось в магазине патронов. Да и смысл? Пистолет сейчас куда удобнее.
В несколько секунд преодолев отделяющее опушку от обочины шоссе расстояние, Федор рванул на себя дверцу, рывком вышвырнув из машины майора, который тщетно пытался ее удержать, в движении наподдав сапогом под зад. Придавив коленом спину, выдрал из его кобуры пистолет, запихнув за пояс. Рявкнув в ухо мгновенно растерявшего всякую спесь немца одну из немногих заученных фраз "liegen noch, schießen" , торопливо проверил пострелянных.
Затрофеенный у парашютистов "люгер" пару раз коротко хлопнул: добивать пришлось только одного из мотоциклистов да водителя. Справившись за несколько секунд, склонился над майором, рывком за поясной ремень поднимая того в вертикальное положение. Собрать трофеи? Нет, слишком опасно. Нельзя терять ни минуты, и без того нашумел. Вот разве что только…
Убедившись, что пленный пребывает в прострации, едва стоя на ногах от шока, и сопротивления оказывать определенно не собирается (равно как и бежать – да и куда, собственно?), метнулся обратно к автомобилю. На ощупь – затянутая маскирующим чехлом мотоциклетная фара практически не давала света – покопавшись внутри, почти сразу же нашел полевую сумку, брошенную на заднее сиденье. Неплохо, наверняка внутри хоть что-то ценное найдется. Карта с важными отметками, например, или какие документы. Не зря ж его в штаб вызывали? Перекинув ремешок через плечо, наспех скрутил немцу руки в положении "за спиной" нашедшейся в кармане бечевкой, приготовленной как раз для подобных случаев, и пихнул в направлении леса:
– Форвертс, шнель! Понимаешь, падаль? Ну, в смысле, ферштейн? Да не крути ты головой, отвалится еще. И без того вижу, что ферштейн. Вот и гут…
Подобрав автомат и на всякий случай сменив магазин – времени определять, остались ли в прежнем патроны, не было, – Кобрин запихнул в полевую сумку майорский "люгер", точную копию его собственного, и погнал немца рысью, подсвечивая дорогу фонариком. Надолго батареи не хватит, но сейчас главное, подальше от шоссе убраться, а уж там можно будет и помедленнее идти. А то сломает ненароком герр майор в темноте ногу, и все труды насмарку, придется добить, поскольку на спине он его до линии фронта не допрет – жирноват фашист. Что будет весьма и весьма обидно. Коль уж такое везение выпало, нужно из кожи вон вывернуться, но до своих его живым довести. Остальное уж не его дело: в контрразведке разберутся. Расколют гада, что тот орех, до самого донышка вывернут. А с пистолетами, кстати, смешно вышло: теперь их у него аж целых три штуки. Нужно будет один из трофеев Пашке Шевцову задарить, он, помнится, все о таком мечтал.
Отогнав несвоевременные мысли, Кобрин подкорректировал курс пленника коротким тычком в бок и затопал рядом, чутко контролируя окрестности…
* * *
По лесу топали практически до самого рассвета. Через каждый час Кобрин позволял небольшой привал минут на пятнадцать – в основном из-за пленного, которому ночной поход давался нелегко. Первое время немец пытался качать права, внезапно останавливаясь, плюхаясь на задницу под ближайшим деревом и что-то гневно выговаривая конвоиру задыхающимся голосом, но Федор его от этого быстро отучил. Буквально в пару несильных, но весьма болезненных ударов – главное, знать, куда бить. Ни малейшего вреда здоровью, даже синяка не останется, но боль такая, что дыхание на несколько секунд напрочь перехватывает. Воспитательные процедуры возымели должное действие, "герр майор" смирился с ролью послушного пленного и дальше безропотно выполнял распоряжения разведчика, хоть порой и бросал на него преисполненные лютой ненависти взгляды. Последнее лейтенанта нисколечко не заботило: пусть себе смотрит, вражина, ему-то что? Красного командира подобные мелочи волновать не должны – на то он и красный командир, чтобы его противник ненавидел и боялся.
Перед рассветом, выйдя в район, где они переходили линию фронта, Федор решился остановиться на отдых. По его расчетам, до передовой оставалось совсем недалеко, и, прежде чем переть вперед, стоило осмотреться, аккуратненько проверив окрестности. Со времени выхода разведгруппы прошли почти сутки, и многое могло измениться. Да и вымотался он, честно говоря, донельзя. Плюс жрать хотелось прямо-таки неимоверно. Поколебавшись, вытащил из внутреннего кармана размякшую от тепла плитку трофейного шоколада и неторопливо сгрыз половину, запив воняющей флягой водой. Остаток протянул немцу, с интересом наблюдая за его реакцией.
Поначалу майор было отшатнулся от "подачки", презрительно вскинув гладко выбритый подбородок. Федор руку не отвел, с легкой усмешкой глядя тому в глаза. Вильнув взглядом, гитлеровец выждал несколько секунд, коротко кивнул, буркнув "danke", и взял шоколад – руки лейтенант ему развязал, чтобы восстановилось кровообращение. Отвернувшись, зашелестел оберткой и зачавкал, торопливо поглощая лакомство. Ну, и то хлеб.
Позволив майору справить нужду, Кобрин снова связал ему руки и, усадив под дерево, примотал к комлю. Вытащив из подсумка "Ф-1", подкинул на ладони, позволяя немцу рассмотреть гранату во всех подробностях, и запихнул ребристое "яйцо" под его ягодицу. Повозившись пару секунд, показал пленному надетое на палец кольцо с болтавшимися под ним усиками предохранительной чеки. Знаками объяснив, что нужно сидеть тихо и, главное, ни в коем случае не двигаться, иначе наступит полный и необратимый "alles kaput".
Судя по округлившимся глазам и мгновенно покрывшим одутловатое лицо крупным каплям пота, подобной подлости он от лейтенанта уж точно не ждал. Ну вот и ладненько, лишь бы со страху не помер. Поскольку больше ему помирать и не от чего: Кобрин вовсе не был настолько идиотом, чтобы и на самом деле запихивать под вражескую задницу взведенную гранату. Еще решит поиграть в героя или просто сознание потеряет – граната и рванет. И все, конец конспирации. И ценного "языка" потеряет, и сам спалится как миленький, поскольку до передка всего ничего. А чека? Ну, а чего чека? Он ее еще с прошлого рейда по тылам в кармане таскал, на всякий случай. Вот и пригодилась…
Убедившись, что побледневший от ужаса майор, боящийся не то что пошевелиться, а даже лишний раз глубоко вздохнуть, верно истолковал его наставления, Кобрин ободряюще похлопал его по пухлой щеке, коротко подмигнул – мол, не переживай, будешь паинькой – поживешь еще, – и скрылся в зарослях. Вернулся Федор уже через полчаса, не обнаружив впереди ничего подозрительного. Значит, можно продолжать движение, тут идти-то осталось не больше километра. Если по пути ничего плохого – тьфу, тьфу – не случится, на рассвете они будут у своих. Или даже раньше, ежели времени зря не терять. Ну, в смысле, это он будет у своих, а вот майор, имени которого он так и не узнал (да и какая разница?), – вовсе даже наоборот. Впрочем, не суть важно.
Извлеченную из-под собственного зада и отправленную обратно в поясной подсумок гранату – хорошо, хоть не обгадился от полноты ощущений, вот это уж точно оказался бы весьма неприятный сюрприз, – гитлеровец проводил долгим и весьма многозначительным взглядом. Аж зенки на миг затуманились, хоть сознание и не потерял, молодец. Влюбился он в нее, что ли? Нет, ну оно понятно, конечно: целых полчаса всерьез думал, что на собственной смерти сидел, есть от чего слегонца мозгами поехать. Наверняка о многом успел передумать – например, о том, что делать, если русский обратно не вернется и он так и останется привязанным к дереву с гранатой под задом. Ну и ладно, лишь бы ноги от испуга не отнялись.
Отвязав пленного от дерева и спрятав бечевку в карман, Кобрин приложил к губам указательный палец, вопросительно мотнув головой. Немец понимающе закивал: мол, понятное дело, буду молчать. На всякий случай показав майору кулак, разведчик легонько подтолкнул его, приказывая начать движение. За то, что пленный повредит ногу, он особо не боялся: ночная тьма уже отступила и окружающие заросли постепенно заливал робкий серый свет зарождающегося утра. Но каждый его шаг разведчик тем не менее контролировал – во избежание, так сказать. Обидно напортачить в самом конце…
Но напортачил не он. И, как ни странно, даже не майор, после эпопеи с гранатой ставший показательно-послушным и просто-таки шелковым. Даже ненависть из взгляда куда-то исчезла, сменившись чуть ли не заискивающим выражением полной готовности выполнять любые приказы.
Они уже шли по заросшему колючим кустарником, топкому дну оврага, когда немцы начали минометный обстрел. Самое обидное, знай гитлеровские наводчики точное расположение советских позиций, скорее всего, ничего дурного бы не произошло. Но Кобрину не повезло, и они с пленным попали под самые первые, пристрелочные залпы, по иронии судьбы пришедшиеся по этому самому овражку. Федор уже видел выглядывающего из зарослей сержанта Лыкова, оставленного в секрете дожидаться возвращения разведгруппы, когда над головой противно завыла первая мина. Пихнув измотанного майора в спину, лейтенант опрокинул его в грязь, навалившись сверху. Мгновением спустя метрах в тридцати поднялся фонтан взрыва. Ощутимо долбануло по ушам, противно екнуло в груди. Посыпались сверху комья влажной земли. Твою мать! Минутой бы позже!
Помотав звенящей головой, Федор рывком поднял пленного на ноги и погнал вперед, прямо сквозь оседающий дымный султан, тухло воняющий сгоревшей взрывчаткой. Под ногами хлюпала, налипая на сапоги, грязь, колючие ветки рвали ткань камуфляжного костюма, коротко ожигали не защищенную одеждой кожу рук и лицо. Майору, судя по хриплому дыханию и болезненным вскрикам, тоже доставалось прилично, но он пер вперед из последних сил, прекрасно осознавая, что тротилу, пусть даже произведенному в фатерлянде, абсолютно все равно, кого рвать в клочья, русского или немца.
Быстрее, еще быстрее! Еще можно успеть!
Вторая мина упала где-то позади. Ударная волна мягко толкнулась в пропотевшую спину, возле виска противно визгнул осколок, еще один рванул рукав куртки, не задев плоть. Нужно успеть!
Кобрин успел. Почти успел. Впихнув вконец обессилевшего пленного в руки обалдевшего от происходящего сержанта, заорал:
– Уходим! Помоги ему, совсем фриц выдохся!
И в этот миг рвануло в третий раз.
По бедру словно со всей дури шарахнули металлическим прутом, правая нога подломилась, и лейтенант, хрипя от заполнившей все тело боли, тяжело завалился на бок. Уже почти теряя сознание, сорвал с плеча ремни обеих полевых сумок – и своей, с драгоценным блокнотом внутри, и трофейной, – швырнул Лыкову:
– Беги… приказ…
– Командир!
– Приказ… быстрее, мать твою… срочно… в штаб, комдиву… важно… Никифорову скажи… группа погибла… геройски…
Последним, что Федор еще успел заметить сквозь затмевающую взор багровую пелену, прежде чем окончательно провалиться в беспамятство, оказались торопливо ползущие вверх по склону оврага сержант с "герром майором". Целые и невредимые, хоть немца Лыкову приходилось практически тащить на себе. Улыбнувшись непослушными губами, Кобрин прохрипел, опускаясь лицом в грязь:
– Хер вам, суки фашистские. Успел…
И тут рвануло еще раз…
* * *
Очнулся Федор от того, что его грубо перевернули на спину. С трудом сфокусировав взгляд, лейтенант разглядел склонившегося над ним немецкого солдата. Заметив, что русский очнулся, пехотинец несильно пихнул его сапогом в бок и произнес короткую злую фразу, обращаясь к кому-то, кого Кобрин не видел. С трудом повернув набок гудящую голову (под щекой противно хлюпнула жидкая грязь, что-то острое больно уперлось в скулу), разведчик заметил еще троих гитлеровцев, судя по всему, только что спустившихся в овраг.
Из-за плеча у немца торчал ствол карабина; в руках же он держал кобринский автомат. Хреново, теперь они его точно пристрелят: ежу понятно, что он этот самый "Maschinenpistole" не на дороге нашел, а в бою захватил, прежнего владельца на ноль помножив. Да и сам он, если подумать, в точности так же бы поступил, наткнувшись на фашиста с советским оружием в руках. Так что все честно. Да и вообще, какая разница? Ему что так, что эдак кранты, не станут же фрицы с раненым возиться. Нужен он им, доходяга.
Угадал, к сожалению: что-то сказав подошедшим камрадам (Федор понял только три слова: "русский", "собака" и "застрелить"), пехотинец вывел затворную рукоятку из паза, ставя оружие на боевой взвод. Ствол чуть приподнялся, уставясь в лицо черным зрачком дульного среза. Ну, вот и все, собственно. Особого страха разведчик, как ни странно, не ощущал. Скорее горькую обиду, что придется умереть вот так, не в бою, как и подобает советскому солдату, а лежа беспомощным у ног врага. Главное, глаза не закрыть, иначе эта сволочь решит, что он испугался. Только бы не закрыть глаза, не потерять не вовремя сознание…
Однако стоящий рядом гитлеровец с лысыми унтерфельдфебельскими погонами внезапно протянул руку и решительно отвел ствол в сторону, бросив короткое и понятное без перевода:
– Nein! Nicht schießen.
Остальную фразу после слов "Нет. Не стреляй" Федор перевести не сумел, но понял, что убивать его, судя по всему, не станут. По крайней мере, пока.
– Er – russischer Spion. Schauen Sie sich seine Kleidung. Vielleicht ist ihre Geheimpolizei. Wir müssen Gefangene. Lassen Lieutenant entscheidet .
Смерив разведчика злым взглядом, пехотинец разочарованно пожал плечами, но оружие опустил, поставив обратно на предохранитель и закинув автоматный ремень на плечо. Повинуясь командам унтера, Кобрина обыскали, немилосердно ворочая из стороны в сторону, отчего он разок даже потерял на несколько секунд сознание. Забрав оба пистолета, гранаты из подсумка и нож, Федора наспех перевязали, забинтовав бедро прямо поверх рассеченной осколком штанины, и рывком подняли в вертикальное положение. Раненую ногу пронзило острой болью, но на этот раз сознание он не терял, лишь глухо застонал сквозь зубы и грязно выругался. Немцы заржали и, закинув его руки себе на плечи, потащили безвольно обвисшего пленного наверх.
"Позор-то какой, – мелькнуло в затуманенном болью, готовом снова провалиться в темную бездну беспамятства мозгу. – Советский разведчик-диверсант, лейтенант Красной Армии – и в плен, как распоследний предатель, попал. Знал бы, успел застрелиться. Или гранатой себя подорвал, чтобы и этих сволочей прихватить. Стыдоба-то какая. Сначала всех ребят потерял, теперь – плен. Бежать нужно, бежать при первой же возможности…"
Окончательно Кобрин вырубился, когда его грубо забросили в небольшой полугусеничный бронетранспортер, мерно тарахтящий работающим на холостом ходу движком неподалеку от оврага…
Глава 9
Окрестности Смоленска, август 1941 года
Все-таки немцы, к глубочайшему сожалению Кобрина, умели приходить в себя практически в любых обстоятельствах. Уж насколько им наваляли артиллеристы, всерьез проредив основную часть группы: ан нет, оклемались, суки, еще до того, как первые "тридцатьчетверки" успели добраться до затянутого дымным пологом шоссе. Не все, разумеется, – главным образом, командиры танков и САУ, которых от осколков и контузии защищала броня.
Пехоте пришлось куда хуже, да и потери оказались просто несопоставимы. Если бронетехники гитлеровцы потеряли не столь и много, от силы десятка два, то число погибших и раненых исчислялось сотнями. С перевесом, как и на любой войне, в сторону последних, разумеется. Что для командования даже хуже: раненый, особенно тяжелый (а среди тех, кто попал под огонь крупнокалиберных пушек на открытой местности, таких всегда подавляющее большинство), – это и необходимость в экстренной медпомощи и срочной эвакуации, и затраты на лечение и реабилитацию, и деморализующее личный состав влияние. Не так-то просто сохранить боевой дух, когда видишь вокруг окровавленные ошметки тел боевых камрадов, с которыми еще утром выстаивался в очередь к полевой кухне. Или пару дней назад, под дружный хохот и скабрезные советы, насиловал смазливую несовершеннолетнюю унтерменшу в одной из безымянных деревень. А потом вырезал у нее на груди штыком пятиконечную звезду…
Танкистам было проще. Значительно проще: знай развертывай "коробки" в сторону невесть откуда появившихся русских панцеров да вступай в бой. Причем безо всякой оглядки на то, что творится кругом. Еще в свою "бытность" комбатом Минаевым Сергей заметил, что в бою гитлеровцы проявляют просто поразительное равнодушие к собственным погибшим и раненым, и сейчас лишний раз в этом убедился. Механики-водители немецких танков даже не пытались объезжать тела камрадов, перли прямо по ним. Даже мысль возникла: интересно, это у них в уставе так написано или командование просто предпочитает закрывать на подобное глаза? После боя списывая погибших от дружественного огня, суть гусениц, в общие потери? Нет, с одной стороны, оно понятно, что в реальном бою, где тебя в любую секунду могут сжечь, из наглухо запечатанной стальной коробки ни хрена толком не разглядишь, но все же?
А потом думать стало некогда, поскольку встречный танковый бой, особенно на столь мизерной дистанции, как-то не способствует пространным размышлениям "о добре и зле". Поскольку действовать приходится исключительно на рефлексах, по принципу "кто первый выстрелил – тот и прав". Ну, в смысле, жив…
Бдз-здынь! – ударившая в лобовой лист болванка, выбросив роскошный сноп искр, благополучно уходит в рикошет. Там, у моста, по ним уже попадали, но сейчас удар куда сильнее – и расстояние до противника меньше, и калибр, судя по всему, серьезнее. Сдавленно матерится Божков, ему вторит мехвод: бронебой долбанул аккурат по центру бронелиста, оглушив обоих. Пробития, разумеется, нет и быть не может – сорок пять миллиметров брони плюс наклон в шестьдесят градусов, увеличивающий толщину защиты почти вдвое, надежно защищают сидящих внизу танкистов. Но все равно неприятно. И в башке звенит, мама не горюй. Да и несколько мелких сколов от удара вполне могли образоваться: до подбоя брони в этом времени пока не додумались.
Танк виляет в сторону, рывком уходя с линии прицеливания, но на сей раз Сергей подсознательно ожидает подобного маневра и ухитряется не врезаться плечом ни в броню, ни в казенник орудия. Торопливо поворачивает панораму, отыскивая цель. Приземистая "Штурмгешутц" тоже меняет направление движения: командир самоходки уже понял, что взять русский танк в лоб не удалось, и маневрирует. Хотелось бы надеяться, что в панике. А вот и хренушки, маневрируй, не маневрируй, но для "Ф-34" твоя броня – не преграда. Даже лобовая. Не веришь? Сейчас убедишься. Лови подарочек, фриц…
– Короткая!