- Надумал, что надоело мне это Барсовское сидение как зубу дупло. Ладно, последняя ночь осталась, завтра спозоранку снимаюсь с якоря - и всё, к тётке в деревню, в глушь.
- Отдохнёшь, значит, - прищурился Никитич. - Бог с тобой, отдыхай от трудов праведных.
Нет, ни в чём я не смог его поколебать. Надо же, какой упёртый дед.
- Я тебе ещё чего должен, Фёдор Никитич?
- Это в каком смысле?
- Ну, за еду, туда-сюда. Те не стесняйся, мне же всё равно потом вернут как командировочные, а тебе прямая выгода.
- В расчёте мы, - отвернулся Никитич к плите, точно у него там что-то подгорало. - Как тогда условились, так ты и заплатил, какие ещё дела?
- Ну, в расчёте так в расчёте, - я решил не настаивать. - Тебе, дядя, виднее.
- Мне много чего виднее, - хмуро кивнул Никитич. - Ты это… Я отойду часика на два, на три. Дело тут, понимаешь, у меня.
- Культурный отдых? - понимающе усмехнулся я.
- А то! Воскресенье же, как-никак.
- Ну, успехов! Домой-то без проблем дойдёшь?
- Я, Лёша, не то что некоторые, - с сожалением оглядев меня, сообщил Никитич. - Я пить умею. Ну ладно, не скучай тут.
Он плотно затворил дверь и, удаляясь, мелькнул пару раз в окне - сухонький, напряжённый. Отойдя подальше, оглянулся вдруг - вороватым каким-то движением. И быстро зашагал к перекрёстку, где Старопетровская вливается в Аллею маршала Овчинникова.
Почему-то шёл он налегке. Видно, ждало его где-то в Барсовских дебрях даровое угощение. А может, заранее с мужиками скинулись.
Скоро он растаял в густом, цвета спелого апельсина, пламени заката. А закат был потрясающий. В полнеба раскинулось рыжее зарево, тонкие сверкающие нити уходили от него в жидкую синеву, редкие клочья облаков то и дело вспыхивали вдруг снизу, точно к ним поднесли плюющуюся искрами спичку, вспыхивали - и минуту спустя осторожно гасли, растворяясь в тёплом ещё, жидко-сиреневом воздухе.
Я долго стоял у окна, ни о чём не думая, ни на что не надеясь - просто прислушивался к деловитому звону кузнечиков, к далёким петушиным выкрикам, к еле заметному ветерку - и почему-то не мог оторвать глаз от стынущей синевы, которую уже кое-где пробуравили острыми своими лучиками первые, самые нетерпеливые звезды.
Негромкий стук в дверь застал меня врасплох. Я дёрнулся так, что чуть было язык не прикусил, и сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, в неожиданно открывшуюся гулкую пустоту.
Впрочем, всё это длилось не больше секунды. В самом деле, что же я так? Словно мне три года, а там, с той стороны - ждёт меня Кробастл. Было у меня в детстве такое страшилище.
Сейчас и не вспомнить, сам ли я его выдумал, или напугал кто-то из старших, в воспитательных целях. Мол, если не доешь манной каши… Но очень скоро я уже верил в Кробастла безоговорочно, и как ни убеждала меня мама, как ни подшучивал надо мной отец, я знал - во тьме затаился Кробастл, и он очень хочет забрать меня. Я почти видел его - приземистого, необъятно-широкого, в издевательски строгом чёрном костюме. А из рукавов торчат зелёные, в склизкой чешуе, болотом пахнущие лапы. На каждом пальце, изогнутый хитрым рыболовным крючком, бурый коготь. А головы и вовсе нет - лишь какой-то расплывшийся нарост поверх плеч, и из этого нароста смотрят тухлым взглядом узенькие, едва заметные глазки.
Он заберёт меня, уведёт к себе, во тьму, а там… Я боялся думать, что же там, но воображение не больно слушалось мозгов, оно упрямо рождало картины. Вернее, лишь кусочки картин, но кусочки складывались во что-то столь гадкое, что я захлёбывался отчаянным рёвом. Взрослые чаще всего не понимали, что же со мной случилось. А я сперва было доверчиво объяснял, кто стоит за дверью, а потом понял, что самое правильное - молчать. Именно тогда сделал я страшное открытие - есть на свете такие вещи, от которых мама с папой не защитят. Вещи, с которыми приходится воевать самому.
А воевать пришлось, потому что Кробастл совсем уж обнаглел. Он снился едва ли не каждую ночь, он, чуть только темнело, прятался за сиреневую ткань штор, он глядел на меня ночью с потолка, по которому проплывали нервные блики машин с улицы. Я понял, - а ведь мне тогда не было и пяти, - что дальше так продолжаться не может. Или он очень скоро просочится сквозь хлипкую, стоящую между нами дверь и, сдавив когтистыми пальцами мой локоть, уведёт туда, или… Мне ужасно не хотелось делать или, но чем больше я размазывал слёзы по щекам, тем яснее становилось - другого пути нет.
И когда родители, уверенные, что посмотрев вечерний мультфильм, их сын видит безмятежные сны, глядели в соседней комнате очередной скучный сериал про вредных тёток и дядек, я вылез из постели, щёлкнул кнопочкой ночника. Его свет, хоть и мутновато-тусклый, всё же придал мне уверенности. Да и Топтыжка, плюшевый медвежонок, ободряюще глядел из угла жёлтыми пуговками глаз. И я, на цыпочках подобравшись к двери кладовки, рывком распахнул её.
Оттуда на меня пялился Кробастл.
Войди сейчас встревоженная мама, она бы, конечно, обнаружила только груду коробок и пыльные банки с огурцами, но у меня-то было совсем иное зрение, и я видел его - пристально, с нехорошим весельем щурившегося на меня, и жуткие пальцы медленно сжимались и разжимались, и из невидимой щели рта исходило гнилое, мёртвое дыхание.
- Уходи, Кробастл! - сумев всё же не заплакать, прошептал я. - Я тебя больше не боюсь, вот! Даже если ты меня съешь, всё равно не боюсь. Потому что ты - злой, и вообще тебя нет. Потому что, - тут я сделал напряжённую паузу, удивившись, как это Кробастл до сих пор не схватил меня за горло, и докончил прерывистым, хриплым, точно бы и не своим голосом, - потому что тебя не должно быть!
И тут он еле заметно кивнул мне, будто соглашаясь, а потом… Чёрный костюм его вдруг расплылся, стал нечётким - а может, причиной тому послужили выступившие не к месту слёзы - и грязным облаком утянулся в незаметную какую-то щель. Зелёные чешуйчатые руки высохли и вмиг оказались безобидной пластмассовой вешалкой. Дольше всех оставались глаза - злость уже испарилась из них, и теперь там светилось странное, безнадёжное и вместе с тем привычное понимание. Потом и глаза растаяли в пыльной полутьме кладовки.
И тогда я наконец понял, что Кробастла в моей жизни больше нет. И что прогнал его - я сам. Не Илья-Муромец с мечом-кладенцом, не милиционер с чёрным пистолетом, а всего лишь я - пятилетний мальчик Лёша, который до сих пор ещё, стыдно сказать, иногда писается ночью.
И мне сделалось чуть ли не до слёз грустно - зачем же я так долго, так уныло и бесполезно боялся?
Я отогнал не к месту хлынувшие воспоминания. Да и не нравилась мне эта страница биографии. Хотелось верить, что кроме буйной детской фантазии, ничего тогда и не было. Потому что иначе… Хорошо ещё родители не потащили к психиатру. Прибавилось бы тогда на всю жизнь проблем. А может, всё куда серьёзнее? Уже тогда, двадцать лет назад, протянула ко мне пальцы пустота. Безнадёжная, унылая - и в то же время нечеловечески сильная. Пытаясь урвать ошмётки этой запредельной силы, и крутится вся эта шваль - Солдаты, Рыцари, Адепты. Совершают ритуалы, приносят жертвы.
Да, защитил меня тогда, в сопливом детстве, ангелхранитель. Но вот если взять нынешние сны… Мухи на распухшем языке. Голые, освежёванные стены кельи. Пригнувшая меня к земле чёрная музыка. Неспроста. Чем-то зацепил я этих, снизу. Вот и суетятся. Ну да Господь не оставит.
Ладно, хватит. Сейчас бы с нежданным гостем разобраться. Кто бы это мог быть? У Никитича свой ключ, значит, к нему ктото ломится. Придётся визитёра опечалить, тем более, что мне неведомо, куда конкретно ушёл старик расслабляться.
А на пороге стоял не кто иной как настоятель храма, отец Николай. Ничего себе встреча!
- Здравствуйте, Алексей Юрьевич, - не обращая внимания на мою растерянность, приветливо произнёс он. - А я, собственно говоря, к вам.
- Заходите, конечно, заходите, - забормотал я, отступая от двери. - Я, право, не знаю, чем обязан.
Сейчас, в тёмно-сером подряснике и стоптанных сандалиях, он казался куда проще, чем утром, на службе. Сразу видно, что и лет ему немало, и проблемы замучили, и язва, наверное, покою не даёт.
Со двора неслышно появился Волчок, встряхнулся и коротко тявкнул.
- Не обращайте внимания, батюшка, се зверь кроткий, - проговорил я с внутренней усмешкой. Давно ли почти такими же словами успокаивал меня Никитич?
- Да мы с Волчком прекрасно знакомы, - благодушно пробасил священник, нагибаясь к псу и гладя того по свалявшейся тёмной шерсти. - Я эту живность ещё слепым щенком помню. Любит Федя собак, ну, и они ему взаимностью отвечают.
Волчок вновь тявкнул - на сей раз подтверждающе. Посмотрел на меня каким-то оценивающим взглядом и не спеша удалился во двор - нести сторожевую повинность. Интересно, если к Никитичу и впрямь кто вломится, много ли будет проку от смиренного двортерьера?
- Видите ли, Алексей Юрьевич, мне надо поговорить с вами, - продолжил отец Николай, заходя в комнату. - Узнать местоприбывание ваше мне, как понимаете, труда не составило. Свойство маленьких городков - новости распространяются молниеносно.
- Садитесь, батюшка, - пододвинул я ему единственный приличный стул, с изящно выгнутой спинкой. - Знаете, я, кажется, догадываюсь, о чём вы хотели поговорить.
- Совершенно верно, - кивнул он. - О Мише Званцеве.
- В таком случае вы уже третий.
- Да? - с интересом протянул священник. - И кто же, если не секрет, мои предшественники?
- Не секрет. Фёдор Никитич - вы его, надо полагать, знаете. Ну, и мальчик ещё один, Мишин приятель.
- Не густо, - усмехнулся отец Николай. - Опасаются люди.
- И чего же они опасаются? - я непроизвольно хмыкнул.
- По-моему, вы и сами догадываетесь, - негромко сказал отец Николай. - Но лучше перейдём к делу.
- Минутку, - перебил его я. - У меня такое ощущение, что разговор наш выйдет долгим, так что я, с вашего позволения, чайник поставлю. У Фёдора Никитича варенье имеется, вишнёвое, сушки ещё в пакете оставались.
- Не возражаю, - кивнул отец Николай. - Хорошое варенье у Феди, знаю, не раз гостевал… Честно говоря, Алексей Юрьевич, не знаю как начать. Опыта подобных разговоров у меня нет. Затрудняюсь даже сказать - к сожалению или наоборот. Но посудите сами. Я - настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Семья Званцевых относится к моему приходу. Я отвечаю за их духовное окормление. И разумеется, мне никак нельзя оставаться в стороне от случившегося. Конечно, тут и моя вина есть, что мальчик занимался сомнительными вещами, а я, его духовник, что называется, ни сном, ни духом. Званцевы, как вы уже, должно быть, поняли, люди не слишком воцерковленные, но тем не менее. По великим праздникам исповедовались, причащались. Как все. И у меня даже в мыслях не было, что за всеми этими мелкими грешками скрывается что-то особое. Я их и знал-то не особо хорошо.
Вере, конечно, приходской совет помогал. Пособия выписывали раз в полгода, детские вещи, само собой. Тяжело ей приходилось, муж давно умер, двое мальчишек на руках, а работа на фабрике, между прочим, весьма вредная. Не то что до Возмездия, разумеется, но всё-таки здоровье своё она надорвала. Что же до детей, то старший, Миша, мне всегда был симпатичен. Чувствовалась в нём какая-то, что ли, чистота. Он, конечно, на исповеди о многом умалчивал, это для подростков типично, но только одни это делают с ясными глазами, уверенные, что так и надо, а Михаил… Знаете, священнику всегда видно, когда человек стыдится своего умолчания. Так вот, Миша Званцев - стыдился.
- Снимая снимал первичные показания, - заметил я, - мне пришлось поинтересоваться: не приходило ли ему в голову о своих необычных способностях рассказать на исповеди. Оказалось - ни о чём таком мальчик и не помышлял.
- Ну, значит, о чём-то другом умалчивал, - покладисто согласился отец Николай. - Но заметьте, душа у него болела. А это, как вы знаете, свойственно хорошему человеку. Да… А теперь вот вскрылась эта история. Неприятная, конечно, история, но, думаю, Миша сделает из всего случившегося правильные выводы. Жаль, что всё так нелепо получилось. Как вы, Алексей Юрьевич, представляете себе дальнейшие его перспективы?
- Ну, что вам сказать, - задумчиво протянул я, снимая чайник с огня. - Будет, разумеется следствие. Мальчик не достиг ещё возраста полной уголовной ответственности, значит, скорее всего, будет отправлен в спецмонастырь. Видимо, до совершеннолетия. Потом вернётся домой. Конечно, останутся некоторые ограничения на учёбу, на работу. Но всё это вполне терпимо.
- Спецмонастырь? - выделяя голосом слово "спец", переспросил отец Николай. - Я, кажется, что-то такое слыхал, но всё же сейчас как-то не могу взять в толк. Не могли бы вы объяснить, в чём суть сего заведения? Похоже, с настоящим монастырём оно имеет весьма мало общего.
- Мне, батюшка, тоже до сех пор не приходилось сталкиваться с ними, - осторожно начал я, - но судя по всему, это нечто вроде интерната с довольно строгим режимом. Для малолетних оккультистов, членов еретических сект.
- Колония? - понимающе кивнул отец Николай.
- Ну, можно сказать и так. Разумеется, без тех мерзостей, что были при плутократах и красных. Окормление воспитанников осуществляют опытные священнослужители. Вся деятельность спецмонастыря находится под архиерейским контролем.
- Алексей Юрьевич, - неожиданно прервал меня отец Николай, - вы не замечаете, что сама ваша лексика сделалась вдруг сугубо официальной? И знаете, почему?
- Самому интересно, - удивлённо ответил я.
- А потому, видимо, что практически ничего о спецмонастырях вы, Алексей Юрьевич, не знаете. И, пытаясь убедить меня в доброкачественности сих заведений, повторяете чужие слова. Предназначенные, кстати, именно для успокоения масс. А вот мне представляется, что колония всегда колонией остаётся, как её ни величай. И нравы там практически не меняются. Духовное окормление - всё это, конечно, замечательно, однако в тамошних условиях его явно недостаточно. Да и к тому же, - он испытующе взглянул на меня, - известно ли вам, Алексей Юрьевич, что персонал в этих монастырях состоит отнюдь не из монахов?
- Известно, батюшка, - усмехнулся я. - Всякой работой должны заниматься специалисты, а монашеское делание, как я полагаю, заключается в другом. Спасать свои души, молиться за весь мир - это одно, а заниматься несовершеннолетними преступниками - совершенно другое. Неудивительно, что высочайшим повелением спецмонастыри отданы в ведение УЗВ.
- И вы полагаете, что пребывание там будет для Миши наилучшим выходом?
- Полагаю, да. А вы могли бы предложить что-то иное, батюшка?
- В принципе, - задумчиво протянул отец Николай, - приходской совет мог бы взять мальчика на поруки. В конце концов, настоящего оккультизма, с призыванием нечистого, с ритуалами - такого, насколько я понимаю, не было.
- К сожалению, батюшка, настоящий оккультизм начинается именно с этого. Мишей бы скоро заинтересовались… большие люди. А противостоять их методам нелегко и взрослому, опытному человеку. Так что мы выбрали меньшее из двух зол.
- Вот как? - прищурился отец Николай. - Не кажется ли вам, что когда мы это самое делаем - из двух зол выбираем, то и добра больше не становится? И уж во всяком случае, когда касаемся дела духовного - а мы с вами именно о таком деле говорим, нельзя в эту ловушку попасть. Если это зло - так зачем к нему примеряться? Ну выбрали вы это меньшее зло, остались с ним. Возникает лишь один вопрос - а с Господом-то вы остались? С Тем, Кто не терпит никакого зла?
- Ну, это вы, батюшка, перегибаете, - я был поражён примитивностью его логики. - Не выбирать из двух зол - значит, совсем ничего не делать. Пусть, мол, всё идёт как идёт, а мы постоим в сторонке. Только вот на Страшном Суде как потом ответим? Отказ от выбора - это ведь тоже выбор, батюшка. Причём самый лёгкий.
- А всё же я не понимаю, - не сдавался отец Николай, - кому стало бы хуже, возьми мы Мишу на поруки? Он бы, естественно, покаялся, перестал бы заниматься этим своим ремеслом, да и наблюдали бы за ним. Теперь, когда известные события случились, он на виду. Никто бы из взрослых оккультистов никуда бы его не затянул. Я вам обещаю.
- Вот теперь-то, после "известных событий", - выделил я голосом обтекаемую батюшкину фразу, - им обязательно заинтересуются. Если, конечно, его не изолировать. А насчёт "на виду"… Отец Николай, ну за кого вы нас в Управлении принимаете? Мы же профессионалы, поймите это. Мы знаем, как можно выйти на человека, минуя любые преграды. А уж в вашем-то городке - и подавно. Вы могли бы следить за мальчиком круглосуточно, всем приходом, - а так или иначе проглядели бы. Не забывайте, кто помогает нашему противнику.
- Да я и не забываю, - усмехнулся отец Николай. - Только и вы не забывайте, Кто помогает нам.
- На Бога надейся… - вздохнул я. Ну почему он никак не хочет понимать очевидного? - Нельзя же всё на Него перекладывать, батюшка. Это уже не вера в Промысел получается, а элементарный фатализм. И уход от ответственности, между прочим. Мы, в Управлении, понятное дело, далеко не ангелы, своих нестроений у нас хватает, и в избытке, но, по крайней мере, мы не даём гарантий там, где гарантий не существует.
- В том числе и гарантий, что выдержите меру? - прищурился батюшка.
- То есть? Не понял вас.
- Я говорю насчёт самого вашего метода - насилия. Поймите, Алексей Юрьевич, я же не отвергаю его в принципе, но вот борясь с работой антихристовой силой меча - выдерживаете ли вы меру? Помните, у апостола в послании к Ефесянам - несть наша брань к плоти и крови.
- Апостол Павел, между прочим, и другое говорит - начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое.
- Так ведь там, Алексей Юрьевич, не о том зле говорится, - с мягкой улыбкой возразил священник. - Я понимаю, когда речь идёт о сатанистах, которые детей похищают, убивают случайных свидетелей шабаша, подкупают чиновников и прочее - тут вам и меч в руки, и автомат, и кто бы спорил? Ведь явное же зло, видимое. Такие вещи и светское законодательство преследует в любой нормальной стране. А только вот мальчик Миша Званцев ни жертв никаких не приносил, ни храмов не осквернял, а вы его - в камеру. А потом следствие, и не уверен, что все следователи у вас, в Управлении, такие порядочные, как вы. Сами же знаете, что грубее, то эффективнее. И спецмонастырь этот, попросту говоря, зона, и колючая проволока, небось, вдоль забора тянется. Вам разве не жалко парня, сердце разве не болит?
- Жалко, конечно, - вздохнув, признался я. - И сердце покалывает. Но кроме сердца, у меня ещё и голова имеется. И я понимаю, что не всегда стоит доверять своим порывам. Вы уж простите, батюшка, я, возможно, резок. Но только после оно боком выйдет.
- А чему же тогда доверять, Алексей Юрьевич? Должностным инструкциям? Я старше вас, должно быть, раза в два, так на моей памяти их столько поменялось, а сердце - оно всегда при мне. И Господь со мной через него говорит. Думаю, и с вами тоже. А инструкции… Их люди пишут.
- Так по-вашему, Управление вообще не нужно? - чувствуя, что закипаю внутри, тихо произнёс я. - И мы, выходит, не различаем Божьих повелений? Знаете, когда мы присягу давали, владыка Пафнутий в своём слове сказал - ребята, помните всегда, что вы - боевой отряд Церкви.
- Прямо так и сказал? - чуть ли не испуганно переспросил отец Николай. Помолчав, хмуро произнёс: