Где-то совсем рядом ухнул огромный железный филин. Заскрипели, наклоняясь, могучие деревья. Слева от Шибанова, круша подлесок, рухнула высоченная сосна. Испуганная Роса заплясала под ним, и капитан изо всех сил натянул поводья. Сверху сухим дождем сыпалась хвоя. Мины, истошно визжа стабилизаторами, падали теперь в полукилометре от капитана, пробивая в стене сосен бреши, сразу же заполнявшиеся сизоватым дымом. Сквозь дым просвечивало солнце, и это было удивительно красиво.
"Какого черта они лупят по лесу? - подумал Шибанов. - Здесь же, кроме меня, никого нет!"
Размышлять времени не было. Он пригнулся к шее дрожащей Росы и пустил ее в галоп.
"Эмку" он обнаружил километра через три. Автомобиль съехал в кювет, задние колеса беспомощно торчали над краем дороги. Капитан спрыгнул с лошади, и, держа ее в поводу, чтобы не убежала, подошел к машине.
Левый бок "эмки" был вмят в салон чудовищной силы ударом. Шофер лежал головой на покореженном руле, из ключицы у него торчал уродливый черный осколок. Шибанов потрогал его за шею, пытаясь нащупать пульс - шофер был уже холодным.
- Вот, значит, в чем дело, - сказал сам себе капитан.
Он забрал документы шофера и его личное оружие, и вернулся к дороге. Роса пугалась и прядала ушами при каждом новом залпе минометов.
- Ну, девочка, - Шибанов порылся в карманах и дал ей новый кусочек сахара, - давай, не подведи меня. Нам во что бы то ни стало надо добраться до этого штаба, понимаешь?
К штабу бригады он подъехал уже в сумерках - массированная канонада к этому времени почти прекратилась, с запада доносился только утомительный лай пулеметов и редкие разрывы гранат. Лес обрывался резко, будто отрезанный невероятных размеров лопатой - дальше тянулись поля, которые та же лопата взрыхлила для какого-то небывалого посева. Семена, брошенные в эту землю, были стальными, их обильно поливали кровью, а удобряли человеческими телами. За полем мерцали колючие огоньки - тысячи колючих огоньков. Там стояла 9-я армия генерала Вальтера Моделя, уже полгода удерживавшая Ржев.
Капитан Шибанов, в отличие от большинства солдат и офицеров Красной Армии, знал правду о том, что происходило на Ржевском выступе. В первые же дни после Нового года 9-я армия вермахта на северном фланге группы армий "Центр" оказалась под угрозой окружения. Ее командующий, генерал-полковник Адольф Штраус, страшась неминуемого позора и гнева фюрера, каждый день надирался шнапсом и был неспособен принимать решения. В конце концов он слег с тяжелейшим нервным расстройством и был отправлен в Берлин. Вместо него командующим 9-й армией был назначен пятидесятилетний генерал танковых войск Вальтер Модель - человек, обладающий чрезвычайно уродливой внешностью и невероятно сильным характером.
Модель начал с того, что надерзил самому Гитлеру. Ознакомившись с ситуацией во вверенных ему войсках, он запросил у фюрера дополнительный корпус - иначе, заявил Модель, 9-ю армию спасти не удастся. Гитлер согласился, но потребовал, чтобы этот корпус принял участие в боях к северо-западу от Вязьмы. Модель возразил, что русские начнут наступление гораздо севернее, около Ржева, а значит, корпус надлежит перебросить именно туда. На глазах у изумленных фельдмаршалов новоиспеченный генерал, еще три месяца назад бывший простым дивизионным командиром, не оставил камня на камне от плана фюрера, предусматривавшего концентрацию сил у Вязьмы. В конце концов, когда потерявший терпение Гитлер повысил на Моделя голос, тот холодно посмотрел на него через монокль и произнес ставшую знаменитой фразу:
- Кто командует 9-й армией, вы или я?
Эта немыслимая наглость произвела впечатление на фюрера, и он дал Моделю карт-бланш. И не ошибся - в течение последующих нескольких месяцев Модель спас не только 9-ю армию, но и всю группу армий "Центр".
В январе и феврале Ставка Верховного Главнокомандования обрушила на позиции Моделя несколько чудовищных ударов. 39-й армии под командованием генерал-лейтенанта Масленникова удалось прорваться сквозь его оборону к югу от Ржева, но Модель отрезал ее от шедших на помощь подразделений пяти советских армий, и окружил. Утопая по пояс в снегу, солдаты Моделя с фанатичным огнем в глазах сдерживали натиск русской пехоты. Все усилия оказывались тщетны - 9-я армия превратилась в волнолом, о который разбивались попытки широкомасштабного наступления советских войск. Если где-то возникала угроза прорыва, Модель бросал туда свои отборные резервы - полк СС "Фюрер". Об эсэсовцах "Фюрера" говорили, что эти парни сражаются даже мертвыми. К концу февраля от всего личного состава полка осталось 35 человек. Но 9-я армия Моделя устояла.
Ржевский выступ неожиданно превратился в тот камень, на который нашла коса нашего зимнего наступления. В ожесточенных попытках прорвать окружение погибла 39-я армия - из тридцати двух тысяч человек в живых осталось всего пять. Шибанов видел документы (разумеется, под грифом "совершенно секретно"), в которых говорилось о гибели под Ржевом шести наших дивизий, разгроме десятка других и гибели семидесяти процентов личного состава армий, принимавших участие в попытках справиться с Вальтером Моделем. Цифры общих потерь во время Ржевско-вяземской операции не назывались даже в этих документах, но они, без сомнения, были огромны.
И это было главной причиной появления капитана Шибанова в лесах к югу от Ржева.
Он вошел в штабную землянку, низко наклонив голову - рост в сто девяносто сантиметров вынуждал двигаться осторожно. За грубо сколоченным столом сидели трое мужчин - грузный лысоватый генерал с округлым крестьянским лицом, крепко сбитый брюнет с погонами майора артиллерии, и худощавый лейтенант госбезопасности с узкими и злыми глазами. Перед ними стоял большой, похожий на снаряд, термос и три глиняных миски, от которых поднимался пар. На деревянной разделочной доске лежали яйца, огурцы, зеленый лук и хлеб. Присутствовала и полулитровая металлическая фляга.
- Капитан НКВД Шибанов, седьмой отдел Главного Управления.
- Что так поздно, капитан? - недовольно спросил генерал, отламывая хлеб. - Я за тобой машину послал, думал, ты к обеду поспеешь.
- Черная "эмка" с номерами 23–57 лежит в кювете километрах в четырнадцати отсюда, товарищ генерал, - сказал Шибанов. - Шофер погиб, вот его документы и оружие.
Он положил на край стола воинскую книжку, солдатский медальон и пистолет убитого шофера.
Генерал выругался.
- Эх, Лешка… Месяц только, как из госпиталя, вот же не повезло парню! А какой водила был классный!
- Мне очень жаль, - проговорил Шибанов. - Кстати, товарищ генерал, у вас есть какие-либо соображения по поводу того, почему немцы обстреливают лес?
Генерал посмотрел на него так, как будто в гибели Лешки был виновен именно он, капитан Шибанов.
- Не много на себя берешь, капитан?
Подобные интонации были хорошо знакомы Шибанову - фронтовые офицеры использовали каждый удобный случай, чтобы показать столичному особисту, кто из них круче. Обычно он старался не давать поводов для таких демаршей, и вопрос о том, почему немцы бьют по пустому лесу, был задан им без всякой задней мысли. То, что начштаба бригады воспринял его, как личное оскорбление, удивило капитана.
- Попрошу ознакомиться с моими полномочиями, - сказал он сухо.
Не торопясь, достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо документ и протянул его генералу. Тот фыркнул, развернул бумагу и начал читать. По мере того, как он читал, простецкое лицо его приобретало все более кислое выражение. Наконец, генерал добрался до подписи (народный комиссар внутренних дел Л. П. Берия), и окончательно заскучал.
- Ну, и чего тебе от нас надо, капитан? - спросил он уже совершенно другим голосом.
- Вчера я разговаривал по ВЧ со старшим уполномоченным Лукашевичем. Я полагал, что он изложил вам мою просьбу.
Худощавый отложил ложку и поднялся.
- Старший уполномоченный ОО НКВД лейтенант госбезопасности Лукашевич. Товарищ капитан, я передал ваши пожелания товарищу начальнику штаба и товарищу комиссару бригады.
- А, - пробурчал генерал, возвращая Шибанову подписанный наркомом документ, - ты насчет заговоренного… Ну, есть такой. Зачем он тебе?
- Мне необходимо с ним поговорить, - ответил капитан. - Но прежде, если позволите, я хотел бы задать несколько вопросов товарищу лейтенанту госбезопасности.
- Иди, Лукашевич, - генерал махнул рукой. - Ваши особистские дела мне не интересны. А ты, капитан, если захочешь борща навернуть, приходи, у нас тут еще осталось.
- Спасибо, товарищ генерал, - Шибанов подождал, пока старший уполномоченный выберется из-за стола и, отдав честь, вышел из землянки. - Пойдемте, товарищ лейтенант, покажете мне ваше царство.
- Скажете тоже - "царство", - усмехнулся Лукашевич. - Такая же землянка, только пониже да погрязнее.
- А вот это нехорошо, - укоризненно проговорил капитан, - рабочее место следует содержать в чистоте и порядке.
Лейтенант плотно сжал и без того узкие губы.
- Вам легко говорить, товарищ капитан. А здесь у нас грязь везде. Вши. Бывает, засунешь руку за гимнастерку, на ощупь, не глядя, нашаришь, вытащишь такой катышек - а там их, может, десяток, вшей этих, ну и не глядя бросаешь из окопа вон к ним… - он показал в сторону огней армии Моделя. - Не моемся неделями. Речка ближайшая вон там, на поле - только подойдешь, фрицы гвоздить начинают. С водой плохо. Когда бой два, три дня - хоть совсем помирай. Воду из воронок котелками набираем, потом во флягу пару таблеток хлорки - и пьем. Хорошо, хоть водку иногда подвозят, она дезинфицирует…
Шибанов с интересом взглянул на особиста.
- Не понял, товарищ лейтенант, вы что, мне жалуетесь?
Лукашевич осекся.
- Да нет, конечно, товарищ капитан. Просто… насчет грязи…
Они зашли в землянку Лукашевича, служившую одновременно и канцелярией особого отдела.
- Хотите чаю? - спросил старший уполномоченный, вытаскивая из кармана связку ключей. В углу стоял несгораемый шкаф, явно позаимствованный из конторы ближайшего сельсовета. - У меня сухари есть.
- А давайте, лейтенант, - улыбнулся Шибанов. - А пока будем чаи гонять, вы мне все про интересующую меня личность и расскажете.
- Ну, значит, так, - Лукашевич отпер дверцу несгораемого шкафа и вытащил оттуда тонкую картонную папку. - Во вторник я получил от начальника особого отдела бригады товарища Богданова инструкцию, которой предписывалось сообщить о наличии во вверенном мне подразделении бойцов, обладающих особыми способностями, если, конечно, такие бойцы имеются. Честно говоря, я сначала не очень понял, что за способности должны быть - ну, там, может, кто-то стреляет метко, или ножи хорошо бросает, или там выпью кричит, но товарищ Богданов разъяснил, что речь идет о совсем особых способностях. И тут я сразу вспомнил о заговоренном.
- Это что, кличка такая? - спросил Шибанов.
- Ну, не то чтобы кличка… Солдаты его так между собой называют, потому что его вроде как пуля не берет.
- Имя-фамилия у этого заговоренного есть?
- Так точно, товарищ капитан, - Лукашевич раскрыл папку. - Старшина второго пехотного полка Теркин Василий Степанович. Призван на военную службу в октябре сорок первого, участвовал в боях под Москвой, отмечен медалями за храбрость. Дальше вот самое интересное - в составе стрелкового батальона седьмой бригады 39-й армии принимал участие в попытках прорыва окружения в январе-феврале этого года. Ну, вы наверное, знаете, что тридцать девятая почти полностью погибла… около пяти тысяч солдат и офицеров попали в плен к немцам, остальные были убиты. К нашим прорвалось через кольцо окружения человек триста. И Теркин среди них.
- Пока не вижу ничего необычного, - заметил Шибанов. - Триста человек - это, с точки зрения статистики, очень много.
- Подождите, - Лукашевич перебирал листы. - После этого Теркин участвовал в каждом нашем наступлении на позиции 9-й армии. Вы не представляете, что там было, товарищ капитан! Просто жернова, понимаете? И эти жернова нас мололи в кровавую труху!
- Постарайтесь без обобщений, лейтенант, - поморщился Шибанов. - Я не хуже вас знаю о трудном положении на этом участке фронта.
- Извините, - Лукашевич поднялся и направился в угол, где стояла спиртовая конфорка. Зажег огонь и водрузил на него закопченный чайник. - Я продолжаю. Два или три раза Теркин оставался одним из очень немногих выживших - может быть, речь шла о десятке из полка. Когда немецкая авиация раскатала батальон майора Чеботарева - это было в марте - из всего батальона в живых осталось только двое - Теркин и рядовой Овечкин, которому оторвало ступню. Теркин вытащил Овечкина на себе. После этого о нем и стали говорить, как о заговоренном. Овечкин клялся, что пока старшина тащил его к своим, рядом с ними не упало ни одного снаряда.
- Да, - сказал капитан, - это уже кое-что.
- Я поднял все доступные документы, - Лукашевич поставил перед Шибановым металлическую кружку, аккуратно положил на клочок газеты три ржаных сухаря. - Получается, что Теркин без единой царапины вышел из двадцати трех боев, восемь из которых закончились почти полным уничтожением тех подразделений, в которых он служил, пятнадцать - чрезвычайно тяжелыми для нас потерями. По-моему, это можно назвать особыми способностями, хотя я, честно говоря, не понимаю, как это у него получается.
- Дайте поглядеть, - Шибанов протянул руку к папке. Некоторое время он внимательно читал документы, не обращая внимания на разливавшего чай Лукашевича. - Что ж, хорошая работа, лейтенант. Теперь мне хотелось бы взглянуть на самого героя.
- Вы пока пейте чай, товарищ капитан, а я схожу за Теркиным.
- Да, - рассеянно кивнул Шибанов, продолжая изучать содержимое папки, - только вот что, приведите его не сюда, а в штабную землянку. Мне понадобятся свидетели.
Чай и сухари капитан оставил нетронутыми.
2
- Я, Теркин Василий Степанович, старшина второго пехотного полка, четырнадцатого года рождения, русский, беспартийный, несудимый, в присутствии начальника штаба 13-й стрелковой бригады генерала Осипова, комиссара бригады майора Зеленина и старшего уполномоченного особого отдела бригады лейтенанта госбезопасности Лукашевича, обязуюсь хранить в тайне все, что мне будет сообщено товарищем Шибановым по поводу моих особых способностей и согласен на проведение проверочного эксперимента.
Вот такую ерундистику пришлось мне повторить, ребята. И эдак торжественно, с выражением, как будто я не перед начальством стою, а в самодеятельности играю. Эти двое - генерал с майором - были уже принявшие, им такое представление даже нравилось. Особист наш, Лука, выглядел, как обычно, вареным осетром - черт его разберет, о чем он там думает. И только сам этот товарищ Шибанов смотрел ну очень серьезно, как будто ждал, что я что-нибудь напутаю, и очень ему этого не хотелось. Ну, я и не напутал - чего парня зря расстраивать.
Парняга, я вам скажу, еще тот. Выше меня на голову, в плечах - косая сажень, нос перебит. Кулаки - как два моих. На груди - орденок. Но сам сытый такой, откормленный, видно, что не по окопам свою награду добывал. Лука на него смотрит влюбленными глазами, ну, думаю, все понятно, московское начальство прибыло.
- Ладно, - говорю, - сообщайте мне про мои особые способности, сгораю, между прочим, от нетерпения.
А товарищ Шибанов мне так ласково:
- Есть мнение, товарищ Теркин, что вы солдат неуязвимый. Знаете, как вас в полку называют? Заговоренный. Вот интересно было бы узнать, а что вы сами по этому поводу думаете?
- Да что тут думать, - отвечаю, - русский солдат, если только он не ленив и смекалист, легко может свою смерть обхитрить. Кто раз, кто два раза, а кто и сто. У меня вот пока получается.
- Ну что ж, - говорит товарищ Шибанов, почувствовав ко мне неизъяснимое доверие и по этому поводу переходя на "ты", - давай посмотрим, получится ли сейчас.
И достает из широких штанин револьвер системы "наган". Новенький, похоже, что недавно со склада. Откидывает барабан, высыпает на ладонь патроны. Все, кроме одного.
- Про "русскую рулетку" слыхал, старшина?
- Слыхал, - отвечаю, а у самого что-то в груди екает.
- Сыграем? - спрашивает.
- Да как-то не хочется, - говорю.
Он брови хмурит.
- Считай, что это приказ, старшина. Стреляешь три раза. Выиграешь - проси, что хочешь. Проиграешь - значит, не заговоренный ты.
У меня аж ладони взмокли.
- Нет, - говорю, - товарищ Шибанов. Это не игра, а глупость сплошная. Ну, кому нужно, чтобы я свои мозги тут по стенам поразвесил? От этого ж бригаде ни проку, ни толку, одни убытки. Хотите, я сейчас быстренько через поле сгоняю, и от фрицев вам живого языка приведу? Риска столько же, а пользы гораздо больше.
Смотрю, не нравится ему мое предложение.
- Вот что, старшина, приказы не обсуждаются. Если трусишь, так и скажи - трус я, мол. Вон, перед товарищем генералом скажи - я, Василий Теркин, трус и дешевка, боюсь проверить свои особые способности, нужные, между прочим, советской Родине. Хочу от проверки отмазаться и по этому поводу готов даже сгонять через поле к немцам. А уж языка ты там искать будешь или в плен сдашься - это науке неизвестно.
Ах, вот как, думаю, гнида ты московская.
- Ладно, - говорю, - будь по-вашему, товарищ Шибанов. Давайте мне ваш револьвер. Только уговор у нас будет такой: если я три раза выстрелю и живой останусь, очень мне желательно в этом случае вам в репу наварить. За такое ваше бесчеловечное отношение.
Тут наш комиссар, орел наш, взвивается до небес:
- Да ты что себе позволяешь, старшина! - кричит. - Товарищ капитан от самого наркома внутренних дел прибыл, а ты ему - в репу? Это, между прочим, уже антисоветской агитацией попахивает!
А мне уже все равно, я уже мысленно с жизнью попрощался.
- Это от вас, - говорю, - попахивает, товарищ майор. Потому что нам водку в цистернах из-под бензина привозят. Вы, когда курите, осторожней будьте, а то сгорите к едрене фене.
Тут генерал неожиданно оживился.
- Старшина прав, - говорит, - последнее время водка совсем дрянная стала. Сырец какой-то, и действительно бензином воняет.
А товарищ Шибанов мне протягивает "наган".
- Договорились, старшина. Три выстрела - и в репу. Я в обратку бить не стану, клянусь.
У меня аж под ложечкой засосало.
- Ну, - говорю, - если пропаду не за грош, на вас грех будет, до смерти не замолите.
Кручу барабан, подношу ствол к виску, думаю - эх, Господи, пронеси… Нажимаю - осечка.
- Отлично, - говорит товарищ Шибанов. - Еще два раза осталось.
А у самого глаза такие внимательные, будто хочет меня на всю жизнь запомнить.