Поздно вечером, оглядываясь за горы, где мерцало тусклое зарево, выбрел Сисара к шатрам мирных кочевников - кенеян. Шлем он потерял в дороге, лицо скрывал грим из жирной копоти и пыли. Все тело сочилось болью после целого дня на крутых тропах, ноги были стерты до мяса; на затылке саднил большой ожог, кожа слезала мокрыми лоскутами.
Собрав последние силы, начальник отряда доковылял до шатра, где жил данник царя Иавина, кенеянский вождь Хевер, человек хитрый, но более развитый, чем его соплеменники. Видимо, хозяин был дома, огонек светильника теплился за чуть отодвинутым дверным полотнищем. После ада в долине Киссона и мучительного пути через горы все казалось добрым сном: уютный свет, тишина, шорохи в козьем загоне, стадо островерхих шатров под дубами, запахи навоза и парного молока.
Сисара отдернул полотно и заглянул в шатер. Он ошибся: дома была лишь жена Хевера. Широкобедрая и плосколицая, вовсе не женственная Иаиль шила, сидя на вытертом ковре, а кругом возились ее голые дети. Подслеповато моргал фитиль в глиняной плошке.
Женщина узнала Сисару сразу, порою он заезжал к Хеверу на шумной самокатной повозке - выпить вина, потолковать…
- Зайди, господин, - сказала она. - Мужа моего нет, он поехал в Кадес за сбруей для лошадей. Но ты зайди, я угощу тебя и приму, как подобает.
Из поданного кувшина Сисара умыл руки и лицо; затем вошел и блаженно растянулся на войлочной подстилке. Иаиль напоила его тепловатым кислым кумысом, принесла оливкового масла, и гость смазал ожог на шее, немного утихомирив боль.
Как ни заставлял себя начальник отряда думать о важном, о том, что в штабе его наверняка считают погибшим, - дремотная вялость овладевала измученным Сисарой. Что толку терзать себя, коль скоро нет при нем ни рации, ни даже ракетницы на тот случай, если его станет разыскивать вертолет?.. Останься Сисара на поле боя и не сгинь под обстрелом с воздуха, его бы наверняка живьем освежевали "заречные"… Главное, он уцелел - значит, есть шансы выбраться отсюда. Наутро он облачится в долгополую одежду Хевера, купит у вождя лошадь и поскачет к морю. Бегства Сисары не видел никто, ушел он тростниками, речной долиной, - погоня вряд ли будет выслана, и не позднее, чем завтра вечером, он достигнет потайной бухты, куда заходят патрульные катера.
Так оно и произойдет. Спокойнее, дружище, спокойнее!.. Сейчас тебе надо отдохнуть. Хорошенько отдохнуть до рассвета…
Самый смелый из детей, курчавый малец с торчащим, будто морковь, пупком, приковылял и вытаращился на гостя, не зная, заплакать или улыбнуться. Сисара сделал ребенку гримасу, пытаясь насмешить…
Оставив шитье, хозяйка быстро оглянулась. Глаза Сисары были закрыты.
Она бесшумно подошла вплотную, наклонилась - грузная, как медведица… Веки гостя дрогнули, приподнялись. Он еще не спал, хотя глядел с сонной беззащитностью.
Иаиль прикрыла Сисару шерстяным одеялом и вернулась к своему шитью. Командир лишь благодарно покивал головою и завозился, устраиваясь поудобнее… Говорить не хотелось. Да и о чем он смог бы говорить с этой дремучей бабой, наверняка видящей в нем опасного колдуна?.. Она в жизни не поймет, какая беда надвигается на земли ханаанян и все прилегающие страны. "Заречные", потомки адептов Внешнего Круга, что спаслись в малых убежищах Приморья, пытаются восстановить допотопную мировую империю. Это шестьсот тысяч беспощадных фанатиков, уверенных в своей богоизбранности; их воины храбры и великолепно обучены, женщины обильно рожают, а Меру то и дело подбрасывает им подарочки из своего арсенала. За много лет до сегодняшней битвы мощным артобстрелом были обрушены стены старейшего из после потопных городов, Иерихона; выжжен напалмом город-крепость Гай; гигантские осветительные ракеты превратили ночь в день и тем повергли в трепет армию пяти ханаанских царей под Гаваоном… До недавних пор мы удерживали за собою морское побережье, теперь приходится отступать. Склады оружия и боеприпасов в подземельях штаба сектора почти опустошены. Надо искать новые пути сопротивления. Готовиться к тысячелетней войне. Но все это потом… завтра…
На миг еще прояснело сознание Сисары; почудилось ему, что осторожные шаги хрустят вокруг шатра, сжимается кольцо крадущихся врагов. Верный пистолет сразу по приходе в дом был засунут Сисарою под изголовье. Выхватить его, вскочить, распахнуть вход… Нет сил. То, должно быть, топчутся козы. Завтра…
Окончив шить, Иаиль накормила грудью полугодовалую девочку. Все с тем же бездвижным, словно у зверя, лицом вышла вперевалку на двор и принесла один из кольев, которыми прибивают к земле края шатра. Взяв в другую руку деревянный молоток, снова подошла к ложу гостя. Дети затихли, глядя с любопытством из своих углов, что делает мать. Она послушала дыхание Сисары и, найдя его спокойным, приставила окованное медью острие кола к виску спящего. Начальник отряда шевельнулся, по-детски сворачиваясь под одеялом. Не медля, Иаиль взмахнула молотком и деловито нанесла удар.
Дождавшись, пока перестанет извиваться тело, хозяйка отвела входное полотнище. Снаружи блеснули шлемы, нагрудники и концы копий.
Глава ІІ
В тот раз Старик вызвал меня не в служебный кабинет, а к себе домой, на Шарнгорстштрассе.
Не знаю, почему, но перед тем, как ехать к Старику, я оставил машину на берегу канала и долго гулял пешком, точно прощаясь с городом. Сходил на Унтер-ден-Линден, к старому Фрицу, славному тем, что лучшие поэты и философы его эпохи ютятся под хвостом королевского коня. Сейчас памятник был забран досками и сквозь щели гневно таращился в небо, точно высматривал очередную армаду… В те тоскливо-сырые дни конца февраля враг ждать себя не заставлял: тут и там за крышами гнойно дымили пожарища; истерически завывая, проносились санитарные машины. Порою, знакомая улица оказывалась перерезанной рухнувшим домом…
Кружным путем вернулся я на набережную, перешел мост и долго стоял перед хмурыми колоннами Пергамона. Тяжеловесная пародия на античный храм, серо-черная от въедливой копоти, наводила меня на обычные мысли о нашей навязчивой, чисто немецкой гигантомании.
Я не люблю столицу, ее липкий туман, безвкусно-пышные закопченные громады - но стойкое предчувствие разлуки отзывалось глухою болью. Словно не увижу больше ни мутно-зеленой Шпрее под мостами, ни толстых лап надземки над изрытой бомбами Александерплатц.
Когда я вошел в кабинет Старика, хозяин сидел, склонившись над столом, и лишь поднятием отечной руки приветствовал мое появление. Пепел из трубки только что просыпался на разложенные игральные карты, и Старик неуклюже сдувал его. Такой уютный, краснощекий рождественский дедушка. И обстановка самая мирная: потертые кожаные кресла, стол под лампой в виде бронзового Меркурия, ряды книг… Не надо только присматриваться к фотографиям на стеллаже. Они могут надолго лишить покоя. Люди, что сняты рядом с молодым Стариком, теперь командуют армиями и повелевают странами. Их фамилии много лет звучат уже для немцев, как имена воскресших языческих богов. Вряд ли они вывешивают у себя дома фото, где запечатлены в одних трусах, горланящими с кружкою пива. Но Старику можно все. Его вряд ли тронет даже Первый Адепт. Сам Глава Ордена побаивается Старика, хотя тот занимает скромную должность консультанта "Аненэрбе" по индо-тибетским учениям.
- Бруно, - сказал Старик, дождавшись, пока я нырну в "гостевое" кресло. - Ты хочешь кофе, чаю или рюмочку "Эделькирш"?
Больше всего ему нравится, когда гость, отказавшись от угощения, просит набить табаком одну из многочисленных трубок. У Старика завидная коллекция.
Трубку майссенского фарфора с серебряной крышкою подарил ему когда-то Гиндербург.
Я отказываюсь от угощения, выбираю скромный, хорошо обкуренный "брайяр" и прошу набить его. Хозяин подносит мне трубку вместе с разожженным трутом. Табачная смесь бесподобна, она благоухает чем-то довоенным, цветочно-безмятежным…
Передвигая карты, Старик рассказывает о чепухе, каких-то своих снах и недомоганиях, о том, как он подвернул ногу, спускаясь в бомбоубежище. Я понимаю, что он намерен исподволь перейти к главной теме, но невольно отвлекаюсь на другое. Слева от меня на нижней полке, как бы невзначай прислоненный к корешку "Дхаммапады", стоит снимок: Старик и будущий Глава Ордена позируют, обнявшись, оба в коротких штанах и лихо заломленных тирольских шляпах, на фоне какого-то слащавого озера с беседкой. Где это, когда?.. Блестят у Главы Ордена очки, смолоду он слеповат, наш Генрих Птицелов…
Строго говоря, лишь с помощью Старика, его небрежно брошенных сквозь трубочный дым иронических максим и редких, но глубоких откровений я понял, насколько неисповедима воля высших неизвестных. Хозяин - один из немногих, кто тесно общался с такими столпами оккультизма, как великий магистр "Ордена Восточного Храма" Алистер Кроули, или русский маг Григорий Гурджиев, или наш Карл Хаусгофер, носивший погоны немецкого генерала и сан буддийского священника, - тот самый Хаусгофер, что в тюрьме Ландсхурт внушил Первому Адепту замысел "Моей борьбы…" Если бы не он, я никогда бы не поверил, что величайшее в истории дело может воплощаться руками столь, мягко говоря, слабых людей, как наши вожди. Но, оказывается, у Неизвестных другие представления о пригодности человека на роль их орудия…
Взять хотя бы того же Первого Адепта. Что за нелепая, противоречивая фигура, клоун Сатаны, вызывающий то смех, то ужас! В юности, сбежав от семейных неурядиц, таскался по ночлежкам Вены; голодал, однако последние медяки тратил на шарлатанские книжонки самозваных "гуру", набивал себе башку дикой смесью из йоги, астрологии и писаний об арийском сверхчеловеке. Рехнулся вовсе; на фронте полковой командир Лист клялся, что не допустит до офицерского чина "этого припадочного богемского ефрейтора". Но из припадочного вырос живой бог, покоривший пол мира, и даже суровый "старый борец" Грегор Штрассер вынужден был признать: "Господин с комической щеточкой усов превращается в архангела".
О да, в явном, вещественном плане Первый - отпетый негодяй, грязный извращенный человечек. Уж мы-то знаем… Его чуть не шлепнули за доносительство рабочие-дружинники пресловутой Баварской Советской республики. И в группу Дрекслера, зародыш нашей партии, будущий Первый Адепт был внедрен, как осведомитель, начальником отдела пропаганды военного округа капитаном Майром… А его сексуальные похождения? Ради денег ублаготворял пожилую фрау Бехштейн, жену фабриканта роялей, и зверски мучил свою племянницу Гели Раубаль. Послушные законники объявили, что Гели застрелилась; но нам было ведомо, какие раны и кровоподтеки покрывали тело "самоубийцы", как беспощадно сломал ей кто-то пальцы рук… И при всем при этом, один из "священной семерки" основателей партии, серьезный оккультист Дитрих Эккарт сказал перед смертью, указывая на Первого: "Следуйте за ним. Он поведет танец, музыку которого написал я. Мы дали ему средства общения с ними…"
Может быть то, что зовется моралью, духовными устоями, лишь мешает Высшим превратить человека в свой послушный инструмент, и как раз такой хлипкий, разболтанный психофизический механизм есть самый чуткий проводник Их энергии?..
Прислушиваюсь. Хозяин рассказывает что-то о картах, выложенных перед ним. Это специальные гадательные, они достались ему необычным путем: "в магазинах таких не купишь". Даже подвернутая нога была ими предсказана.
- А хочешь, попробую раскинуть на тебя? Узнаем твое будущее…
До сих пор я не обращал внимания на карты Старика, теперь всмотрелся. Очень плотные, словно из полированного дерева, крытые коричневым лаком; фигуры азиатски вычурны, тронуты золотом и киноварью. Да это и не привычные короли или валеты, а нечто совсем другое: старец в длинных одеждах, величавый лев, дверь храма…
Точными движениями фокусника Старик разбросал комбинацию, перевернул, собрал, дал мне снять, и снова разложил…
- Видишь, какая интересная штука получается? Вот эта развилка дорог обозначает испытание. Но далее ждет тебя сфинкс - удача. И, наконец, крокодил, знаменующий награду.
Неожиданно я понял, к чему ведет Старик. В трубке у меня захлюпало; мертвея, машинально выколотил я угли в медное блюдо на треноге. Сказать, что я был ошеломлен, раздавлен - значит, ничего не сказать. Я словно со страшной скоростью провалился куда-то под гнетом смертной тоски.
- Угадал, Бруно, все угадал, братец! - довольно сказал хозяин, похлопывая меня по колену. - Гордись и готовься внутренне…
И добавил, печально вздохнув:
- Нет больше Винклера, Бруно. Убили Винклера.
- Как нет?! Кто убил?! Неделю назад было радио из Герата, я сам расшифровал…
- Иранский пограничник. Говорят, проводник был на службе у англосаксов и нарочно вывел его на пулю.
Мы молчали. Старик упрятал карты в ящик стола, стал заряжать трубку свежим табаком.
- Впрочем, Бруно, это дело добровольное. Никто тебя не осудит, если…
Я потупился, стараясь держать мысли поглубже. Вступали в действие правила иной, не карточной игры, наиболее рискованной из всех, что мог вести адепт Ордена. Тысячемильный путь в чужом обличье, через воюющие страны, по глухим дебрям и ледяным высям к цели, таящей стократ больше угрозы, чем вся дорога… Но игру эту можно было блистательно выиграть, шансы оставались немалые. Зато в случае отказа… Да что отказа! Несколько секунд промедления - и Старик может заявить, что он шутил, и испытывал меня: что уже подготовлен новый связной вместо Винклера. И все. Потом я смогу хоть до завтра каяться, молить хозяина поверить мне, - даром! Как бы ни любил меня Старик, как бы ни жалел он о сокровенных знаниях, вложенных в меня - машина заработает. Где-нибудь в переулке мой "опель" получит удар от мебельного фургона, или даже во время очередных стрельб в нашем тире сосед случайно продырявит мне череп, или… Да мало ли есть способов убрать посвященного, который усомнился…
Будто сигналы точного времени отзвучали во мне, и я спросил, вставая:
- Когда и где я смогу получит маршрут и задание?
- Пошли, - с облегчением вздохнул Старик и оперся ладонями на стол, медленно поднимал одеревенелый крестец. Он был искренне рад, что мною не пришлось пожертвовать. Кроме того - кто знает, сколько времени довелось бы искать другого подобного исполнителя! Специально тренированного, постигнувшего высокую степень йоги, знающего языки… Орден не может похвастаться более чем тремя-четырьмя такими адептами, как я или Винклер. А Винклера уже нет…
Только сейчас, отвлекшись от разговора, своим изощренным чутьем уловил я, как пульсирует кругом воздух. За стеною работала установка, пронизывавшая дом Старика выбросами магнитных волн. Нас не могли подслушивать через телефонные аппараты; ни один микрофон, спрятанный в комнатах, не передал бы ничего, кроме бессмысленного треска…
По узкой ковровой лестнице спустились мы в маленькую комнату, где я не бывал раньше. Как нечто мутное, почти не выделяя деталей, воспринял я красно-синюю гамму тибетских ковров, мягкий свет подвесного ажурного фонаря, блики на полированной меди будд и боддхисатв… Все внимание мое сосредоточилось на черно-лаковом, с перламутровыми вставками, ларце. Из этого ларца бережно достал Старик и протянул мне на ладони круглый шлифованный камешек. Внутри него, словно в темном стекле, стояла зеленоватая огненная точка. Хозяин легко дотронулся до камня, и точка начала расти, наливаться яркостью…
Глава ІІІ
Особая подлость была в том, что мост оборвался не сразу. Я уже довел мула чуть ли не до середины бамбукового пляшущего ксилофона, когда оба каната лопнули.
Орденская выучка позволила мне ускорить внутренний темп. Гибкая лестница уплывала назад и вниз, точно в замедленной кинопроекции. Когда падение лишь начиналось, успел я плюхнуться навзничь и крепко схватить канаты. Затем сумасшедшим рывком извернулся вместе с лестницей и вытянул ноги вперед, чтобы хоть немного смягчить удар.
И удар пришел, хотя растянутый во времени, но машинно неумолимый. Мои подошвы вдвигало, впрессовывало в обрыв каньона; боль текла от ступней к коленям, словно ломались кости…
Выдержать! Улучив момент, рвануться назад. И-и раз! Я запрокидываюсь, перенося тяжесть на верхнюю часть тела… Опять несет к скале. А ну, как сомнет меня сейчас, раздавит грудную клетку, словно пустой бочонок? Нет, слава Высшим! Прижало плотно, но терпимо; и вот я уже качаюсь маятником над кипящей в провале свирепой рекою.
Оказывается, за эти секунды бедняга Калки-Аватар едва успел долететь до дна. Видел я, как его нелепо растопыренное тело врезалось в приречную гальку. Лопнул живот, высоко выплеснув требуху; голову и ноги разметало в стороны, точно взрывом.
Когда поутихла резь в мышцах, выбраться наверх стало не таким сложным делом. Но, карабкаясь, думал я о том, что готовится мне: выстрел или камень в темя? Канатные мосты в княжестве не рвутся сами, их содержит и подновляет специальная, неплохо оплачиваемая служба.
Но - то ли не допускал неведомый враг, что я спасусь, то ли не решился белым днем устроить засаду возле переправы, где всегда людно - из пропасти я выбрался невредимый…
Обрыв моста стоил мне целого дня пути. Пришлось искать безопасную тропу на дно каньона, чтобы подобрать вьюки. Затем, сгибаясь под их тяжестью, тронулся я в обход до другой переправы. Та, к счастью, была сложена из добротных бревен.
За мостом располагалось большое селение, где я купил рослого и не слишком упрямого осла. Он получил "наследственное" имя Калки-Аватар, хотя еще менее, чем покойный мул, был похож на грозного коня, вестника последнего Суда над человечеством…
К вечеру встал передо мною последний из дзонгов на моем пути - крепость Трех Сокровищ, четырехугольник стен, как бы выраставших прямо из горы, с квадратными, коренастыми башнями под шифером. Дзонг - резиденция княжеского наместника - напоминал средневековый форт, окруженный изрядным рвом, наполнявшимся водою из потока. В начале своем поток водопадом низвергался сквозь тучи от края ледника; а в нижней пологой части, по пути к дзонгу, вертел колеса длинной цепи крошечных мельниц. Я знал, что мельничек этих должно быть ровно сто восемь, и каждая из них наверняка заправлена бумажкой с надписью "ом мани падме хум", "о чудо в цветке лотоса". Хвала Будде, умноженная на сто восемь, круглосуточно возносится к Просветленному…
К западу от каскада мельниц стояла дряхлая, крытая соломою молельня. Под ее кровом шесть-семь столь же почтенных лам в шапках, похожих на римские шлемы, сидели двумя рядами друг против друга. Священник, увенчанный золоченой шишкою "дорже", распевал тексты из "Ганджура"; старики трясли в такт головами, а состоявший из таких же ветеранов "оркестр" дудел в трубы и раковины, звенел бронзовыми колокольцами.