Эх! Что уж там сердце травить! Все! Она - княжья дочь! Коль сказала - так оно и будет. И на душе от принятого решения как-то полегчало. Ростислава чуть посильнее на крепкую Константинову руку с наслаждением оперлась. Ох ты ж, ну совсем хорошо. Век бы так стояла и с места не сходила! Однако дело княжеское тоже делать надо.
- Нам с князем еще кое-что обговорить надобно, - произнесла она твердым голосом. - Возвертаться стану - у него провожатых попрошу. А вы все скачите немедля - в граде уж, поди, вестей добрых заждались.
Такое дважды повторять не надо. Вмиг все переяславцы на конях оказались. Секунду назад здесь были, ан глядь - и след простыл. А Ростислава к князю повернулась.
"Все, - выдохнула мысленно сама себе. - Отрезана тебе, милая, дорожка обратно, после того как ты своих переяславцев отпустила. Вперед, правда, по-прежнему прохода нет, но ты ж на это и не рассчитывала, верно? У тебя же путь известен - вниз, во тьму. Зато короткий - и на том Недоле спасибо - смилостивилась. Или это сестрица ее милая постаралась, выделила кусочек малый? Хотя какая теперь разница".
А на душе легко-легко стало, можно сказать, весело. Потому и плеснула на князя задорной синевой глаз:
- Чем угощать будешь, сын купецкий? Али поскупишься? Али гостья не дорога?
- Куда ж дороже, - ответил Константин, недоумевая, что с ней творится. Уж больно настроение у Ростиславы переменилось. Оно, конечно, хорошо, но как-то непонятно. И у него по коже какой-то холодок пробежал. Чудно. Тут бы радоваться надо, а ему отчего-то тревожно стало.
В шатре уже, сидя за накрытым столом, она робко попросила:
- Ты не говори много, ладно? - И простодушно созналась: - Мне сейчас отвечать тяжко, силов вовсе нет.
О том, что ей захотелось вволю наглядеться на Константина в последний раз перед задуманным, Ростислава стыдливо умолчала. Ни к чему ему знать. Но молчание тоже тяготило, и она сама пару вопросов задала. Так, без задней мысли, из одного приличия:
- Как семья твоя, княже? Как сын поживает?
И подивилась, приметив, как вздрогнул Константин.
Хотел уж он было напомнить о том, что княгиня Фекла сгорела вместе с Рязанью, но вовремя осекся. Вдруг подумает, что он хочет за мужа попрекнуть, да и о Ярославе напоминать не хотелось. Отделался, сдержанно ответив на второй из вопросов:
- Сын княжью науку постигает славно. Ныне я его за себя в Рязани оставил. Пусть к самостоятельности приучается.
Ростислава же о судьбе Феклы и впрямь не ведала. Ярослав о том с ней не заговаривал ни разу. Буркнул лишь как-то, что запалили Рязань тати шатучие, но князь уцелел, а как да что - княгиня к мужу не приставала, не те у них отношения были. Спросила лишь с укоризной:
- Теперь-то доволен?
И вмиг на бешеный крик нарвалась. Оставалось поджать губы да гордо выйти из горницы, всем своим видом показывая: чай, не девка дворовая перед тобой - княгиня.
- А в Переяславле кого мыслишь наместником посадить? - полюбопытствовала она вскользь.
- Есть у меня боярин один. И воин из первейших, и поговорить красно умеет. Евпатием кличут, а прозвищем Коловрат.
- Хорошо, - одобрила Ростислава. - Переяславцы - народ такой. Их лучше лаской повязать. Тогда и они за тебя куда хошь. А еще лучше из наших кого-нибудь поставь. Получится, вроде как ты и тут переяславцам доверяешь, а уж они твое доверие… - И осеклась испуганно. Это у нее вновь привычка сработала.
"Ты сызнова меня учить вздумала! - взвился бы муженек дорогой. - Что бы понимала умишком своим бабьим в делах княжьих, а туда же, лезет!"
Но перед ней не Ярослав - Константин сидел. Едва голос его услышала, как снова разницу узрела.
- Мудро ты, Ростислава Мстиславна, рассуждаешь. Сдается мне, не у каждого князя столько ума, сколько в твоей головке красивой.
Ох, ну лучше бы крикнул. И без того тошно, а от похвалы такой - еще горше. Ведь сказал так, как ей до сей поры лишь в мечтаниях сладких и виделось. А голос все продолжал звучать, в явь ее заветную мечту о содружестве воплощая:
- А подскажи-ка, сделай милость, кого из ваших? Чтоб не корыстный был, не злой и верность новому князю хранил.
- Да где же мне с умишком бабским в княжеские дела соваться, - попробовала было она увернуться, как с отцом своим Мстиславом Удатным, но не тут-то было.
- Женский ум иной раз позорчее мужского бывает, - спокойно возразил Константин. - Да и разные они. У нас так глядит на мир, у вас - иначе, а чтоб полнота была - их непременно соединить нужно.
Соединить… Эх, княже, княже, милый мой любый. Что ж ты говоришь-то?! Али сам не ведаешь, что не выйдет у нас соединения?
- Ну-у тогда Творимира. Он и рассудительный, и хозяйственный, и верный.
- Ай да княгиня! - улыбнулся Константин. - Признаться, и я о нем думал. А когда разом у двоих на одного человека мысль нацелена, можно не сомневаться - выбор верный. Благодарствую, Ростислава Мстиславна, выручила ты меня, боярышня.
И вновь его слова как ножом по сердцу полоснули. Взор смущенно опустила и опять на обруч посмотрела. Веселятся… Неужто и она сможет? Ладно, там поглядим. Посмотрела на Константина, да сразу и пожалела о том. Уж больно глаза у рязанского князя излиха простые - ничего не таят, ничего не скрывают, все, что на сердце лежит, о том и сказывают, да такое, что слушать сладко, но нельзя. Никак нельзя.
И испуганно подумала: "Нет, не след тебе больше тут оставаться! Еще часец малый, и у тебя вовсе сил на задумку не останется. Уходи немедля, Ростислава, или быть тебе до скончания жизни Перпетуей какой-нибудь. Беги отсель куда задумала!"
Встала резко, а в голове мысль шалая: "Поцеловать бы на прощание. Теперь уж все одно, а помирать слаще под веселые гусельки". Да и кто увидит-то? Вейка? Эта скорее язык себе откусит, нежели словом кому обмолвится. Но не осмелилась, прочь отогнала мысль коварную. Вдруг он целуется так же, как говорит: мягко, ласково, сладко, нежно. Тогда-то уж у нее точно больше ни на что силенок не останется.
Ростислава иначе поступила. Кубок с медом хмельным не свой - его взяла. Решила: "Пусть думает - невзначай перепутала". Сама же тихохонько посудину серебряную к себе тем краем повернула, которого он губами касался, подумав упрямо: "Хоть так, а поцелую".
- Пора пришла, княже, прощаться нам с тобой. Напоследок же одно скажу, от всего сердца - сколь жить буду, столь и тебя помнить.
А Константин все в глаза ей смотрел, пока она говорила, и никак понять не мог, что же такое творится. Вроде искренне говорит, от души, и волнуется сильно: голос дрожит и даже вон кубки с медом перепутала, но отчего же в глазах-то ничего не видно? Пустые они какие-то. Или нет - иные. Словом, как ни назови - все не то. И где-то когда-то он уже такие глаза видел. Припомнить бы - у кого именно. Почему-то казалось, что стоит вспомнить, и все хорошо станет. Но, как назло, не получалось, как он ни старался.
Константин в свою очередь оставшуюся чару поднял и тоже аккуратно к себе ее той стороной повернул, которой ее губы касались. Эх, сейчас бы ее саму поцеловать, да нельзя. Ну хоть так, через мед душистый. Покосился осторожненько, не приметила ли, как он ее кубок в руках вертел. Кажется, нет. Но ошибся - все она увидела. Увидела и горько усмехнулась. Даже в такой малости у них мысли сошлись.
"Эх, судьба ты судьбинушка! Что ж ты так погано людям скалишься?! Мало тебе, что всю жизнь мне перекосила ни за что ни про что, да еще перед смертью все раны сердечные солью обильно посыпала! Что ж я тебе такого сотворила, что ты так надо мной изгаляешься?!"
Вслух же спокойно молвила:
- Ныне пора мне пришла, княже. Благодарствую за хлеб-соль. Мыслю я, переяславцы мои тебя завтра не хуже угостят.
- Я провожатых дам, а то стемнеет скоро.
- Передумала я, - наотрез отказалась она. - Тут и ехать-то всего ничего, рукой подать. А ежели твои люди будут со мной - кто-нито подумает, будто под стражу меня взяли.
- Но своих-то ты тоже отпустила, - возразил Константин.
- У меня Вейка есть.
- Так ведь она… - Оглянулся на нее и осекся, чтоб не обидеть, помянув лишний раз про хромоту.
И снова княгиня на помощь пришла:
- Лошадьми править не ноги - руки нужны. А они у нее в порядке.
- А все-таки я людей дам. Мало ли, - заупрямился Константин.
- Ну пусть полпути проводят для почету, - уступила Ростислава. - А дальше не взыщи. Я и сама доберусь.
Полпути не страшно. Там как раз дорога резкий поворот делает. Вот перед ним она и отправит назад охрану. Сама же напрямик через заливной луг и к Плещееву озеру. В городе будут думать, что она в монастырь подалась, а Константин - что в город уехала. Завтра поймет - спросит, искать станет, но ей уже к тому времени будет все равно.
Одно плохо - если найдут ее не сразу, а день-два погодя. Она ведь тогда, поди, некрасивая станет. Отвернется еще, чего доброго. И вновь ей обруч серебряный помог, что на руке был. Глянула на него Ростислава, и утихло беспокойство - эвон какие красивые русалочки. Разве от таких отворачиваются?
Все она как задумала, так и осуществила - никто ничего и не заподозрил. Вейка подивилась немного, зачем с дороги понадобилось сворачивать и куда ее княгиню понесло на ночь глядя, но Ростислава так зло на нее прикрикнула, что той и переспрашивать расхотелось.
Поняла Вейка все, лишь когда лошади уж чуть ли не к самому озеру донесли. Поняла и в кои веки не послушалась, стала возок вспять поворачивать. Но княгиня ее живо как пушинку оттолкнула, вожжи перехватила - и откуда столько сил взялось - да сызнова послушных коней к озеру направила. Как нарочно, Вейка, отлетев назад, виском обо что-то твердое приложилась. Когда же в сознание пришла, то увидела, как Ростислава уже в воду заходит. Еще чуток совсем, и поздно станет - не остановить.
- Тогда и я с тобой! - горестно простонала Вейка.
- Не смей! - крикнула княгиня.
А Вейка уже и в воду забежала. Ростислава, подумав малость - не пошла бы подмогу звать, - вернулась немного назад, к берегу, и ласково произнесла:
- То я грех смертный творю. А тебе иное велю - до сорока дней за упокой души грешной в соборе Дмитриевском за меня молитву возносить. Авось смилостивятся там, на небесах, чуток убавят от мук адских. А этот вот перстенек, - и в руку ей сунула неловко, - то батюшки подарок. Ты его князю Константину передай. Может, и сгодится ему, как знать. И еще просьбишку малую мою передай ему. Ежели меня не враз сыщут, пусть он ко гробу моему не подходит, не надо. Скажи, что… - Но осеклась на полуслове.
"Беда тяжела, давит, а ты знай молчи, не хрипи", - вновь припомнилось ей, и она обреченно отмахнулась:
- Ничего не говори, не надо. Что уж там. Сам поймет.
- А я все одно с тобой, - жалобно пискнула Вейка.
- То мое дело, - строго сказала Ростислава. - Сама посуди, глупая. Мне ныне всего два пути осталось - в монастырь инокиней или сюда.
- А может, в монастырь лучше, - попыталась возразить служанка. - Богу бы молилась.
- Может, и лучше для кого-то, но не для меня. А богу… ты за меня помолишься, - отдала княгиня последнее распоряжение и добавила: - Бог-то, он добрый, непременно простит. - И, видя, что глупая девка еще колеблется, переминается с ноги на ногу, а из воды не выходит, она крикнула: - Пошла прочь, тварь хромоногая!
Как плетью, наотмашь, до крови, слова эти Вейку ожгли. Так больно ей за всю жизнь не было. За что ж она ее, холопку верную? Даже слезы на лице у девушки от таких слов высохли. И уже не пошла она дальше за Ростиславой, а к берегу попятилась, хоть глаз от уходящей все глубже и глубже в воду княгини все одно не отрывала. Видела, чувствовала, холодно Ростиславе, эвон как ежится, но идет, не останавливается. Вот уже голова одна видна, а вот и ее не стало.
Но едва княгиня целиком под водой исчезла, как поняла Вейка - а ведь не обидеть ее Ростислава хотела, а отрезвить. Бывает, что опьянение смертью от одного к другому передается. Древние старцы правы были, говоря, что на миру и смерть красна. Умный поймет, а мудрец следом домыслит, что еще и заразна она, как немочь черная. Если бы не это оскорбление, которым Ростислава вот эдак с маху Вейку огрела, она бы непременно первый раз в жизни свою княгинюшку ненаглядную ослушалась бы, а теперь уже не то, да и ногам холодно в воде студеной.
Взвыла она в голос и к лошадям пошла. А им что, скотине глупой, знай себе травку пощипывают на лужке прибрежном. Не понукают, и ладно.
Константин меж тем не стал дожидаться, пока шустрые слуги свернут шатер. Уж больно не терпелось ему увидеть город, в котором живет княгиня. А еще ему хотелось с Любимом без свидетелей поговорить. Да, нехорошо это - по мыслям Ростиславы втихую шариться, но Константин и не собирался ничего у парня выспрашивать. Да тот, скорее всего, и не слышал ничегошеньки. Ну а если слышал да вдруг сам скажет, то это уже совсем другое дело. Князь ему, конечно, немедленно замолчать велит, но, пока остановит, успеет кое-что услышать.
Короче, сам себя обманывал.
А тот и рад стараться - сам разговор завел. Мол, когда княгиня перед отъездом из шатра выходила, он на всякий случай поближе подошел. Думка у него, конечно, о другом была - мало ли какую встречу князю в Переяславле приготовили. Стелют-то мягко, да вот спать бы жестковато не пришлось. Случись-то что, с кого спрос? С него, с Любима. И не перед князем ответ держать придется, а еще хуже - перед своей совестью. Да она, окаянная, поедом его сожрет.
Но услышать ему ничего не довелось. Из такого смешения слов и беспорядочных мыслей разве что мудрец какой слепить что-то смог бы, а он, Любим, кто? Простой смерд из селища Березовка. Так уж получилось, что березка-берегиня ему подарок сделала - одарила способностью слышать мысль чужую, вслух не высказанную, но мысль, а не слов невнятных нагромождение. О том он и князю простодушно поведал. Дескать, у княгини переяславской в голове как копна сена намешана. Там тебе и клевер сладкий, и дурман-трава, и полынь горькая, и белена ядовитая.
- Молчи, - сердито оборвал его Константин, но в голове предательски шевелилось: "Говори, говори".
Любим слышал, но обиженно молчал, и князь не выдержал:
- Белена-то ядовитая проступала, когда она обо мне, поди, думала? - И дыхание затаил в ожидании ответа.
- О ком - не ведаю, но точно не о тебе, - подумав, осторожно вымолвил Любим, еще немного подумал и более уверенно добавил: - Ее думки о тебе, княже, я повторять не стану. Уж больно сокровенные они. Одно скажу: сладость в них слышалась, хоть и с горчинкой. А белена ядовитая об озере Плещеевом, да и о себе самой тоже полынью горькой отдавало.
И снова у Константина холодок по коже прошелся. Будто тоненькой струйкой морозца обдало. Нездешний тот морозец был, стылый какой-то и с душком неприятным. Обдал и ушел куда-то. Да еще колокольчик где-то звякнул. Тоненько так и невесело, явно о чем-то предупреждая.
В это время вдали показались всадники, которые провожали Ростиславу. Возвращались они весело, на ходу переговариваясь о чем-то приятном.
- Проводили?.. - спросил князь, когда они поравнялись с ним.
- А чего ж не проводить, - ответил старшой. - Токмо чудно она как-то поехала - не по дороге, коя ко граду ведет, а прямо через луг заливной.
- Может, лошади понесли? - встревожился Константин.
- Нешто я бы не приметил, - почти обиженно ответил старшой. - Возок ничего себе катил, шибко, однако не опрометью.
- А в той стороне у нас что? - уточнил князь на всякий случай, хотя сердце загодя успело правильный ответ выдать.
- Да, окромя озера, почитай, и нет ничего. Берег-то низкий, каждую весну, поди, подтапливается. Луга для выпаса знатные, а жилья там никакого быть не может.
И вновь морозец по спине пробежался, но на сей раз был он намного ощутимее, чем тот, первый. И опять где-то вдали колокольчик звякнул - динь-дон. Жалобно так, ровно отпевали кого. Отпевали… И тут он вспомнил, у кого еще такие глаза видел, как у Ростиславы в минуту прощания…
Под Коломной это было, прошлой зимой, аккурат после первой битвы с Ярославом. Еще не стемнело. Константин, договорившись с Творимиром о сдаче в плен обоза, пока шли приготовления к пиру, решил самолично поле битвы осмотреть. Там-то он и увидел совсем молодого паренька, лежащего на снегу. За свою недолгую жизнь мальчишка даже усов отрастить не успел - один пух на верхней губе виднелся. Рана у него была страшная, во весь живот. Кто-то его, как свинью, от бока до бока вспорол острием меча. Но он не морщился от страданий, не стонал - то ли болевой шок сказывался, то ли сил кричать не было. Так, лежал себе тихонечко и в небо смотрел, не шевелясь.
Константин поначалу подумал, что парень уже мертвый. В тот день погодка порадовала, было ясно, безоблачно, наверх посмотришь - синь неохватная. Вот и у него такая же синь в глазах застыла. То ли небо в них отражалось, то ли сами по себе они у него такими были. Хотел князь мимо проехать, но пригляделся и с коня соскочил. Дышал еще, оказывается, мальчишка. Медленно, с большой натугой, как говорят обычно в таких случаях, через раз, но дышал.
Константин людей позвал, чтоб подсобили, но первый же, кто на его зов подошел - опытный уже ратник, в боях закаленный, - едва посмотрел на мальца, как шапку с головы скинул, перекрестился и заметил:
- Ему подсобляй не подсобляй, ан все едино. - И он посоветовал: - Ты в глаза ему, княже, загляни.
- Синие они, - не понял Константин.
- Так то цвет, а я о другом, - пояснил ратник. - Смерть в них застыла. Она теперь своей добычи нипочем не упустит.
- Но он же дышит, - возразил князь.
- Пока дышит, но скоро перестанет, - философски констатировал старый воин. - Когда глаза такой мертвой пленкой подернулись - верная примета, что не жилец.
Вот точно такие же глаза и у Ростиславы в минуту прощания были. Вроде и синие, и добрые, а знакомая пленочка в них уже застыла, и холодком из них немного веяло. Недобрым таким.
Могильным…
Глава 14
Разговор с водяным
Жизнь, жизнь, жестокая игра!
Блаженство было мне открыто…
Миг - и судьба, как ночь, темна…
Один лишь ход - и карта бита…
И с нею жизнь моя убита!Лопе де Вега
До Плещеева озера мчать - минутное дело, но уж больно зло князь жеребца плетью охаживал, вот все остальные и отстали маленько. Хорошо, что еще сумерки не наступили - Константин и сам следы от колес хорошо видел. А у озера и совсем легко стало. Вон они, лошадки ее с возком, а вон и Вейка на земле распласталась неподвижно. Что же тут случилось?
Подбежал быстро, повернул ее и глазам не поверил. Всего час назад, да какое там, полчаса не прошло, совершенно иная была девка - милая да пригожая. Сейчас же вся растрепанная, а лицо так от рыданий опухнуть успело - мать родная не признала бы. Но вглядываться некогда. Его другое интересовало - куда Ростислава делась?
Увидев Константина, Вейка молча протянула ему перстень с крупным синим сапфиром.