Константин нахмурился еще сильней.
- Раз воев их повесить повелел, стало быть, и их должон. На них-то вины поболе, - успокаивающе произнес чей-то старческий голос, но ему одновременно возразили сразу несколько человек:
- То простые вои, а то князья.
- С покойника что возьмешь, а с живых - гривны.
- Хотел бы повесить - вместе с прочими бы вздернул.
- В нашей крови те гривны будут. Не видать князю с них счастья.
И снова откуда-то из дальнего ряда, обреченно-тоскливо:
- Ворон ворону…
Константин поморщился. Слушать такое было вдвойне неприятно именно потому, что он и впрямь собирался выпустить всех троих за выкуп. И не в деньгах тут было дело. Несколько тысяч гривен тоже на дороге не валяются, но главное заключалось в другом - что бы они ни натворили, но вся троица принадлежала к княжескому сословию, то есть стояла наособицу от прочих.
И вновь рязанского князя охватил острый приступ сожаления, что иначе никак. Разве что, пока они в его руках, придумать им какое-нибудь другое наказание? А какое? Порку публичную затеять? Нет, простому люду и такого зрелища устраивать тоже нельзя. Уж очень оно чревато в будущем самыми непредсказуемыми последствиями, в том числе и для самого Константина.
Но и просто так отпускать их совсем не хотелось. Чисто по-человечески не хотелось. Получался какой-то заколдованный круг. Константин обреченно вздохнул, сознавая свое бессилие. Оставалось лишь одно - хотя бы припугнуть. Для ума. Авось проникнутся на будущее. К тому же судилище в присутствии простых селян тоже само по себе унижение. Маловато, конечно, но хоть что-то. Так, Любим, получив еще ранее распоряжение, уже стоит рядышком с ними, публика в сборе, обвиняемые на месте, можно приступать.
- Для начала хочу узнать, что вы учинили самолично, собственными руками, - негромко произнес рязанский князь. - Сколько моих ратников убил каждый, сколько простых смердов спровадил на тот свет, - начал он неспешно перечислять, давая время Любиму.
Дружинник насторожился, словно вслушиваясь. Впрочем, почему "словно"? Он и впрямь слышал сейчас их мысли - дар берегини действовал безотказно. Пленные продолжали угрюмо молчать, но это не имело значения. Однако и спешить не следовало, а потому Константин выждал еще минуту, после чего указал на стоящего поближе к Любиму Всеволода Владимировича:
- Вот ты, к примеру, что скажешь?
- Сам поведаешь, княжич, али мне за тебя ответить? - степенно спросил Любим и, видя, что тот по-прежнему молчит, вздохнул. - Стало быть, мне за тебя. - И он приступил к перечню. - В селище Пеньки оный княжич двоих мужиков самолично срубил, да еще и похвалялся, что он получше прочих сабелькой володеет, а дабы речи его за пустую похвальбу не сочли, он третьему, коего уже в полон взяли, главу с одного удара с плеч снял. Будучи уже здесь, в Залесье, бабе одной тоже голову с плеч снес.
- Она сама на меня налетела, - вскинулся было обвиняемый.
- С мечом в руках? - невинно осведомился Константин.
- У нее когти как мечи. Вон, руку мне оцарапала до крови, - не зная, что еще сказать, выпалил Всеволод Владимирович, в качестве доказательства демонстрируя тыльную сторону левой ладони, на которой алели три розовые царапины.
- Ишь ты, - усмехнулся князь. - Знатные у тебя раны. За такие и впрямь отомстить надо, чтоб на будущее никому не повадно было. А мужиков зачем рубил, похваляясь? Или они тоже царапались?
- В горячке я был, в запале. Сам не ведаю, как получилось, - снова опустил тот голову.
- Не дело ты тут учинил, Константин Володимерович, - встрял Мстислав Глебович, стоявший в середине, и вновь досадливо сплюнул красную слюну. - Я князь, и ты князь. Почто смердов на суд собрал? Окуп назови, какой тебе нужен, а перед этим вели отвести в покои да накормить, а там и обговорим, сколь гривен тебе от моего отца Глеба Святославича надобно. А что вина у нас всех перед тобой - от того ни я, ни они и так не отрекаемся.
- Вина у вас, положим, в первую очередь не передо мною, а перед ними, - кивнул в сторону толпы Константин, - потому они тут и присутствуют. А про князей ты неверно сказал. Я-то таковым являюсь, а вот вы… В чем у вас от татей шатучих отличие, не скажешь?
Ответом было возмущенное молчание, которое Константин поспешил истолковать в выгодную для себя сторону.
- Не скажешь, - протянул он с укоризной. - А почему? Да потому, что ты и сам не ведаешь. Да и я этой разницы тоже что-то не наблюдаю, - вздохнул он сокрушенно.
- А отличка хотя бы в том, - угрюмо возразил Мстислав Глебович, - что мы тебе подсобить пришли, с христианскими намерениями - обратить в святую веру здешний народишко, кой закоснел уже в поганом язычестве. Нашумели, конечно, малость, но кто же виноват, что они слушать ничего не хотят, а заместо того за косы да за топоры хватаются. Поначалу-то думали всех миром в церкву загнать да окрестить заново, ан не так все вышло.
- Они идолищам поганым в лесу молятся! Я знаю где. И показать могу, - выпалил вынырнувший из-за его спины попик.
- А с тобой, божий человек, у нас отдельный разговор пойдет, - достаточно спокойно, почти ласково, пообещал Константин. Но была в той ласковости такая затаенная угроза, что уж лучше бы князь как-нибудь прикрикнул - все лишний пар из души бы выпустил. Нет, в себе удержал, а это намного хуже.
И вроде бы отец Варфоломей не раз и не два представлял себе, как терзают его злые язычники-дикари, а он стойко выдерживает многочисленные муки, чтобы удостоиться за них впоследствии ангельского венца, но тут ему стало не по себе. Он вновь нырнул за спины князей, продолжая недоумевать, отчего бы это с ним такое, особенно учитывая, что некогда он довольно-таки смело спорил с сидящем перед ним рязанским князем, и было это не столь давно, прошлым летом.
А Константин снова потер лоб, пытаясь припомнить, где он все-таки встречался с этим попиком. Вон и голос знакомый, он его точно слышал, но в голову так ничего и не приходило. Ладно, потом разберемся.
- Батюшка верно сказывает, - подтвердил Мстислав Глебович и криво усмехнулся. - Понимаю, некогда тебе у себя под носом язычников примечать. Тебе эвон Владимир с Ростовом подавай. Известно, княжества у других князей отымать да детишек без уделов оставлять куда слаще. Вот мы и…
- А тебе, княже, что за печаль была до язычников моих? Ты кто - митрополит или черниговский епископ? - перебил Константин и, игнорируя остальные намеки Мстислава - еще не хватало вступать с ним в дискуссию, - спросил у Любима: - В чем вина этого князя?
Тот немного помедлил, склонив голову и испытующе поглядывая на Мстислава Глебовича. Константин не торопил. Времени до сумерек предостаточно, так спешить некуда. Наконец Любим удовлетворенно кивнул и приступил к перечню:
- Воя твово в Пеньках самолично на копье вздел. Все жечь повелел. Баб хлестал нещадно, а одной старухе руку перебил, чтоб знала старая, как на князей кидаться. Здесь, в Залесье, еще одного ратника срубил и кузнеца тоже.
- Да тот кузнец Точила самым главным у них был, кто Велесу да Сварогу жертвы приносил! - снова выкрикнул попик. - Ты спроси-ка, спроси сам у вдовицы его, у Пудовки, а уж она тебе как на духу ответит.
Константин повернул голову к глухо ворчащей толпе.
- Где вдовица? - спросил негромко.
Легко раздвинув перед собой двух набычившихся мужиков, угрюмо стоящих в первом ряду, вперед из задних рядов вышла крупная женщина лет сорока. Отвесив низкий поклон Константину, она повернулась к Мстиславу Глебовичу и с вызовом произнесла:
- А и скажу, таиться не стану. Он хоть и приносил Сварогу жертвы, да токмо никого никогда не забижал.
- Она и сама, поди, язычница! - радуясь тому, что все его слова полностью подтвердились, закричал Мстислав Глебович.
- Христианкой я была, а вот ныне… - Пудовка неторопливо сняла с шеи веревочку с болтавшимся на ней маленьким деревянным крестиком, сжала его в кулаке, подошла поближе к пленному и с силой швырнула ему в лицо. Повернувшись к Константину, она твердо продолжила: - Ныне не желаю, ибо не хочу пребывать в одной вере с этим кровопивцем. - Она, не глядя, кивнула на Мстислава.
- А я говорил, я говорил! - снова выкрикнул попик.
- А ты и вовсе молчи, - повернулась к нему женщина. - Из-за тебя все, окаянный. Не ведаю уж, какому богу ты служишь, но знаю, что злой он, как наш Чернобог, и негоже такому поклоны бить да ради него от наших чистых и светлых отрекаться.
- Богохульница! В аду сгоришь! - завопил возмущенный неслыханным кощунством отец Варфоломей.
- Вот-вот. Цельными днями он нас ентим и пугал, - усмехнулась Пудовка. - А когда мужики его в круг взяли, знаешь, княже, что он нам сказывал? Мол, готов он за веру свою мученический венец приять от нас, а за то ему на небесах вечное блаженство бог подарит. Мой-то Точила возьми да спроси: "А нам что от твоего бога будет?" А тот в ответ: "Адские муки. Вечно вам в котлах кипящих вариться". Ишь ты какой. Точила и говорит: "Стало быть, ты, поганец, на наших муках хотишь себе вечное блаженство заполучить? Мы-то, конечно, котлов твоих не боимся, но уж больно противно знать, что такая нечисть, как ты, блаженствовать станет". Опосля того и выкинули мы его из селища. А он, вишь, воротился, да не один - с силой ратной. А теперь хоть казни меня, княже, хоть милуй, но крест его я больше на себя не надену. - Женщина вновь склонилась перед Константином в низком поклоне и, выпрямившись, вскинула голову, ожидая своей участи.
Константин молча встал.
- Всякие людишки Христу поклоняются. Есть среди них и недостойные, кто спорит, но и других тоже хватает.
С этими словами он распахнул на себе полушубок, расстегнул ворот рубахи и медленно полез за пазуху. Как назло, под руку вначале попался оберег.
"Вот бы поп обрадовался, если бы я перепутал и вместо креста машинально достал бы из-за пазухи змеевик, - мрачно подумал он, решив, что надо бы пока на время снять его, а то мало ли.
К тому же женская голова на медальоне удивительно напоминала горгону Медузу. Разумеется, поп про нее, скорее всего, не знает, но ему будет достаточно посмотреть на змей вместо волос, чтобы завопить про князя, что тот не только покровительствует язычникам, но и сам таковым является, таская на груди изображение ведьмы.
Он досадливо поморщился, высвобождая запутавшийся в веревке оберега изящный золотой крестик, наконец извлек его и, показывая вдове кузнеца, негромко продолжил:
- Не след в плохие весь мир зачислять. Он ведь не на них стоит. К тому же и ныне все по слову Христову творится, ибо зло посрамлено, как и обещал наш спаситель. - И он, убирая крестик обратно за пазуху, с укоризной добавил: - И свой крест подбери. Не хочешь носить - принуждать не буду. Верить силком никого не заставишь. Кому пожелаешь - тому и молись. Но и так тоже нельзя. Ты же, крест свой бросив, в один рядок с этим попом встала, себя унизив.
Пудовка растерянно взглянула на князя. Иных слов она ждала в ответ. В своем запале она даже смерть была готова принять. Всем жизнь тусклой кажется в первые минуты после утраты близкого человека. Вот и ей все равно было, что с ней дальше сделают. А князь вон как все повернул. И попрекнул-то деликатно, можно сказать, ласково, и верить во что хочешь дозволил, а главное, ее, кузнечиху простую, да еще и в язычницы сызнова обратившуюся, выше попа поставил. И тут же стыд пришел - а ведь и впрямь погорячилась. Крест-то тут при чем?
Она повернулась, подошла к сиротливо лежащему на снегу кресту, нагнулась, чтобы поднять его, и… неловко взмахнув руками, рухнула навзничь. Это Мстислав Глебович, изловчась, прямо в лицо ей своим сапогом угодил, отомстив за унижение.
Увидев это, Константин понял, что надо срочно что-то предпринять. И другое осознал - чтобы отыскать выход, у него на все про все считаные секунды имеются. С десяток, не больше, а затем… Затем поздно станет.
Толпа поначалу не поняла, что случилось. Не до того ей было. Добрая половина обсуждала слова князя про то, что он никого к вере не принуждает, и каждый из них, получалось, может уже не таясь в кумирню к своим привычным богам прийти, дабы требы им принести.
Лишь когда некоторые из впереди стоящих возмущенно ахнули, все сызнова на кузнечиху внимание обратили, и опять людям еще непонятно: сидит Пудовка, одной рукой о снег опершись, а другой кровь с разбитых губ вытирает. Что случилось, откуда кровь - ничего не ясно. Но выяснили быстро - сельчане, кто в доподлинности видел произошедшее, рассказали.
Словом, если все считать, то после удара князя Мстислава до того, как толпа возмущенно загудела, прошло чуть ли не полминуты. И когда люди стали угрожающе надвигаться на связанных князей, перед ними, загораживая пленников, уже оказался Константин, вставший на их пути. Он-то мгновенно сообразил, что произойдет дальше, а потому отпущенные ему лишние секунды успел использовать по максимуму.
Кляня в душе на чем свет стоит пленных черниговцев, которые сами старательно норовили отправиться на тот свет как можно скорее, он проворно вскочил со своей лавки, да так стремительно, что она завалилась назад, и метнулся к пленным. Разумеется, одному человеку четверых не заслонить, как ни пытайся, но оставленные Вячеславом дружинники были далеко не из худших. Трое из них и без того стояли подле связанных князей, но и те четверо, которые находились близ Константина, тоже не сплоховали, устремившись вслед за своим князем. Миг, другой, и вот они уже выросли по бокам от него - одна рука на сабле, намекающе, другая на копьеце, угрожающе. Попробуй-ка напади.
Но и тут кто знает, как бы разворачивались дальнейшие события, если бы не раздался княжеский голос.
Константин не приказывал не трогать пленных и не повелевал отойти назад - все это бесполезно. Бесполезно и… глупо. Пытаться обуздать разъяренную толпу вообще бессмысленно, ибо в такие минуты она не слушается даже вожаков, если те пытаются сказать что-то поперек.
Оставалось два пути. Один - разогнать. Но тогда сызнова прольется кровь, притом тех самых селян, которых он прибыл защитить. Да и управятся ли его дружинники - уж больно мало их осталось. Значит, второй - вроде бы пойти на поводу и, возглавив, постараться повести за собой, на ходу меняя направление ее движения в нужную сторону.
По нему-то Константин и пошел.
Мгновение одно отделяло гул возмущения от рева негодования, но князь успел в эту оставшуюся секундочку зычно и весело крикнуть:
- Дубов-то сколь! Тут не на троих князей - на целую сотню хватит. - И он широким жестом обвел деревенские окрестности, как бы указывая всем на них.
В названии селища лес и впрямь присутствовал не зря, ибо окружал его отовсюду. И ближе всего к избам селища деревья подступали со стороны церкви, от которой до ближайшей лесной опушки оставалось пройти метров сто, не больше. На ней-то и остановил свою указующую длань Константин, заявив, что там, как ему кажется, деревья самые крепкие да могучие, достойные того, чтобы принять на свои ветви тяжкий груз.
Толпа остановилась, а Константин, не давая ей опомниться, повернулся к дружинникам и строгим голосом спросил:
- Чего ждете? Я же ясно сказал - увести и… - Константин изобразил в воздухе петлю.
Дружинники растерянно переглянулись. Нет, приказ-то ясен, да и жест весьма красноречив, но уж больно тревожно в такой момент поворачиваться спиной к толпе. Не ровен час, и…
- Князей?! Повесить?! - ахнул Мстислав Глебович, но Константин, не обращая ни малейшего внимания на его вопль, нетерпеливо прикрикнул на ратников:
- Быстрее!
Первым сообразил Любим. Но оно и понятно - ему куда легче, чем прочим. Грубо ухватив за плечо стоящего подле него Всеволода Владимировича, он буквально поволок его за собой.
- Попомнят тебе это и мать моя, Свобода Кончаковна, и брат мой, Изяслав! - успел выкрикнуть князь, оборачиваясь на ходу.
Следом повели князя Мстислава.
- Жди оместников, рязанец, - угрюмо пообещал тот.
Последним двое дружинников Ивана под руки ухватили, у которого ноги подкосились. Юный князь до того перепугался, что лишь жалобно пискнул:
- Маманя!
А Константин, сделав вид, что совсем забыл, досадливо хлопнул себя по лбу, во всеуслышание пояснив, что, мол, совсем он запамятовал про веревки, которые все до единой забрал с собой его воевода. И как теперь без них? Ответа дожидаться не стал, принявшись вновь отдавать распоряжения, но на сей раз толпе. Указав на одного из стоящих, он потребовал:
- Имя?
- Бусля я, - растерянно ответил тот.
- Славное имечко, - одобрил Константин. - Ну давай, Бусля, подсобляй своему князю. Али ты не слыхал, что я сказал?
- Слыхал, - кивнул тот, продолжая оставаться на месте.
- А коль слыхал, чего застыл как пенек?! Говорю ж, что без веревок не повесишь, а их у меня нет.
- Дак я чего?
- Дак ты того, - передразнил его Константин. - Ну-ка живо беги в свою избу да разыщи какую-нибудь покрепче.
Бусля закивал и опрометью припустился к своей избе.
- Еще притащит негодную, - проворчал Константин и уткнул палец в стоявшего рядом с Буслей. - У тебя лик посмышленее, так что давай-ка и ты к себе сбегай. - Но едва тот сорвался с места, как князь, глядя ему вслед, негромко прокомментировал неуклюжий бег: - Эдак он не раньше морковкина заговенья вернется. Ну-ка давай…
Угомонился он, лишь отправив еще троих - одного за веревками, а еще четверых за лавками, потому что надо же на что-то поставить каждого из будущих висельников. Только после этого он пришел к выводу, что вроде бы все, кто был больше прочих возмущен поступком Мстислава Глебовича и настроен на расправу решительнее остальных, удалены. Но успокаиваться рано, и он, снова обернувшись назад, радостно изумился:
- Ба-а, а попа-то забыли. - И сразу же последовал приказ очередному дружиннику: - Давай-ка его к остальным. - Но едва отправил, как спохватился, и эдаким доверительным тоном, вновь обращаясь к толпе и как бы советуясь с нею: - Но ежели у него дорожка мимо церкви лежит, отчего бы ему не дать помолиться в ней напоследок, а?
Ему не ответили, но он и не ждал, хотя и согласно кивнул, словно и впрямь получил его.
- Правильно, пусть помолится. Да, наверное, и князьям тоже надо дать исповедаться. Оно конечно, как ни кайся, а если душа черна, ты ее и в церкви никогда не отмоешь, но хоть немного от коросты грехов очистится. Ну-ка, беги к ним да скажи, что князь дозволяет в церковь заглянуть и помолиться.
И предпоследний дружинник, стоящий подле него, повинуясь приказанию, проворно побежал догонять ведомых к лесной опушке князей. А вот оставшегося Константин отправил в прямо противоположную сторону, приказав разузнать, где там обоз с припасами, который хоть и изрядно отстал на пути сюда, но уже давно должен был подъехать. А если он прибыл, но возницы встали на противоположной околице, то пусть немедля пригонят все сани сюда. И опять к толпе, но на сей раз заговорщически:
- Мыслю, что мой воевода не преминул и пяток бочонков доброго медку с собой прихватить. Сдается мне, убыток невелик, коли к завтрашнему дню там на один меньше окажется, а?
На сей раз толпа уже не безмолвствовала, но одобрительно загудела. То, что и требовалось.