– Мой господин клянется, что даже не прикасался к ней! – озвучил Вихорёк.
Неужели дело в ревности? Жанет… Что за поклеп?
– Они с Филиси – сестры, – сказал Арман. – И очень дружны – всё друг другу рассказывают. Мы не раз обсуждали их болтливость… – Он чуть придержал коня и оказался на полкорпуса позади моей лошадки.
– У меня появились подозрения, когда ты схватился с де ла Брисом, – произнес он после долгой паузы. – Я поговорил с Жанет. А она поговорила с Филиси. А сегодня приехал и расспросил рабов… – еще одна долгая пауза.
Я тоже придержал коня, догадываясь, к чему он клонит, лихорадочно пытаясь отыскать подходящие оправдания. Сотрясение мозга? Проблемы с памятью?
– Мне не хотелось верить, – продолжал между тем беллаторе, – но только что ты сам дал последнее доказательство. Мой брат Жофруа очень любит Диану. Когда она в прошлый раз разрешалась от бремени, брат всю ночь провел рядом с ней… А ты даже не знаешь, сколько она принесла щенков. И то, что в живых остались лишь двое. И обе – суки…
Шелест выходящего из ножен меча я услышал бы в шумном трактире, не то что в тишине ночной улочки. И одновременно с этим зловещим звуком ощутил, как пальцы левой руки Армана мертвой хваткой вцепились в мой рукав. Это было нетрудно, ведь мы ехали – колено к колену.
– Вихорёк, вниз! – крикнул я по-словенски.
Мой собственный меч покоился в ножнах, но в моей левой руке уже был засапожник.
Парировать коротким кривым ножиком добрый франкский меч – бессмысленно. Я и не стал. Резко наклонился, почти свесился седла. От Арманова клинка это меня не спасало: левая нога – в стремени, падать – некуда… Но на долю секунды приостановило удар… Тем более что сам беллаторе, на рефлексе, потянул мою руку вверх, не пуская…
Вжик!
Бритвенной остроты засапожник легко рассек ремень подпруги, полоснул по боку Арманова жеребца и на выходе из дуги – самого Армана – по пальцам.
Тем не менее еще полсекунды Арман удерживал мой рукав… Достаточно, чтобы обожженный болью жеребец унесся вперед и великолепный наездник беллаторе Арман вылетел из седла.
Седло, впрочем, тоже слетело со спины коня, так что Арману бы по-любому не удержаться.
Вихорька за моей спиной уже не было. Молодец! Хорошая реакция.
У Армана – тоже хорошая. И подготовка вполне достойная королевского рыцаря. Приземлился на ноги. С мечом на изготовку.
Я тоже спешился. И тоже с мечом наголо.
Луна светила мне в спину, и я видел как с левой кисти Армана медленно падают черные капли.
Насколько сильно я его резанул?
Рыцари в бою предпочитают сражаться верхом, но и пешие стоят многого. Такие, как Арман, – бойцы штучные. Воинская элита. Один на один не уступят норманскому хольду. Так что я не обольщался насчет своего превосходства. Никогда не обольщался. Глупо думать, что народ, умеющий делать такие клинки, как мой Вдоводел, не умеет ими пользоваться.
Луна за спиной – небольшое преимущество, но – именно небольшое. Настоящий воин прекрасно сражается, даже если солнце светит ему прямо в глаза.
Мы двигались очень медленно. В тесном (от стены до стены – три шага) ущелье улочки пространства для маневра практически не было. Прям-таки фехтовальная дорожка…
Короткий выпад… Мечи даже не соприкоснулись.
Арман в моем доме порядочно принял, но на его боевых навыках это не сказалось. Чувство дистанции идеальное. Еще один пробный финт. Уже Арманов. Я попытался связать клинок и контратаковать… Не вышло. Прошла минута, а мы всё еще прощупывали друг друга. Это было так непохоже на норманскую манеру, к которой я успел привыкнуть, что я забыл о том, что настоящий поединщик должен обладать выдержкой снайпера, и совершил ошибку. Неподготовленную атаку. Арман случая не упустил. Едва я "провалился" в слишком длинном выпаде, он обводом увлек мой меч еще дальше и нанес удар.
Счастье, что у него был меч, а не шпага. И что франкам, так же как и скандинавам, более привычна рубящая техника…
Тем не менее он меня достал. Доворотом туловища я уклонился насколько мог, но самый кончик Арманова меча просек железную пластину на моем плече и вспорол мышцу.
Рукав поддоспешника тут же набух от крови.
Арман не дал мне времени оценить опасность раны. Он решил меня немедленно добить. Удары сыпались со всех сторон и на всех уровнях. Брат Жофруа де Мота был стремителен и непредсказуем. А я практически прижат к стене и лишен свободы маневра. Счастье, что левая рука пока что слушалась, и в ней был засапожник, которым можно было отводить более слабые удары, хотя даже слабые удары отдавались болью. Шансы мои уменьшались с каждым мгновением. Кровь уже омочила кисть, сделав скользкой рукоять ножа. Очередной удар – и засапожник звякнул о стену.
Отчаянная попытка контратаки оказалась неудачной. Я снова был прижат к стене, отбиваясь почти наугад, интуитивно. Промельки вражеского клинка, удары, которые я не столько видел, сколько предугадывал по силуэту противника…
И вдобавок я занервничал. Почувствовал, что смерть подступила ко мне ближе, чем во время моего поединка с Торсоном-ярлом…
Что-то темное пролилось сверху. Арман успел отпрыгнуть. Мне было некуда отступать, и зловонные брызги попали на сапоги. Но я был не в обиде на того, кто опорожнил ночной горшок. Потому что он меня спас. Два быстрых шага – и я обрел некоторую свободу.
Банг!
Я не видел, что именно угодило в шлем Армана, но видел, как дернулась его голова. Дернулась так, что я понял: "подарок" прилетел не сверху, а сзади.
Подарок – мне.
Доля секунды. Пол-оборота, которые сделал Арман, чтобы взять под контроль пространство за своей спиной…
Прыжок вперед, короткий замах, обозначающий удар в шею, уход влево и длинный низкий (меч Армана вспорол воздух над моей головой) выпад в корпус, под правую руку. Удар получился такой мощный, что я почти не ощутил сопротивления, когда клинок проткнул дубленую кожу и почти на половину длины погрузился в тело. У меня не было ни времени, ни возможности освободить клинок, поэтому я врезался в Армана здоровым плечом, перехватывая, связывая левой рукой его правую, не давая воспользоваться мечом.
Да он бы и не смог. Когда я обнял его, Арман был уже мертв. Печень, легкое, сердце… Мой меч пронзил его насквозь и остановился, упершись в левое ребро.
Ег ванн, как говорит мой ярл. Я победил.
Но видит Бог: я не хотел этой смерти. На узкой грязной улочке, в темноте и вони нечистот. Уж кто-кто, а Арман подобной участи точно не заслужил.
Глава 22,
в которой судьба героя меняется неожиданно и кардинально
– Мой господин больше ничего не может сказать.
"Начальником" беллаторе был непосредственно Карл Лысый. Он же и вел расследование.
Собственно, мы с Вихорьком оказались единственными "свидетелями" преступления. И мы, по определению, были вне подозрений. Более того, я был главным (после самого короля) обвинителем, поскольку – ближайший родственник Армана здесь, в Париже.
Никто ничего не видел. Парижская стража не обнаружила ничего, способного пролить свет на данное преступление. То есть никто не пришел в "управление полиции" и не заявил, что именно он убил шевалье. Или что он знает, кто это сделал. Расследование (в нашем понимании) здесь не проводилось. То есть у стражи, безусловно, имелась сеть информаторов и определенный контроль над реализацией краденого (а как же без этого?), и если бы я после поединка отправился в ближайший трактир, надрался и шумно каялся в совершенном преступлении, то об этом, несомненно, сообщили бы куда следует. Но я вместо этого привез тело к себе домой и лишь на следующее утро сообщил о смерти королевского гвардейца. Сейчас тело отвезли в церковь. Отпевать.
Карл был в ярости. Карл был оскорблен. Собственной столицей. В то время как он, король, защищает Париж от безжалостных язычников, Париж убивает его беллаторе.
В гневе он и произнес заветные для многих слова: монастырь Сен-Дени. Мощная твердыня, набитая провиантом и сокровищами. Оттуда викинги точно не выковыряют.
"Сен-Дени! Король уезжает в Сен-Дени!" – разнеслось по Парижу.
Первое, что я услышал, вернувшись домой:
"Верно ли, что король собирается оставить город?"
А хрен его знает!
– Так нам что, собирать вещи? – поинтересовался мой дворецкий.
Я кивнул.
Это не мои люди. Они принадлежали покойному де Моту. Но и врагу не пожелал бы остаться в городе, который займут викинги. А если Карл уйдет в "монастырь", то Париж достанется Рагнару.
– Мы не можем оставить город! – Это епископ.
Собор, церковные ценности, поругание, проклятые язычники…
Он был очень напорист, верховный священнослужитель Парижа. Но убедить королевский совет ему было трудновато. Большинство здесь – крупные феодалы. Они – вассалы короля, но вассалы – не подданные. Захотят – поддержат сюзерена, захотят – переметнутся к другому. Правда, и король кое-что может. Например, отобрать феод и передать более надежному сподвижнику. Если сможет.
Феодал – это земля. Причем не здесь, в Париже, а, как правило, во внутренней Франции. В столице у таких тоже имеется недвижимость, но – скромная. Выпас какой-нибудь или дом каменный. Но что могут сделать их домам викинги? Мебель порубят, на пол нагадят… Всё ценное хозяева вывезут, включая чад и домочадцев. Благо есть куда.
У простого народа загородных поместий нет, но они уже побежали. Хорошо, что Париж не в круговой осаде. Нет у Рагнара достаточного количества людей, чтобы обложить город.
Карл еще колебался. Единственный способ прекратить бесчинства викингов – дать бой, но королю ужасно не хотелось лезть в драку. Потому что он тоже знал, что проиграет, даже если победит. "Доброжелательные" родственники только и ждут, чтобы он ослабел.
Сидеть в Париже и ждать, пока норманы решатся на штурм? Но боевой дух защитников столицы падает прямо на глазах. Храброе рыцарство, уверенное в собственной избранности, как-то растерялось, обнаружив, что повесить за шею шевалье технически ничуть не труднее, чем простолюдина.
Королевские советники шумели, ругались, но к консенсусу так и не пришли. Карл повелел отложить решение до понедельника. А сегодня – суббота.
До заката город покинуло около тысячи человек. Всех сословий. На закате стража закрыла ворота. Но дорога вверх по реке по-прежнему была открыта. Сену сторожили только со стороны возможного нападения викингов.
От дежурства при короле меня освободили, поэтому у меня появилась возможность покататься по городу. Подняться на стену и поглядеть на повешенных рыцарей. И на лагерь норманов, со стороны которого наблюдалось относительное затишье. Многочисленные отряды викингов, шарившиеся по округе, как-то поредели. А группки храбрецов, болтавшихся поблизости от стен (относительной близости, конечно) и провоцировавших парижан, и вовсе исчезли.
Зато с противоположной стороны города жизнь так и кипела. Парижане давали деру.
По уму, мне следовало немедленно присоединиться к беглецам. Не факт, что Арман не успел ни с кем поделиться своими подозрениями. Например, я понятия не имею, что он говорил своей любовнице. Да мало ли кому он успел пожаловаться на нетипичное поведение "брата де Мота"! Нет, срочно валить – самое разумное решение. Но мне жутко хотелось узнать, какой вариант поведения выберет король. Посему я рискнул и остался. Буду дожидаться королевского решения. Это еще день, ну от силы – два. Что ж, понаслаждаюсь напоследок культурным отдыхом.
Покидая в очередной (не исключено, что последний) раз любвеобильную Филиси, я чувствовал легкую грусть. Покидать Париж было очень жалко.
Не то чтобы я ради комфорта был готов предать своих родичей и друзей… Но согласитесь: спать на чистом белье, в светлой комнате, есть вкусную еду куда приятней, чем спать на шкурах в темном, провонявшем дымом и потом длинном доме и деревянной ложкой лопать из общего котла кое-как сваренную похлебку. Ну, может, насчет деревянной ложки я малость загнул (в моей добыче даже золотая имелась), а насчет чистого белья чуток преувеличил, но в целом уровень комфорта среднестатистического шевалье существенно превосходил аналогичный уровень успешного викинга. На севере разница между жизненным уровнем сословий (если не считать трэлей) носит не столько качественный, сколько количественный характер. А тут разница – как между раем и адом. Вот если бы еще не война…
А еще здесь были книги! Пусть рукописные, пусть – на малопонятном языке (в основном – на латыни), однако я был готов читать даже на греческом. Соскучился по этому делу.
"А что, – подумал я. – Кто мне мешает, когда всё закончится, вернуться и наняться на службу к кому-нибудь из просвещенных христианских государей?" Карл, правда, отпадает, но есть ведь его братья. И Англия – по другую сторону пролива. Отец Бернар меня окрестит и засвидетельствует мое "просветление". Денег – море, на обзаведение имуществом хватит. Возьмут меня кем-нибудь типа королевского рыцаря? Да почти наверняка. И будем мы с Гудрун жить не в "длинном доме" с сорняками на крыше, а в настоящем замке. Еще и друзей к себе переманю, заделаюсь бароном или даже графом, буду поощрять искусства и науки. Особенно металлургию…
Обедать домой я не поехал. Решил изучить настроения народа, для чего отправился в популярное место – лучший кабак у Гревской пристани, самой большой в городе. Здесь пованивало: река, пристань, отбросы… Зато – самые свежие новости и неплохая кухня. Я не стал брать "кабинет", расположился в общем зале. Все разговоры вертелись вокруг викингов и возможной сдачи города. Цены на погрузку возросли втрое. Зато упали цены на продовольствие.
* * *
Разбудил меня звон колоколов. Разбудил, но не поднял. Вчера я порядочно нажрался с коллегами по профессии. Беллаторе, которых осталось всего шестеро (причем один – фальшивый) поминали Армана. Эх, Арман, Арман! Ну почему ты оказался такой догадливый!
В общем, не настолько я религиозен, чтобы вскакивать с похмелюги ни свет ни заря. Так что я попил морсику, воспользовался "ночной посудой" и залег еще часика на два. Аккурат хватило, чтобы организм переработал остатки алкогольного метаболизма.
Проснулся от запаха жарёнки. Вихорёк готовил завтрак.
– А почему – ты? – спросил я, спускаясь по лесенке и одновременно сладко потягиваясь.
– Так в церковь все ушли, – сообщил мой юный оруженосец. – Сегодня же воскресенье. И праздник!
Какой именно праздник, я уточнять не стал. У них тут что ни день, то церковный праздник. Очередное религиозное шоу. Им бы телевизор с кабельным подключением, враз бы набожность понизилась.
Я сцапал со сковородки обжаренную колбаску, завернул в холодную лепеху и поискал, чем бы запить.
Сообразительный Вихорёк нацедил мне чашку винишка.
День начинался неплохо…
А вот продолжился – не очень.
Входная дверь распахнулась. Да так энергично, что сразу стало ясно: пришел кто-то сердитый.
Так и вышло.
Пришел. Вернее – пришли. И все – при оружии. И все – по мою душу.
Арест осуществил уже знакомый мне виконт да ла Брис, кузен моей Филиси.
А буде у меня возникнут возражения, виконта сопровождали еще два десятка шевалье в полном боевом.
А я, понимаешь, в рубашечке тоненькой и легких полотняных штанишках. И до ближайшего орудия убийства (если не считать тех, что крутые пацаны принесли с собой) метров десять.
Я даже не рыпнулся. Терпеть не могу арбалеты. Особенно если они нацелены мне в живот.
В общем, упаковали меня в "наручники" весом в полпуда, сунули в карету с решетками на окнах и повезли во дворец. И Вихорька прихватили. Вот это было особенно обидно, потому что моя миссия – это мой риск. И будет чертовски обидно, если паренек пропадет ни за грош.
А если я не сумею отбрехаться, то пропадет он безусловно. Вместе со мной. Тут скидки на несовершеннолетний возраст не делают.
Впрочем, я крепился. Сначала надо выяснить, в чем меня обвиняют, а уж потом сливать воду.
Прибыли. Во дворец. Я ожидал, что меня поведут наверх, к Карлу, но сопровождающие потащили нас вниз, через дворцовую капеллу в какой-то подвал. Плохой признак. Внизу обычно находились темницы, пыточные и прочие неприятные места.
Вихорёк заплакал. Подбодрить его я не рискнул. У меня же обет молчания. Не стоит нарушать легенду, пока не ясно, за что меня повязали. Хотя можно догадаться… Значит, нашел-таки свидетелей начальник парижской "полиции".
Нет, это была не пыточная. Оборудование не то. Ни дыбы, ни "инструментария". Но кольца в стене имелись. К ним-то меня и приковали. Хитро так – чтобы только носками пола касаться. Хочешь стоять – стой. Не хочешь – виси. Рядом, по той же схеме, закрепили Вихорька.
Вот сволочи!
Приковали и ушли. Ни слова не сказали. Только виконт мне на сапоги сплюнул. Ну хоть спасибо, что бить не стали. Вкусное, так сказать, на третье.
Нет, ну это же не по понятиям. Даже обвинения не предъявили. Или я должен сам знать, в чем меня обвиняют?
Мы провисели на стене этак с полчаса. В темноте, потому что оставить нам факел никто не озаботился. Может, и к лучшему, потому что с вентиляцией тут и без дыма – не очень.
Потом тяжелые двери узилища вновь открылись и…
Признаться, я несколько охренел. Потому что навестить меня явился сам парижский епископ. С младшими коллегами. Конечно, с ними прибыла и силовая поддержка, возглавляемая всё тем же де ла Брисом, но они – на вторых ролях. Священнослужители тут же развили бурную деятельность: зажгли свечи, расставили всякие церковные предметы, главным из которых был богато украшенный сундучок размером с автомобильный аккумулятор. Красивый такой сундучок. Богатый. Мои братья по хирду за такой предмет кучу народа перерезали бы.
С нами никто из клира не заговаривал. Даже старались не смотреть. Зато крестились часто.
Наконец приготовления закончились, исполнители заняли места, и спектакль начался.
Священнослужители дружно и мощно голосили по-латыни. Красиво получалось. Акустика в каземате оказалась неплохая, так что, не будь на моих конечностях ржавых цепей, я бы, пожалуй, слушал не без удовольствия.
А так я лишь еще больше терялся в непонятках. Концерт явно в мою честь. Ну кто бы мне подсказал, что всё это значит?
А служители католического культа разошлись не на шутку. Голоса гремели гневной мощью, аж пламя свечей вздрагивало. И не только пламя. Я сам начал дрожать от физически осязаемого напора незримой энергии. Даже стало страшновато. Нет сомнений, что вся эта мощь направлена в первую очередь на меня. Но – зачем?
Или это местный способ заставить убийцу раскаяться в содеянном?
А вот хрен вам! Мне, конечно, очень жаль Армана! Но видит Бог – я защищался! И это война, парни! А на войне – убивают. И Арман был отнюдь не невинной девушкой или ребенком. Он был воином. Профессиональным убийцей. Как и я. Так что всё – по-честному.