– Ваш отец, например.
– Не судите его строго, ваше величество, ему часто пеняли на турнирах, что наш род не имеет чести, так как с легкостью меняет государей, держась за этот кусок старой римской дороги, который ни объехать ни обойти. Все эти железные горшки, – она обвела рукой трофеи на стенах, – когда-то венчали глупые головы насмешников. Двое из них на турнире отдали богу душу.
– Ненавижу турниры, – вырвалось у меня, – мой отец погиб на турнире, когда я еще из младенческого возраста не вышел.
– Соболезную вам, ваше величество.
– Простите, шевальересс, я вас перебил, а это не куртуазно. Продолжайте, мне интересно то, что вы рассказываете.
Мне действительно было интересно. Такую информацию от своего окружения я не получал. А в моем случае информация о феодалах доставшейся мне страны не могла быть лишней по определению.
Девушка посмотрела мне в глаза и переспросила:
– Действительно интересно?
Я кивнул головой, и она продолжила:
– После того как отца посвятил в кабальеро сам руа франков… отец стал чересчур гордым, и многих этим задел. Он не выдержит насмешек над собой после очередной смены сюзерена. Поэтому и решил уйти в никуда… Уповая только на милость своего монарха. И собственную гордыню.
– А вы остались… – оборвал я вопрос, ожидая, что сама девушка ответит.
– А я никогда не была вассалом руа франков, ваше величество. Я была вассалом отца, который был прямым вассалом руа Луиса. Вы приехали, спихнули отца с земли, и теперь нет у меня сеньора. Но мне нравится мысль, что я буду прямым вассалом рея Наварры. Вас, ваше величество. Ваши прямые вассалы получают меснаду, что мне очень не помешало бы.
Вот так вот, ничего еще не было, только за руку взял, а девочка уже меня доит. Учиться у нее надо…
– Боюсь вас разочаровать, шевальересс.
– В чем?
– В том, что вы будете прямым вассалом рея Наварры.
Девушка явно огорчилась, но арсенал манипулятивных приемов у нее был просто бездонным.
– Я никому не принесу оммажа, кроме вас. – Голос у шевальересс стал взволнованным.
Какие-то планы я ей все же обломал.
– Обещаю, что завтра вы принесете обеты именно мне, но не как рею Наварры, а как командору ордена Горностая. Ваша клятва верности будет принесена всей командарии ордена, а мне уже вторично, как его должностному лицу. Сменится командор у ордена, но это не отменит вашей клятвы верности самому ордену. Впрочем, вы еще имеете время передумать и отправиться вместе с отцом в Шампань. У меня там найдется еще не одна отдельная сеньория, чтобы обменять ее на вашу. Если вы захотите, эти земли будут находиться в другом виконтстве, нежели барония вашего отца.
– Значит ли это, что я не буду получать меснаду? – настаивала шевальересс на своих меркантильных интересах.
– Не будете, – подтвердил я ее худшие опасения. – Но у меня для вас есть должность в ордене. Вы станете шевальер ордена и кастеляном этого шато. Нашей хозяйкой. Вы же здесь все и всех знаете, не так ли? И доход у вас будет больше, чем меснада от рея. Так что вы ничего не теряете.
– Я должна буду дать обет безбрачия? – Задумчивая вертикальная морщинка прорезала ее чело.
– Нет, – поспешил я ее успокоить. – Наш орден – светский. Не монашеский. Но у меня есть к вам неприличный вопрос, сеньорита, но как будущий ваш сюзерен я вправе его задать. Почему вы до сих пор не замужем?
– Потому что дважды я уже сказала перед алтарем свое твердое "нет". Мне не нравились те люди, за которых хотел меня выдать отец. А потом я стала сама себе сеньором.
– Ждете принца на белом коне? – наступил я на вечную девичью мозоль.
– Нет, ваше величество, – спокойно ответила Аиноа, – я трезвомыслящая девушка и знаю, что принцы женятся на землях, а не на женщинах. Той земли, что есть у меня, принцу будет мало. У меня скромные желания. Я хочу выйти замуж за того, от кого захочу рожать детей. И обязательно за баска.
На охоту выехали из замка при свете факелов, едва только на востоке посерело небо над горами.
Кавалькаду составили Аиноа, ее паж, я, Филипп, Микал, Марк и Гырма. Я предпочел бы поехать и без двух последних, но моя невнятная пока еще служба безопасности пообещала вообще закрыть ворота и никого никуда не выпустить. Пришлось продавить минимум охраны. А то увязывались за мной амхарцы всем автобусом. И еще Ллевелин навязывал десяток своих лучников.
Помогла Аиноа, заявив, что в ее ущелье безопасно. Оно не проходное и чужие там не ходят. И что это совсем недалеко.
Лишних лошадей с собой не брали. Так, пару вьючных мулов, на которых собрались привезти обратно охотничью добычу. Не на себе же ее тащить?
Аиноа со своим пажом ехали впереди, указывая дорогу, хотя чего там было указывать – хорошо накатанная колея от повозок отходила в сторону гор от мощеной римской дороги и была отовсюду хорошо видна. Эта колея слегка петляла среди дубового леса, редкого, солнечного, почти без подлеска. Настоящая дубрава. Парк, а не лес.
Безлюдной эту местность также не назвать. То тут, то там мелькали среди деревьев серые юбки крестьянок, собирающих желуди в небольшие мешки, больше смахивающие на наволочки. Их двуколка ожидала на обочине. Глухой плетеный короб на треть был заполнен собранными желудями. Никакого тяглового животного рядом не было видно.
Я дал шенкелей Флейте и через пяток шагов оказался бок о бок с гнедой кобылой шевальересс.
– Аиноа, для чего ваши люди собирают желуди?
– Свиней кормить, ваше величество.
– Не легче ли свиней просто пасти в этих лесах, как это делают в Англии?
– Может, и проще. Только у меня для этого мало людей. Основная наша скотина – овцы. Пока пастухи гоняют отары по летним пастбищам, их жены выращивают свиней на продажу. В первый месяц зимы часть свиней заколют, ноги засолят, а затем закоптят в холодном дыму и продадут мурманам. Остальное мы съедим сами на встречу Олентцеро и на Рождество. Что не съедим – то засолим уже в бочках и солонину опять-таки продадим мурманам, чтобы им было чем питаться в море.
– Олентцеро? – переспросил я, услышав незнакомое мне имя.
– Да. Олентцеро – это такой древний бог, который приносит в наши края зиму. И если его не умаслить, то зима будет суровой и скот падет. На встречу Олентцеро у нас устраивается целый карнавал и пир горой.
Так вот ты какой, васконский Дед Мороз. Однако…
– А как же пост? – спросил я недоуменно.
От моих исторических штудий у меня отложилось, что баски – рьяные католики. В отличие от гасконцев.
– С приходом Олентцеро любой пост кончается, – засмеялась Аиноа.
– А как ваш падре к этому относится?
– А он что, не баск разве? Тем более что от прихода Олентцеро до Рождества ему всю неделю прихожане дарят подарки.
Женщины вышли к дороге, поклонились нашей кавалькаде, не выпуская из рук свои мешки с желудями.
Аиноа махнула рукой, и они, выпрямившись, стали ссыпать желуди в двуколку.
– А телегу они потом сами потащат в гору? – пожалел я баб.
– Зачем? – удивилась девушка. – Кто-то поехал на рынок в Сибур или Уррюнь. На этом месте оставил повозку, а товар перевьючил на осла. Расторговавшиеся на рынке, на обратном пути, снова впрягут осла, сложат в двуколку то, что наменяли в городе, и дотянут ослики ее до дому вместе с собранным урожаем желудей. Расплатятся с хозяином животного теми же желудями. На следующий день другой сосед едет на рынок – и так пока все не отработают на взаимопомощи.
– Они и на вас собирают желуди?
– Нет, ваше величество. Я в оброк получаю уже готовые ветчину и хамон с одной задней ноги каждой свиньи. До лета хватает.
– Свиней могли бы пасти подростки?
– Дети собирают ягоды, орехи и прочие дары леса в горах. За тот же сушеный шиповник моряки платят дороже свинины. Если на вес считать. Еще хмель собирают для мурманов, и они варят из него свое пиво.
Слово "пиво" девушка произнесла с некоторым омерзением.
– Но тут вы не правы, шевальересс: пиво, да еще под правильно закопченную рыбу – это очень вкусно.
– Пиво – грубый напиток. По мне, ваше величество, так нет ничего лучше нашего сидра или легкого белого вина, если под рыбу. – В ее тоне читалась некоторая ехидца.
Дорога приняла заметный уклон вверх, горы как бы приблизились и стали выше. Дубовый лес сменился ореховым с вкраплениями бука, граба и каштана, активно желтеющих, в отличие от дубов. Наступала самая прелестнейшая пора года – золотая осень, которую я очень любил и в прошлой жизни. От восторга даже перевел на васконский Пушкина:
Унылая пора, очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса.
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса …
– Мне говорили, что вы поэт, ваше величество, – откликнулась Аиноа на мой экзерсис.
Сказала она это без какой-либо оценки. Так, факт констатировала. Интересно, кто из моих успел ей об этом настучать?
– Да что там, какой поэт, корявенькие вышли вирши, – обозлился я на себя за то, что не мог адекватно перевести музыку великого русского поэта на эускара. Не та фонетика. Смысл стихов я передал, а вот магию звуков – нет.
– Зато какой экспромт, – польстила мне девушка.
"Да, – подумал я, – нет ничего лучше хорошо подготовленного экспромта".
Чаще стали попадаться видимые с дороги фермы с отвоеванными у леса и расчищенными полями вокруг них. Большинство полей успели уже убрать, и они желтели стерней.
Попадающиеся нам навстречу крестьяне с улыбками кланялись своей сеньоре, желая ей благословения Девы Марии. А по нам – так, вскользь мазнули глазами, и ладно. Было заметно, что свою госпожу крестьяне искренне любят.
Весь путь занял у нас три часа, судя по солнышку.
От кавалькады отделился паж шевальересс и быстрым галопом ускакал в сторону вильи. Или кастро? Или пуэбло? До сих пор не разобрался, какая между ними разница. Это у нас все просто: есть церковь – село, нет – деревня. А тут – большая куча самых разнообразных нюансов.
Не доезжая основного селения сеньории, кавалькада свернула в горы вдоль небольшой, но быстрой речки, которая музыкально журчала среди крупных камней на дне ущелья. И еще более получаса мы били копыта лошадям по окатанным весенним половодьем голышам. Склоны ущелья сходились с приличным уклоном, поросшие густым колючим кустарником, похожим на крымскую ежевику. Выше кустарника росли сосны и пинии.
И тис.
Надо будет обратить внимание Ллевелина на этот ресурс, очень важный для изготовления больших валлийских луков.
Довольно скоро нас догнал паж Аиноа в сопровождении трех конных егерей. Их сопровождали две огромные лохматые собаки бело-палевого окраса. Я даже их породу вспомнил – пиренейская горная собака. У нас на весь город такой лохматый телок всего один был. И к нему даже из самой Москвы привозили сук вязать. По сравнению с этими собачищами кавказская овчарка – дворовая шавка. Вообще-то это тоже овчарка, волкодав, но "пиренейская овчарка" – это отдельная порода: мелкая, симпатичная, с живым темпераментом; потому этих великанов без претензий обозвали горными собаками, чтобы не путать. Так что в Пиренеях овчарки овец пасут, а спокойные горные волкодавы всех охраняют.
Егеря привезли нам завтрак. На всех. Быстро оборудовали бивуак рядом с глубоким ручьем. И накрыли "поляну" на плоском валуне. По их сноровке чувствовалось, что этот камень не первый раз служит дастарханом. Завтрак как завтрак. Ничего особенного: козье молоко, четыре сорта сыра, хамон, ноздреватый серый хлеб, виноград, яблоки и груши. Но тем, кто спозаранку всего-навсего выпил только кружку колодезной воды, это роскошный пир.
Когда мои негры, взяв котелки, пошли для нас за водой для умывания, Аиноа, оправляя юбку, спросила:
– Давно мучаюсь любопытством, ваше величество, а почему эти ваши арапы такие разные на вид?
– Может, потому что голубоглазый – нобиль, – попытался я пошутить.
– Нобиль? Инфансон? – удивилась девушка.
– Теперь да, а дома он вообще рико омбре, – ответил я.
– Вот за такого синеглазого я бы вышла замуж, – выдала Аиноа неожиданную сентенцию, глядя вслед худой фигуре Гырмы.
Женщина есть женщина. Вчера только клялась, что выйдет замуж исключительно за баска, а с утра уже на экзотику потянуло.
– Увы, милая шевальер, это невозможно, даже при всем моем содействии – он монах.
– Монах? – округлила девушка красивый ротик. – Но он же кабальеро!
– Госпитальеры – тоже кабальеро, но и монахи одновременно.
– Откуда столько негрос омбрес в вашей свите?
– Все просто, шевальересс. Я освободил их из сарацинского плена. Домой они вернуться не могут. Их земля далеко на юг за морем, за Египтом и Суданом. А там живут их злейшие враги – такие же черные на лицо поклонники Магомета. Так что теперь они как бы посольство от ордена Антония Великого при ордене Горностая.
После завтрака прошелся за валуны, в кустики лещины, лишнюю воду из организма отлить, затем решил сполоснуть руки в ручье, но неожиданно поскользнулся и плашмя ушел под воду всей тушкой. Берега у ручья были крутые.
Встал, уперев ноги в дно ручья, с зажатым в руке булыжником, захваченным машинально с этого дна. Я со злостью зашвырнул каменюку на берег, где тот раскололся о валун.
Воды в ручье мне было по грудь.
Поохотился, ёпрть!
Аиноа взвизгнула почти на ультразвуке.
Микал с Марком налетели, выдернули меня из воды, стащили с меня насквозь мокрую одежду и обувь, а Гырма отдал мне свой синий шерстяной плащ – наготу скрыть и согреться. Вода в ручье была очень холодной.
И аккуратно меня усадили у валуна на солнышке, которое хоть и светило ярко, но уже не очень-то грело по зрелой осени.
На соседнем валуне Микал раскладывал на просушку мои выжатые тряпки.
Филипп протирал мое оружие от воды.
Марк зверски вращал глазными яблоками и, выкрикивая непонятные нам слова, искал того злобного горного духа, который скинул меня в воду. С явным намерением прибить его своим топором. Потом, спохватившись, стал истово креститься и шептать что-то вроде "Отче наш" на жуткой латыни.
Что-то мешало мне нормально сидеть. Стуча зубами, приподнявшись от земли, я вынул из-под собственной задницы черный камень. Тот самый, который сам же кинул из ручья. На свежем сколе камень искрил под солнцем голубовато-белыми зайчиками. Фактура его была очень характерной. И очень знакомой.
В руке у меня был зажат кусок антрацита.
Наверное, только зубная дробь помешала мне повторить вопль радости североамериканского индейца в исполнении Гойко Митича. Учитывая, что буквально рядом, в окрестностях Бильбао, есть залежи богатой железной руды, – это был божественный подарок судьбы. Полное решение энергетического вопроса. Антрацит – он же, как и кардиф, самый жаркий энергетический уголь. И хотя сам по себе он не лучшим образом коксуется, но мы на этом перетопчемся, потому как местные руды содержат до половины металла. И обходятся тут без домен, прямым восстановлением железа из руды. А "свинская железяка" – чугун, тут всего лишь отход производства, а не первый передел. Значит – предельно дешев.
Я погнал Филиппа за горячим красным вином, а сам сидел, привалившись к валуну, и с дурацкой улыбкой гладил кусок угля. Не-е-е… это просто оргазм.
– Ваше величество, с вами все в порядке? – спросила Аиноа с легкой ревностью.
Шевальересс присела на корточки рядом со мной, протягивая мне еще один плащ – уже свернутый для удобства моего седалища.
– Все в порядке, Аиноа. Просто я радуюсь тому, что ты теперь будешь богата.
И показал ей кусок антрацита на ладони, как драгоценность.
– Ой, да кому он нужен этот горючий камень, кроме как пастухам зимой отогреваться в кошарах. – Девушка презрительно выпятила нижнюю губу.
– Так он тут встречается не только в этом ручье?
– Тут его мало, – ответила мне шевальересс и подозвала егеря.
Егерь, повертев в руках кусок угля, с достоинством сказал:
– Сеньора, больше всего этого бросового камня в левом отроге ущелья. В одном месте так целый пласт выходит на поверхность. Но там охота плохая.
– Там есть быстрый и мощный ручей, на который можно поставить водяное колесо? – спросил его уже я.
– Даже не один такой ручей там найдется, ваша милость.
– Мы едем туда, срочно, – приказал я.
Но тут подбежали Микал и Филипп с котелком горячего недоглинтвейна и кубками в руках.
– Хоть согрейтесь сначала, сир. И подождите, пока ваша одежда высохнет. А то так и до беды недалеко, – захлопали вокруг меня крыльями эти наседки.
Я пил горячее вино из оловянного стакана и смотрел, как аккуратно пьет мелкими глоточками глинтвейн Аиноа, облизывая пухлые губы остреньким язычком.
А на душе у меня ангелы пели. Классические такие ангелы, в длинных кружевных ризах; распластав большие перьевые крылья, виражащие меж зеркально блестящих пушек, мортир и гаубиц, они бряцали медиаторами по струнам лир и цитр марш Великой армии Буонапартия, а эроты и амуры в балетных пачках им подыгрывали на флейтах, одновременно изображая танец маленьких лебедей на облаке. Красномордые рогатые черти на дальнем плане в такт им колотили по большим турецким барабанам. И длинноногие девочки в гусарских доломанах и мини-юбках устраивают канкан-парадиз вслед за тамбур-мажором, крутящим бунчук в брейк-дансе на ходу. В конце торжественно бухали в небо мортиры, больше похожие на корабельные зенитные орудия. И рушились стены Иерихона безо всякого тайного акустического оружия древних евреев…
Вывалился обратно в действительность и услышал расстроенный голос Филиппа:
– Не надо его сейчас трогать, донна, боже упаси. После того как у него появляется такое выражение на лице, он обязательно придумывает что-то необычное. Лучше согрейте еще ему вина. А то он еще дрожит от холодного купания.
– Аиноа, поохотиться нам сегодня не получится, – улыбнулся я виновато, найдя глаза девушки. – Давайте отпустим на охоту молодежь. А сами с одним егерем посмотрим то левое ущелье. Это очень важно и для меня и для вас, поверьте мне.
Обратно навьючили мулов хорошей добычей. Три бычка горной лани и один круторогий козел, похожий на кавказского архара. Хоть я и не думал охотиться, а козла все же подбил. Так само вышло. Я собирался садиться в седло, когда это животное вскочило на утес в двадцати метрах от нас. А перед глазами у меня замшевый чехол аркебуза, прикрепленный к седлу. Ну и… Медленно вынул я этот пулевой арбалет и, прячась за лошадиным туловищем, натянул тетиву рычагом, молясь, чтобы та не заскрипела громко. Не спугнула такой крупный экземпляр. Вынул из лядунки и вложил в паз на ложе круглую свинцовую пулю.
Погладил Флейту, уговаривая ее чуть-чуть постоять не двигаясь.
Положил аркебуз на плечо и, опирая оружие на седло, прицелился и выстрелил.
Аиноа, ее егерь и Марк застыли, глядя то на меня, то на это гордое животное, которое как бы демонстрировало нам себя – смотрите, какой я красивый! Я тут главный! И неуязвимый.
Пуля попала козлу точно по рогам, хотя целил я под лопатку.