- Я, батюшка, своих годов не знаю. Помню, что когда мы с тобой встенулись впервой, была еще совсем девчонкой.
Насчет девчонки было сильно сказано. Впрочем, как в свое время исключительно точно заметил физик Альберт Эйнштейн, все, в конце концов, относительно.
- А ты как, хорошо лекарствуешь?
- Успешно, бабушка, как Алю вылечил, с тех пор всех и лечу.
- Алевтинку твою помню, потом она барыней стала. Она часто к Антону Ивановичу в гости наведывалась. И сыночка вашего Антона Алексеевича я хорошо знала. Давненько все это было…
Не знаю почему, но спросить о судьбе жены и сына я не смог. Уже второй раз мне встречались люди, которые могли рассказать об их жизни, и оба раза я ничего не узнал На этот раз почти намеренно. Пока я не представляю своих близких, затерянных в глубине времени и ушедших поколений, они для меня такие же, какими я знал их совсем недавно.
Мы замолчали, как бы отдавая дань уважению прошлому.
- Лечишь-то руками или белыми шариками? - вдруг поменяла тему разговора бабка Ульяна
Когда мы встретились с ней впервые, Аля болела крупозным воспалением легких, знахарка ее осмотрела и приговорила к смерти, но, на счастье, у меня с собой оказались антибиотики, они помогли, и девушка выздоровела. Старуху это так удивило, что она даровала Але, о чем я уже говорил, способность слышать чужие мысли.
- Шарики мои давно уже кончились. Лечу руками, - ответил я.
- И что лучше? - с лукавой улыбкой спросила она.
- Руками, - признался я - Я теперь почти все болезни вылечиваю. А ты откуда знаешь, что я стал лекарем?
- Это был тебе мой подарок, - сказала она. - Алевтинку людей слышать научила, тебя - врачевать.
Теперь мне стало понятно, откуда у меня ни с того ни с сего появились экстрасенсорные способности.
- За что же ты меня, бабушка, так наградила? - спросил я.
Никаких заслуг у меня перед старухой не было. Мы и виделись-то всего один или два раза.
- За доброту, что неведомой девчонке помог, - ответила она.
- Какой девчонке? - удивленно спросил я, не понимая, о ком она говорит.
- Мне, неужто не помнишь?
- Не помню, - ответил я, с сомнением качая головой. Возможно, какой-то девочке, как и многим другим людям, я и помогал, но никак не этой старухе.
- Значит, не помнишь? - удивилась она.
- Нет, не помню.
- А говядаря Кузьму Минина помнишь? Боярыню Морозову?
- Кого? - переспросил я. - Какого Минина, народного героя?
- Его, касатика, - ответила старуха.
- Конечно, помню, он на Красной площади стоит.
- Как это стоит? - удивилась теперь уже Ульяна.
- Ну, не сам конечно стоит, а его памятник, - сказал я, но, видя, что недоумение на ее лице не исчезает, объяснил. - Великим людям делают специальные памятники. Это вроде как лики святых на иконах только из, из… - Я подумал, что про бронзу она тоже вряд ли знает, и сказал понятное, - из чугуна.
- Кузьма из чугуна стоит? - поразилась старуха. - Вот бы дядя Кузя узнал, то-то порадовался!
- Вы что, с ним знакомы? - совсем обалдев от невероятности происходящего, спросил я.
- Как же не знакома, когда он твой друг.
- Мой друг? - повторил за ней я.
- Так ты и вправду ничего не помнишь? - наконец, поверила старуха. - И про Наталью Морозову забыл?
- Это которая боярыня, староверка? Та, что на картине Сурикова на санях в ссылку едет? Тогда ее не Натальей, а Феодосия зовут.
- Я про твою зазнобу, говорю, Наталью Георгиевну.
- Первый раз о такой слышу.
Ульяна посмотрела мне в лицо своими светлыми, старыми глазами и, кажется, поверила, что я ее не морочу.
- Знать, потом услышишь, - сказала она и встала с подоконника. - Ну, батюшка Алексей Григорьич, мне идти пора. Путь неблизкий, а ноги у меня старые.
- А зачем вы сюда приходили? - спросил я.
- С тобой повидаться, батюшка.
- Откуда вы знали, что меня встретите?
- Стало быть, знала, - коротко ответила старуха, почему-то больше не желая со мной разговаривать. - Прощай, батюшка, может, когда еще свидимся.
Я хотел задержать ее и выспросить, что она, собственно, имела в виду, говоря о Минине и Морозовой, но она замкнулась, опустила плечи, стала с виду совсем дряхлой и засеменила к выходу.
Что имела в виду бабка Ульяна, называя людей, живших триста лет назад, своими и, главное, моими знакомыми, я так и не понял. Да и, вообще, наша с ней встреча получилась какой-то фантастической. Теоретически, встречаясь с "долгожилыми" людьми, как называет себя Марфа Оковна, женщина, которая втравила меня в путешествие в прошлое, и ее жених Иван, ставший моим приятелем, я уже допускал, то, что какой-то вид или подвид Homo habilis (человека разумного) может жить дольше нас, homo sapiens (человека мыслящего), больше не казалось мне невероятным. В конце концов, можно обратиться к Библии, там сказано, что Адам прожил девятьсот тридцать лет, его сын Сиф почти столько же, сколько и отец, девятьсот двенадцать, а внук, Енох - девятьсот пять лет. Почему бы и бабушке Ульяне не пожить лишнюю сотню-другую лет?
Однако, не успел я толком прийти в себя после неожиданной встречи со старухой, как на меня свалилось новое происшествие. В барский дом явились коммунары, с ломами и топорами, как выяснилось, выкорчевывать рамы. Я вышел наружу, когда они начали обсуждать, откуда начинать ломать, сверху или снизу. Не то, что у меня был какой-нибудь личный интерес к этому дому, возмутило бесцельное варварство. К тому же это имение теперь принадлежало, если верить старухе, крупному российскому ученому Николаю Николаевичу Бекетову, основоположнику отечественной биохимии.
- Зачем вообще выламывать рамы? - спросил я одного из коммунаров, высокого, худого человека с птичьим лицом и маленькой, на тонкой жилистой шее головой, отчего он казался похож на грифа.
- Как проклятый помещичий дом поломаем, на этом месте поставим эту, как ее, - он повернулся к товарищам, чтобы подсказали забытое слово, но те ему не помогли, угрюмо переминались с ноги на ногу, - ну, эту, холеру, чтобы написаны герои революции.
- Стелу, что ли? - предположил я. - Или памятник?
- Чего надо, то и поставим, - рассердился микроцефал, - а ты иди своей дорогой и в наши дела не встревай.
- Да вы знаете, чей это дом?
- Знаем, проклятого помещика, есплуотатора и кровопийца. Пошли, товарищи, чего это над нами продотрядовец раскомандовался. Ломать, не строить!
- Я вам поломаю, - разозлился я, - а ну, пошли вон отсюда!
Коммунары, а их было человек десять, были людьми свободными и гордыми, поэтому мой грубый, командный тон задел за живое.
- Да ты знаешь, вша тифозная, что мы сейчас с тобой сделаем? - спросил длинношеий, примеривая в руке топор.
- Так ты что, меня пугать вздумал? - угрожающе спросил я, вынимая из кармана наган. - Ну, кто из вас такой смелый, кого первым класть?!
Коммунары при виде оружия притихли и начали нерешительно отступать. Потом один из компании, с конопатым лицом, успокоительно сказал:
- Да брось ты его, товарищ Филипп, пущай с им товарищ Бебель разбирается. Чего тебе, больше всех надо!
Товарищ Филипп шмыгнул своим орлиным носом и еще больше вытянул шею:
- Ты, товарищ, не знаешь с кем связался, - строго, чтобы сохранить лицо, сказал он. - Наше дело не просто политическое, наша коммуния тебе за то спасибо не скажет!
- И правда, товарищ, - вмешался еще один политически подкованный участник конфликта, - ты бы, чем здря наганом махать, открыл дебаты, а то нашу кашу жрешь, аж за ушами трещит, а теперь орешь, как при старом прижиме!
Мне и самому уже начало казаться, что я немного перегнул палку, особенно с учетом их винтовочного арсенала и пулемета системы "Максим". Пришлось выкручиваться:
- Да как же на вас не орать, дорогие товарищи коммунары, когда вы собрались ломать дом лучшего друга и соратника нашего незабвенного товарища Карла Маркса? Это что за идеология такая и политпросвет? Здесь, может, по приказу из центра будет открыт музей победившей революции, а вы сюда с топорами явились! Да узнай о такой вашей контрреволюции товарищ Карл Маркс или, скажем, товарищ Троцкий, они что сделают? Пришлют сюда ЧОН и вас всех к стенке за саботаж! Дебаты хочешь? - набросился я на политически подкованного коммунара - Даешь дебаты! Только потом сами не обижайтесь!
Моя речь, кажется, произвела впечатление. Во всяком случае, суровые лица революционеров смягчились.
- Так что же ты сразу не сказал, чей это дом! - с упреком спросил меня товарищ Филипп, засовывая древко топора за ремень шинели. - Мы чего? Мы товарища Карла Маркса за отца родного почитаем. Нам самим думаешь, здеся ломаться охота?
Назад в коммуну мы шли вместе Довольные, что удалось увильнуть от работы, коммунары добродушно подтрунивали над нами с Филиппом. Тот скалил в улыбке мелкие зубы и периодически хлопал меня по спине. Из церкви нам навстречу вышел недовольно удивленный товарищ Август:
- Вы чего это, товарищи, волыните? - строго спросил он. - Али уже все поломали?
- Вон тот товарищ пущай тебе все объяснит, - ответил за всех Филипп. - Близорукость ты, товарищ Бебель, допустил. Да! Так и к стенке встать недолго!
Август Телегин-Бебель ничего не понял и потребовал объяснений. Пришлось опять гнать ту же пургу про лучшего друга Карла Маркса. Однако, товарищ Август оказался не так-то прост и попытался оспорить исторический факт дружбы двух выдающихся ученых. Однако, я тут же забил его названиями трудов основоположника, в которых тот прямо указывал на дружбу с русским ученым.
- Так, я же не против критика Готской программы, - начал сдаваться товарищ Август, - но и наших революционеров, которые проливают кровь, нужно уважить! Получается, что карлову другу статуй поставим, а нашим героям революции - шиш?!
- Ты почему мне сапоги Порогова не прислал? - негромко спросил я его в самый острый момент дискуссии. - Не хочешь сапоги отдавать, так куртку сымай!
- Товарищи, мы на этом разом кончаем дебаты, - тотчас пошел он на попятный, - в том твоя вина, товарищ Филя, тебе было поручено изучить труды, а ты подвел товарищей. Что вот товарищ Ордынцева про нас подумает?
Не знаю, о чем она думала, но стояла бледная и не поднимала глаза от пола. Я подошел к ней и взял за рукав:
- Прости, товарищ Ордынцева, мне нужно с тобой обсудить вторую главу "Капитала" Карла Маркса, ты сейчас свободна?
- Да, - сдавленным голосом сказала она, и мы отошли от продолжающих обвинять друг друга в политической близорукости коммунаров.
- Что с тобой, Даша, почему ты такая грустная? - тихо спросил я.
- Мне кажется, я вчера проявила недопустимую слабость, - ответила она, по-прежнему не поднимая глаз. - У меня все прекрасно, и я ни о чем не жалею! Однако, если ты, товарищ Алексей, сообщишь об этом в мою партячейку, то будешь прав. Я не обижусь и понесу полную политическую ответственность.
- Дашенька, ты в своем уме? Ты вообще о чем говоришь?
- Я еще ночью поняла, что тебя, товарищ Алексей, специально прислали проверить мою платформу…
Она посмотрела на меня усталыми, затравленными глазами и первой отвела взгляд в сторону. Убеждать ее в том, что я не провокатор, в этот момент было бесполезно. Поэтому я пошел другим путем. Заговорил обиженно-равнодушно:
- Жаль, что ты меня считаешь бесчестным человеком, я надеялся, что мы с тобой станем друзьями.
Теперь нужно было оправдываться не мне, а ей. Ордынцева, несмотря на свою революционность, по сути, была вежливой, хорошо воспитанно девушкой, и смутилась.
- Почему бесчестным? Когда дело касается революции и классовой борьбы, нужно быть безжалостным и принципиальным, даже с теми, кого считаешь друзьями.
- А я считаю, что провокатор, он и есть провокатор, какими бы красивыми словами не прикрывался. Неужели вы все так боитесь друг друга?
- Когда обострена классовая борьба, особенно во время гражданской войны, верить нельзя никому. Любой человек может оказаться предателем идеалов. Я не боюсь своих товарищей, но у меня непролетарское происхождение, и я сама иногда чувствую, что не всегда соответствую, - она не договорила чему и замолчала.
- Да, - задумчиво сказал я, - хорошие у вас идеалы!
Удивительное дело, всего через три года после переворота все, кого я ни встречал, оказались донельзя запутаны и задерганы этими самыми идеалами. Было похоже, что революция, только что победив, сразу начала пожирать своих детей.
- А что с тобой будет, если тебя обвинят в измене идеалам?
- То, что бывает со всеми предателями: вычистят из партии.
- Ну и что в этом страшного? Тем более что вы, эсеры, теперь вообще на вторых ролях.
- Ты, правда, ничего не понимаешь? - удивленно спросила она, внимательно глядя мне в глаза. - Ты же сам партиец и не знаешь, что делают с изменниками?
- Видишь ли, - начал выкручиваться я, - я живу в глухой деревушке, где нет партийной ячейки, и у нас, кроме меня, нет ни партийцев, ни предателей.
- Тогда тебе хорошо, - сказала она, - а у нас большая парторганизация.
Мне показалось, что наш разговор успокоил Ордынцеву, она как-то обмякла и перестала быть похожей на натянутую струну. Когда мы прощались, даже слабо мне улыбнулась:
- Пойду разговаривать с коммунарами, нужно обобщать их опыт.
- А чем, собственно, эта коммуна занимается? - задержал ее я. - Они сейчас хотели неизвестно зачем ломать помещичий дом.
- Как это чем занимается? Коммуна - это главная ячейка будущего коммунистического общества. Так скоро будут жить все люди на земле. Как только победит мировая революция и не будет эксплуатации человека человеком…
- Об этом я уже догадался, - перебил ее я, - мне непонятно, чем они зарабатывают себе на хлеб насущный. Они что-нибудь производят?
- Да, ты, товарищ Алексей, действительно оторвался от партийной жизни, коммуна - это образ жизни, а не фабрика или ферма. Здесь люди просто по-новому живут!
Я уже начал об этом догадываться и сам, видя слоняющихся без дела коммунаров. Кроме песнопений и неудавшейся попытки поломать дом при мне никто ничего не делал.
Расставшись с Ордынцевой, я пошел отбирать сапоги убитого командира продотряда у товарища Августа. Равный среди равных сидел в штабе коммуны, в отгороженном закутке одной из спален. Он пил самогон с товарищем по борьбе за мировую революцию. Правда, когда я, постучавшись, вошел в штаб, они чинно сидели за столом и были заняты идеологической работой, читали потрепанный труд Карла Маркса "Капитал". Однако, запах в тесном помещении был такой красноречивый, что усомниться, в том, чем они на самом деле заняты, мог только очень наивный человек.
- А, это ты, товарищ Алексей! - обрадовался моему приходу товарищ Телегин-Бебель. - Заходи, не стесняйся, мы вот тут с товарищем Францем Мерингом спорим, прав был товарищ Маркс, когда критиковал несогласных товарищей или не прав?
- Маркс всегда прав, он как основоположник не может ошибаться. Поэтому спорить о его правоте - идеологическая диверсия, - сразу же взял я быка за рога, желая, наконец, получить заинтересовавшие меня сапоги.
- Ты это в каком же разрезе дебатируешь, товарищ?
- В каком надо, в том и дебатирую, где мои сапоги?
Товарищ Август был уже порядком пьян, потому смел и сразу сдаваться не хотел:
- Ну, скажи ты мне, товарищ Алексей, на что тебе эти старые сапоги? Но них и глядеть-то противно. Пустячные сапоги!
- Не твое дело, - грубо ответил я, - Не хочешь отдавать - снимай куртку!
- Ладно, чего ты сразу платформу подводишь! Товарищ Меринг, - обратился он к собутыльнику, тщедушному мужику, одетому в нагольный полушубок прямо на голое, желтое тело, - будь товарищем, сбегай ко мне в кладовку и скажи товарищу Ольге, чтобы она принесла сапоги, что я ей давеча передал на хранение. Товарищ Алексей очень до них лютует, как какой-нибудь буржуй!
Тщедушный согласно кивнул и вышел из закутка.
- Ты говори, да не заговаривайся, - набросился я на коммунара, - за буржуя ответишь! Не забывай, что ты при свидетелях усомнился в правильности учения Карла Маркса!
- Да что ты, в самом деле! - плачущим голосом воскликнул Август, с отвращением глядя на толстенный том "Капитала", содержащий неведомые ему глубины человеческой мысли. - Ежу понятно, что я это не всерьез говорил, а шутейно!
- Не знаю, не знаю, товарищ, - зловеще сказал я, - у нас последнее время складывается мнение, что у тебя с товарищем Карлом Марксом возникли серьезные идеологические разногласия.
- Выпить хочешь, товарищ? - неожиданно спросил коммунар, вынимая из-под стола четверть самогона. - Ольга гнала, чистый как слеза!
- Закусить есть чем? - поддержал я инициативу снизу, заинтересованный не столько напитком, сколько закуской.
- А как же, - лукаво ответил он, вынимая из ящика стола здоровенный кусок белоснежного сала и соленые огурцы. - Годится?
- Еще бы, - ответил я.
В этот момент в дверь осторожно постучали, и к нам присоединилась дородная, румяная женщина.
- Товарищ Август, звал? - спросила она, поведя бедром знающей себе цену женщины.
- Входи, товарищ Ольга, - пригласил коммунар. - Вот этот товарищ из центра тобой оченно интересуется.
Я никакими коммунарками не интересовался, но промолчал, рассматривая местную звезду.
- Скажете тоже, интересуется! - деланно смутилась Ольга, словно отмахиваясь от предстоящего комплимента. - Оченно я им нужная!
- Ты, товарищ Ольга, попусту не спорь, ты прямо, по-большевистски скажи, дашь этому товарищу или не дашь?
Я, честно говоря, не сразу въехал, что имеет в виду товарищ Август, однако, женщина поняла его правильно:
- Они ничего, молодые, гладкие, ежели, конечно, нальют, и закуска, то почему не дать! Особливо если товарищ этим делом интересуется! А сам-то, товарищ Август, в обиде не будешь, не заревнуешь?
- Мне для боевого товарища ничего не жалко, - четко очертил свою партийную позицию товарищ Телегин-Бебель.
- Сначала сапоги, а потом будем разговаривать о любви, - упрямо сказал я, удерживаясь от неимоверного соблазна обладать такой роскошной и редкой в голодную годину женской плотью.
Еще Федор Михайлович Достоевский в романе "Бесы" отмечал, что социалисты и коммунисты очень жадны до собственности, и чем больше коммунист, тем жаднее. Однако, коммунар меня своими действиями все-таки удивил. Понимаю, если бы вопрос касался чего-то ценного, а не стоптанных сапог.
- Ладно, товарищ Ольга, принеси те сапоги, что я тебе вчера отдал, - поняв тщетность надежд на мировую гармонию, распорядился товарищ Август. - Пусть мой дорогой товарищ и боевой друг ими подавится.
Ольга, тоже недовольная таким развитием событий, сердито посмотрела на меня, на стол украшенный самогоном и салом и, презрительно передернув полным плечом, пошла за сапогами. Как только она вышла, коммунар плеснул в жестяные кружки напиток и отмахнул немецким штыком по куску сала.
- Давай, товарищ Алексей, пока нам не мешают рядовые члены, выпьем с тобой за мировую революцию!
Мы выпили и закусили вкусным, нежным салом.
- Вот так после победы мировой революции будет выпивать кажный трудящийся человек! - пообещал он.
Вернулась с сапогами запыхавшаяся товарищ Ольга, острым взглядом оглядела стол.