* * *
Такая формулировка означала, что рассуждать будет только епископ, а не Генрих, чьим уделом было внимание и молчание.
- Итак, что мы имеем на нынешний день? Утерян Кокенгаузен, Гернике, и утрачены все земли по средней Двине. Это, конечно, плохо. Хорошо другое: Константин остановился и заключил с нами перемирие, опасаясь разбить лоб о наши каменные твердыни. Наивные схизматики, как правило, остаются верны своему слову, и можно быть уверенным, что в ближайшие два года он не предпримет никаких попыток напасть на нас. Более того, он ждет того же и от нас. Однако мы вправе не сдержать своего обещания, ибо дали его даже не схизматику, но богоотступнику, который равнодушно взирает на то, как селы, ливы, семигаллы, литы и прочие язычники ныне отреклись от истинной веры и снова принялись поклоняться своим идолам. Но это потом, когда мы наберем достаточно сил для могучего удара, перед которым ему не устоять. Однако за это время он может еще больше усилиться, если сумеет уговорить всех князей на Руси объединиться под своей рукой.
- А он разве уже не король? - робко переспросил Генрих.
- Ты немного путаешь, мой мальчик, называя в своих хрониках всех русских князей королями, - усмехнулся епископ. - Я не виню тебя, поскольку разобраться в их лествичном праве и впрямь тяжело. К тому же каждый из них правит самостоятельно и никому не подчиняется. Если смотреть с этой точки зрения, то тогда и он - король, и смоленский Вальдемар, и киевский Мстислаб, и волынец Даниил, и Мстислаб из Галича. Пока там много королей, сам Константин нам еще не так страшен, хотя и весьма опасен. Но ныне он хочет окончательно подвести под свою руку всех прочих русских властителей. Вот тогда он усилится настолько, что нам с ним, пожалуй, и вовсе не справиться.
- Даже с божьей помощью? - вновь робко спросил Генрих.
- Она хороша, когда твоя рука крепко сжимает меч, а за твоей спиной стоят тысячи и тысячи братьев-рыцарей, - вздохнул епископ. - Так что теперь нам надлежит сделать все, чтобы этого объединения не произошло. Поэтому запиши сейчас имена тех купцов, которых ты тайно призовешь на беседу ко мне, чтобы мы смогли попытаться повлиять на решение остальных князей, причем не в пользу Константина.
- А кого бы ты, святой отец, хотел видеть на троне? - полюбопытствовал Генрих.
- Никого, - быстро ответил епископ. - Вообще никого. Этого объединения в любом случае допускать нельзя, иначе мы и здесь, в Риге, долго не продержимся.
- За каменными стенами? - не поверил Генрих.
- Увы, но это так. Наши стены оставались хороши для глупцов из Новгорода и Пскова, которым неведомы камнеметы. Но воины Константина хорошо умеют ими владеть. Да что я тебе рассказываю, когда ты и сам прекрасно видел, что они вытворяли под Кокенгаузеном. И еще об одном не следует забывать. У схизматиков месяц назад скончался митрополит Матфей. Я больше чем уверен, что рязанский князь захочет поставить на его место кого-то из своих послушных епископов, чтобы иметь возможность влиять на остальных князей еще и с этой стороны. Об этом нам надо также позаботиться заранее.
- Купцы, - понимающе кивнул Генрих.
- Не только, - усмехнулся отец Альберт. - Мы отпишем папе римскому, чтобы он через своих легатов связался с патриархом Константинопольским, который сейчас сидит в Никее…
- Но константинопольский патриарх сидит в Константинополе, а не в Никее, - перебил Генрих. - Ты ничего не спутал, святой отец?
- Там сидит наш патриарх. Схизматики Руси ему не подчиняются, считая истинным того, который находится в Никее, - терпеливо прояснил епископ. - Он и только он имеет право утвердить русского епископа, избранного митрополитом, в его новом сане. Или… не утвердить, - заключил он с угрозой в голосе.
- Но что могут сделать легаты папы? Разве схизматики выполнят их повеление?
- Повеление - нет, - покачал головой епископ. - А вот рекомендацию… Дело в том, что сейчас римский престол намекает, что при определенных уступках готов заключить унию со схизматиками. К этой унии склоняется и сам константинопольский патриарх и многие из его окружения. Так вот, если папский легат порекомендует не утверждать в сане митрополита русского епископа, а дать им своего грека, то к нему должны прислушаться. Схизматики непременно пойдут навстречу, чтобы тем самым показать всю серьезность своих намерений относительно предстоящей унии. Хотя я надеюсь, что до этого дело не дойдет, - протянул он задумчиво.
Генрих молчал, выжидательно глядя на своего духовного наставника.
- Мы постараемся, чтобы был избран кто-то другой. Ну, скажем, архиепископ Новгородский или епископ Смоленский. Словом, любой из числа тех, чья епархия не входит во владения князя Константина. И тогда на княжеском совете против объединения подаст голос особа самого высокого духовного звания.
- А если новый митрополит все равно будет за то, чтобы они объединились, но только под началом другого князя?
- Пусть, - беззаботно махнул рукой отец Альберт. - Так даже лучше, потому что в этом случае против такого выбора встанет сам Константин и объединение точно не состоится. Более того, все прочие князья оскорбятся, поняв, что все его слова о благе Руси есть ложь и лицемерие. На самом же деле он хочет только одного - короны.
- Они нападут на него, - подхватил Генрих. - Победят и отнимут все его владения, а потом еще раздерутся между собой, деля добычу.
- Это навряд ли. Уж слишком силен рязанский князь, - сокрушенно вздохнул епископ. - Но хорошо уже и то, что они ни в чем, даже в самой малости не станут его поддерживать, а, напротив, будут всегда поступать вопреки. Да и сам Константин будет вынужден действовать с опаской, ожидая получить удар в спину.
- И чем хуже будет Константину, тем лучше для нас, - подхватил Генрих. - Мы сможем вернуть Кокенгаузен и Гернике под твою руку. А там…
- А там и до самого Полоцка недалеко. К тому же если нам удастся захватить князя Вячко живым, я попытаюсь убедить его в том, что он ошибся, подарив рязанскому князю свои владения. Возможно, после моих слов он захочет переписать свою грамоту в пользу ливонской церкви. И когда у русичей начнется междоусобица, наши рыцари войдут в Полоцк и другие города этого княжества на законных основаниях, потому что они будут не завоевателями, а правопреемниками полоцких князей. Иногда очень важно соблюсти законность, Генрих, - наставительно произнес он. - Но остальные дела мы отложим на завтра, чтобы решить их со светлой головой.
* * *
Многие из русичей в замке Кокенгаузен, который они немедленно переименовали на своем варварском языке в Кукейнос, были ранены стрелами и еще больше убито, но упорные люди не прекращали сопротивления, хотя и не могли принести рыцарям того вреда, который бы хотели причинить.
Однако видя многочисленность войска ливонского и те опасности, что подстерегали их каждый день пребывания в осаде, русичи стали просить мира и разрешения поговорить с епископом.
И так умолял его рязанский князь Константин, что епископ сжалился над ними и уговорил остальных, включая магистра Волквина, простить им. Прибыв в замок Кокенгаузен, он заставил князя рязанского целовать святой крест, поверив его обещанию никогда не нарушать спокойствия на епископских землях.
А жажда мира так прочно царила в сердце боголюбивого епископа Ливонии, что он, видя горести войны и тяготы бедствий, которые обрушились на его паству, поспешил немедленно заключить мир.
Войско же со своей добычей вернулось в Ливонию, принося благодарность Богу.
Криводушный же народ ливов и лэттов, живший в этих местах, немедленно отверг веру Христову, насмеялся над благодатью крещения, смыв его с себя в мутных речных водах, и не убоялся вновь оскверниться языческими обрядами.
Генрих Латыш. "Ливонские хроники". Перевод Российской академии наук, СПб., 1725
* * *
Трудно сказать, насколько преувеличивал тенденциозный средневековый хронист и как тяжело было положение осажденных в Кукейносе, однако с уверенностью можно отметить лишь одно: наступление Константина на Прибалтику в 1220 году было окончательно сорвано.
Причин тому несколько. Во-первых, по всей видимости, произошла недооценка сил противника (имеются в виду войска не только епископа Ливонии, но и отряды рыцарей-меченосцев). Во-вторых, имела место недостаточная численность собственных сил. К тому же она усугубилась неумелыми действиями рязанских воевод, которые вначале позволили себя запереть в замках Кукейнос и Гернике, а затем предпринимали вялые попытки обороняться в них.
Лишь мужество рядовых ратников, стойко отбивавших все атаки немецкого войска, позволило заключить почетный мир, оставивший за Рязанской Русью все территориальные завоевания.
Ответ на вопрос, почему же епископ Ливонии не предложил осаждать Кукейнос до победного конца, кроется в сложной ситуации, сложившейся в том регионе. На обладание землями Прибалтики, особенно Эстляндии, претендовали сразу три крупные силы: сам епископ, братья ордена меченосцев, а также датский король Вальдемар II Победитель, и была немалая опасность, что оставленные без защиты замки будут немедленно захвачены последним.
Именно в этом заключается основная причина того, что епископ вынужден был заключить с князем Константином перемирие и отвести свои войска от этих княжеств.
Словом, что бы там ни писали русские летописи, ясно одно - это было поражение. Во всяком случае, в глазах самого рязанского князя. Доказывает же мое утверждение его дальнейшее поведение.
Константин настолько разочаровался столь малым успехом задуманного, что просто махнул на Прибалтику рукой. Только этим можно объяснить его бездействие и равнодушие при практически поголовном обращении коренного населения к своим прежним языческим богам. Этим, да еще временной политикой задабривания туземцев, которые и без того были счастливы, скинув со своих плеч груз тяжкого немецкого гнета.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830. Т. 3, с. 22.
Глава 6
Что делать, когда с тобой не согласны
О, все до случая честны,
До случая умны отменно!
Но государь мой, неизменно
Умны, да не во всем умны!Лопе де Вега
- А ты уверен, княже, что тебе и впрямь нужно туда ехать? - хмуро уточнил Вячеслав. - Я, конечно, понимаю, что дело нужное, но вот место сбора мне что-то совсем не по душе.
- Киев богат и с почетом примет дорогих гостей. Но у меня тоже есть сомнения, - задумчиво произнес Эйнар. - Мои люди храбры. Я знал таких, которые бесстрашно охотились на кашалотов. Но я не знаком с теми, кто пытался голой рукой пересчитать у акулы ее острые зубы, потому что ни один из них не пережил подобной затеи.
Константин устало вздохнул. Совет, собранный им в малой гриднице, упрямо высказывался против поездки в Киев, затеянной рязанским князем.
Знали бы они, чего ему стоило договориться об этой встрече, сколько пришлось дать обещаний, распинаясь в братской дружбе и отсутствии злых намерений, иначе бы заговорили. Ну хотя бы из уважения к его трудам.
- Ныне заканчивается лето шесть тысяч семьсот двадцать восьмое от сотворения мира, - произнес он негромко. - Я уже сказывал вам, почтенные бояре, тысяцкие и воеводы, какое великое испытание ждет нас через два года. Враг, который придет на наши земли, неумолим и безжалостен. Ему будет сладок дым наших горящих домов и приятны вопли плачущих женщин. Они сильны в бою, с ними гораздо тяжелее управиться, нежели с половцами.
- Зачем нас пугать? Мы тоже сильны, - заметил Попович.
- Пусть они попробуют управиться в честной схватке с любым твоим дружинником, - хмыкнул Добрыня, расправляя богатырские плечи.
- Каждый из вас сильнее любого из их воинства, - согласился Константин. - Но это в битве один на один. Однако если произойдет сеча, то сражаться в ней станут десятки тысяч с каждой стороны, а это совсем иное дело.
- По-моему, если с каждого боку от меня будут стоять такие же ратники, то наша общая сила только увеличится, - не согласился Добрыня. - Я готов спорить на свой золотой пояс.
Жертва, что и говорить, была немалой. Сам дружинник отличался редкостным добродушием даже к врагу, особенно если он был уже повержен. Но вот любовь к красивым дорогим нарядам и доспехам была своеобразным пунктиком рязанского богатыря.
Достаточно сказать, что синее корзно обошлось Добрыне почти в годовое жалование, а его пояс и вовсе отличался такой роскошной отделкой, которой мог похвастаться далеко не каждый князь. Ныне этот раритет уже слегка пообтрепался, а золоченая нить изрядно потускнела от времени, но когда-то именно за него рязанского богатыря так и прозвали в Ростове - Золотой Пояс.
- Только если мы будем держаться заодно, - ответил Константин.
- А как же иначе? - удивился Добрыня.
- А так, - подал голос тысяцкий Лисуня. - Вроде и вместе, а каждый порознь. Тогда и пояса можно в одночасье лишиться.
Умен был Лисуня, полностью оправдывая свое прозвище. Когда-то именно его уговорил рязанский князь принять под командование тысячу пешцев вместо конной дружины, и он согласился. Были, конечно, поначалу с его стороны колебания, но все-таки он их принял, потому что чуть ли не самым первым среди ростовских удальцов понял, какие необозримые дали и выси скрываются за этим несокрушимым строем, который при хорошем обучении может сдержать даже напор конницы.
Один на один - нет вопросов. Разумеется, всадник сильнее. Но если вести речь о войсках в целом, то тут сила пехоты и конницы постепенно начинает уравниваться. Конечно, и здесь все в немалой степени зависит от обучения. Зато если выучка отличная, то пешие одолеют конных. Разве что догнать потом не смогут, но это уже дело десятое.
Да что далеко ходить. Когда на Рясском поле русские полки ломали хребет былого половецкого могущества и на самом опасном участке верховный воевода Вячеслав поставил пеших ростовчан Лисуни, то - Перун свидетель - выстояли его вои.
А ведь Котян двинул на левое крыло русских ратей чуть ли не половину своей орды, причем самую отборную. Равенства в численности и в помине не было. На каждого пешего русича приходилось не по одному - по три, если не по четыре половца. Чуть ли не по колено в своей и чужой крови дрались ростовчане, но не дали прорвать собственные ряды.
Рядом же полк Дубака из Дмитрова точно такого же натиска выдержать не сумел. Лопнула нитка, и просочились половцы сквозь дыру. Хозяйственным был Дубак. Чего греха таить, именно этим своим качеством да еще расторопностью и услужливостью сумел бывший тысяцкий Дмитрова подкупить сердце Вячеслава. Только услужливость плохо сочетается с ратным искусством. Никудышным воякой оказался Дубак. И сам был ранен, и людей своих не уберег.
А ведь на них и не наседали с такой силой, как на ростовчан. Да и половцев на их участке от силы тысячи полторы было. Но Дубак, как выяснилось, обучил своих парней лишь смирно стоять в строю. Едва же налетела лава, как они с отчаянными воплями кинулись врассыпную. Хорошо, что рядом стояли опытные полки. Те же ростовчане и себя защитили, и беглецов уберегли, приняв под свое надежное крыло.
Только с тех пор не стало Дмитровского полка в войске рязанского князя. Не потому, что его воины погибли. Таких было как раз не больше сотни. Потому что опозорились. Всех дмитровцев да москвичей раскидали кого куда, частично к звенигородцам, частично - в коломенский полк.
- Так не бывает, - замотал головой Добрыня. - Как можно порознь? Видишь, что товарищу смерть грозит, так хоть помри, а подсоби. То покон любого воя, а не только дружинника.