- Ну а яко теперича с остальными-то быти, кои в порубе сидят да очереди ожидают? - осведомился Антип.
- А кто там у нас еще?
- Так старик-иконник, да еще один бесенок, стряпухи нашей сынок, и лекарка твоя, княже, - пояснил тот и, напоровшись на расширенные от ярости Костины глаза, испуганно попятился прочь, едва не навернувшись на крутых ступеньках крыльца.
- Всех выпустить, - сквозь зубы прошипел Константин. - Немедля! А ты, - повернулся он к княгине, - помоги-ка мне дойти до опочивальни.
Та в этот момент уже раскрыла рот, дабы выразить свое негодование княжеским решением, но, натолкнувшись на взгляд мужа, решила промолчать.
Однако, завидев выходящую из поруба Доброгневу с горделиво поднятой головой, не удержалась от короткого комментария:
- Ее счастьице, что ты ныне столь рано на крыльцо вышел.
- Нет, не ее, - поправил Константин, хмуро глядя на свою ненаглядную супружницу. - Это твое счастье.
И столь красноречив был его взгляд с недобрым прищуром, что княгиня осеклась на полуслове и замолкла.
Пока Константин ковылял до кровати, она открыла рот лишь один раз, чтобы показать ему место, где эта мерзавка не уступила ей дорогу.
Коридор из светелки в опочивальню был и впрямь не очень-то широк, не больше двух метров, но, по мнению Константина, этого было вполне достаточно, чтобы разминуться.
- Значит, не могла обойти? - поинтересовался он достаточно миролюбиво, ибо не собирался начинать семейную жизнь с ругани, к тому же положение княжеской четы ко многому обязывало, во всяком случае, к соблюдению каких-то определенных условностей.
- Это я-то?! - задохнулась она. - Ее-то?!
Больше она не сказала ни слова, но, когда Константин, наконец-то усевшись на свою широкую кроватку, примостился на ней поудобнее и посмотрел на Феклу, ему и впрямь стало слегка страшновато - с лица она побагровела как свекла, и видно было, что ее аж распирает от злости.
Впрочем, не подав виду, Константин эту паузу использовал с толком, указав стременному, дабы тот немедля, сразу после ухода княгини из опочивальни, прислал ему всех, кто был в порубе, но в первую очередь эту терпеливую девку, а потом Доброгневу.
Едва тот вышел, как-то странно, то ли с сочувствием, то ли с восхищением посмотрев на князя, как милую Феклу прорвало и она напустилась на Константина с истошными криками.
Здесь было всего понемногу, но главенствующее место занимали попреки в том, что тот потерял всякий стыд и срам, при всем честном народе без зазрения совести заступаясь за своих потаскух перед родной супругой.
Потом последовали клятвенные уверения в том, что эту холопку она все едино изведет, после чего Костя, не выдержав, рявкнул:
- Хватит!
Ему и впрямь надоело слушать вздорную бабу, тем более что ничего путного за все время своего эмоционального выступления она так и не сказала.
В ответ на его окрик она испуганно отшатнулась и действительно замолчала, из чего Костя сделал приятный вывод, что его предшественник был достаточно крут нравом и горяч на руку, причем, пребывая в раздражении, не особо обращал внимание на то, кто там перед ним стоит, включая родную жену.
Это был очень отрадный факт, и он пообещал себе крепко-накрепко его запомнить. Так, на всякий случай. Может, и пригодится… в будущем.
Не давая ей опомниться, он властным тоном произнес:
- Будет все так, как я велел. А теперь иди. - И уже в спину добавил: - Холопы тоже люди. Поласковее с ними на будущее надо.
Она ошарашенно повернулась к нему и, судя по всему, хотела что-то сказать, но, увидев командно-прощальный жест супруга, мол, давай-давай, топай, молча удалилась, шарахнув дверью так, что, будь это в современном доме - штукатурка со стен уже давно бы лежала на полу.
Купава, возникшая на пороге, и впрямь полностью соответствовала своему красивому имени. Светло-русые волосы, заплетенные в толстенную косу, да и вообще на ее лице лежала печать какого-то зрелого, чисто женского очарования. Потупленные долу глаза и смущенно теребящие края рукавов простой холщовой рубахи руки только добавляли прелести этой статной девице.
На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Именно такими представлял себе Константин настоящих красавиц-славянок, коих на Руси было превеликое множество.
Она не была стройной. Отнюдь нет. Про ее крепко сбитую фигуру кое-кто из Константиновых современников, пожалуй, мог бы заметить, что она чересчур…
Но даже несмотря на рубашку, было заметно, что в этом теле, невзирая на крупные габариты, нет ни единой капли жира, ни малейшей складочки, могущей подпортить впечатление от этого воплощенного идеала здоровой женской красоты.
"Однако неплохой вкус был у моего предшественника, - мелькнуло в голове у Кости. - Вот бы кого в княгини, а не это пузатое чучело".
Когда же Купава заговорила, то у Кости лишь добавилось восхищения. Голос ее был хоть и низковат по тембру, но мягок и певуч. Такой обычно называют грудным. А еще в нем чувствовалась ласковость и нежность.
- Звал ли, княже?
- Вот и свиделись, Купавушка, - сказал Константин, стараясь вложить в эту фразу второй, тайный смысл, который она должна понять.
Уж очень ему загорелось возобновить то, что, судя по словам Феклы, ранее было между ним и этой девушкой.
- Да, свиделись, - повторила она, поднимая на него глаза.
Нет, это были не глаза, а глазищи, темно-зеленые, как вода в омуте, и Костя почувствовал, как начинает в нем тонуть, причем безвозвратно.
Первый раз за все время он всерьез позавидовал предыдущему обладателю своего нынешнего тела и от всей души порадовался за его, судя по избраннице, безупречный вкус, после чего мысленно поклялся немедленно, в крайнем случае за неделю выздороветь, дабы…
Ну, словом, мужики поймут, а монахи пусть завидуют, ибо каждому свое.
Вспомнив, хоть и не без труда, первопричину вызова красавицы к себе, Константин после минутного замешательства повинился перед нею:
- Ты уж прости, Купавушка, что не уберег тебя от этого.
Она глядела на него, не отрывая глаз, и вдруг переспросила:
- Так это не твою волю, княже, Антип исполнял?
Вот те номер. У Кости даже дыхание перехватило от возмущения, что она так думает.
- Да ты что?! Как ты только подумать могла?! Неужто я бы такую красоту на поругание отдал?! Да я… - У него уже и слов не находилось, но Купава вдруг рухнула на колени перед ним, склонилась головою к самому полу и запричитала:
- Бей меня, княже, казни подлую. Я, верно, и впрямь мерзавка, коли княгине твоей поверила.
Костя в этот момент никак не мог отвести свой взгляд от ее разодранной на спине рубахи, не скрывавшей светящихся ярким рубиновым светом толстых рубцов от побоев.
Говорить он не мог, зато говорила она:
- Я ведь, подлая, поверила, когда она мне еще до отлучки твоей пообещала все космы повыдергивать и все косточки переломать, и будто ты, княже, сам на то согласие дал. Ох и тошнехонько мне стало, хоть в прорубь головой. Ан тут еще и ты неласков стал. Видеть меня не желаешь, как я ни старалась. А уж когда ты уехал, она и вовсе зверем стала, чем ни попадя била. А то вон схватит за волосы да об притолоку, да не просто, а норовит об угол, чтоб больней было. А я молчу все, терплю и думаю: "Бей, бей, да убей хоть поскорей. Зачем мне жизнь такая, коли свет-соколик мой от своей Купавы отвернулся".
Тут Константин уже готов был завыть. И от злости на себя, дурака, пусть и того, прежнего, и от переполнявшей его через край нежности к этой безропотной девушке, беззаветно любящей своего князя.
Купава подняла голову и, замерев на мгновение, негромко ахнула, растерянно отпрянув назад, и даже закрыла рот ладонями, после чего, медленно протягивая к князю руки, прерывисто шепнула:
- Да у тебя никак очи увлажнилися, соколик ты мой. Нешто пожалел холопку свою верную? Господи!
Она порывисто кинулась ему на грудь и, обхватив его плечи руками, принялась лихорадочно покрывать беспорядочными поцелуями Костино лицо.
- Любый мой, желанный, - выдохнула она и, глядя на него с такой любовью и обожанием, что за один этот взгляд любой мужик готов был бы на какой угодно подвиг, лишь бы на него еще раз так же посмотрели при возвращении, жарко зашептала: - Да я за таковское готова хошь на муку смертную, хошь на што! - И, видя, что ее любимый князь ничего не говорит, а лишь внимательно всматривается в нее, как-то жалко улыбнувшись, спросила робко: - А что ж ты все смотришь да смотришь, а не говоришь ничего? Или подурнела так сильно? - И тяжко вздохнула. - Известное дело. Бабы - они только до первого дитя свеженькие, а опосля уж не то вовсе.
- Нет-нет, - наконец ответил Константин. - Ты еще краше прежнего стала. А молчал, потому что налюбоваться не мог.
- Неужто правду говоришь? - певуче протянула она и прижалась головой к его груди, не переставая нежно поглаживать плечи теплыми ладошками.
- Правду! Самую что ни на есть, - искренне поклялся Константин.
Он ласково, как только мог, провел ладонью по ее щеке, стирая дождинки слез, но Купава вдруг схватила ее и принялась порывисто целовать, а потом, как будто вспомнив что-то важное, сама прижалась к ней упругой, румяной щекой и торопливо зашептала:
- А Светозару нашему семь месяцев ужо. Вовсе большой стал, - с гордостью добавив: - Сам в люльке сидит.
На один краткий миг Костя пожалел, что не причастен к созданию этого - он уверен был на все сто - очаровательного малыша, а дальше…
Дальше было интересно лишь двоим, поэтому об их бессвязном лепете и любовном шепоте рассказывать не имеет смысла - скучно. Есть такие дела, в которых хорошо участвовать, но плохо присутствовать в роли свидетеля - уж больно однообразно, ну и плюс зависть, самому начинает хотеться того же.
Но никаких граней влюбленные не преступили. Просто, как бы ни хотелось Косте чего-то большего, его состояние было еще неважнецким.
Словом, когда, очевидно замучившись стоять и ждать под дверью, в опочивальню без стука ворвалась юная ведьмачка, они по-прежнему продолжали целоваться, не более.
Какое-то время Доброгнева молча глядела на эту любовную сцену, после чего, иронично вздохнув, напомнила:
- От поцелуев здоровей не будешь, а настой - ну точно - еще и не пил. Вот стоило мне тока отлучиться, как все лечение прахом. Ну прямо и отойтить нельзя.
Оба молча повернулись к ней, с трудом приходя в чувство и возвращаясь в реальность этого мира, на что она миролюбиво заметила:
- Ишь как ошалели. - И, подбоченившись, проворчала: - Ну хорошо я зашла, а ежели б княгиня заскочила?
Чувствуя, что связного ответа ей не дождаться, и усомнившись в том, что они ее вообще слышат, Доброгнева махнула рукой и направилась к двери, беззлобно заметив на прощание:
- Угомонились бы уж. Как дети малые, ей-богу. А ты, княже, чтоб настой не забыл выпить.
С этим напутствием она и удалилась.
А Купава с Костей… опять принялись целоваться.
* * *
Сей князь похотлив бысть безмерно и обуян женолюбием вельми.
Женка ево пригожа ликом ясным, набожна и телом белым атласным красы невиданной, но прелюбодей сей слезы горькие даровал оной, поправ канон христианский и в покои к ей вовсе не заходиша, а ежедень по наложницам гуляюща безмерна.
Сына же единокровнаго вовсе зрити не желал и всяко изгалялся, приохочивая младеня годами к питию хмельному, а от богоугодных дел отвращая.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
Несчастлив будучи во браке Константин сына свово возлюбиша без меры, уча оного с младых лет письму, счету и к прочим знаниям приохочивая.
Что же касаемо похоти, диаволом разжигаемой, то и тут княже устояша от соблазнов суетных и строг к себе непомерно бысть, чреслам своим воли не даваючи, ибо канон християнский блюл строго.
Посты ж не соблюдаша токмо будучи болящим, яко и святыми отцами дозволено.
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
Обилие противоречий в летописных сводах не позволяет нам сделать вывод даже о том, какой наружности была его супруга и какие на самом деле были у них отношения.
Известно лишь, что она - дочь одного из половецких ханов, на которых рязанские князья женились очень часто, желая родственными узами обезопасить себя от их набегов. В крещении получила имя Фекла.
Учитывая воспитание половчанок, можно лишь предположить, что нрав у нее был тихий, внешность достаточно приятная, коли о ней так положительно отзывается даже самый враждебный к князю суздальский летописец Филарет.
Будучи не избалована княжеским вниманием, она легко мирилась со своим положением на вторых ролях, была тиха и покладиста.
Что же касается обилия наложниц, то нам доподлинно известна лишь одна, по имени Купава, от которой у князя был сын Светозар. Да и она в скором времени была удалена из Ожска в деревню чуть ли не сразу после рождения ребенка.
Учитывая нравы тех времен, можно сказать, что Константин вел достаточно примерный образ жизни.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 76. Рязань, 1830 г.
Глава 8
Верные слуги на дороге не валяются
Верными считай не тех, кто по твоему слову говорит, но кто противится сказанному тобою неверно.
Исократ
Встречаться со своими боярами Константин, даже слегка оклемавшись, не торопился.
Причиной тому была, с одной стороны, некоторая неуверенность в себе, точнее, в том, сможет ли он командовать ими как надлежит, а с другой - незнание их самих.
Какие они по характеру, как себя ведут со своим князем, насколько далеко распространяется его власть над ними, кто ему предан всей душой, а на кого в трудную минуту ни в коем случае нельзя положиться - продаст?
Вопросов была масса, а ответов на них…
Знать же все это Константину было необходимо, ведь он прекрасно понимал, что если ему тут придется пробыть достаточно долгое время, то в одиночку ничего не сделать.
Хотелось же осуществить очень и очень многое.
Стало быть, пришла пора окружать себя хорошими умными советниками, а еще лучше - единомышленниками. Задача простая и ясная, но вот из кого их набирать, а главное - кого из уже имеющихся оставить, пусть хотя бы на первое время?
В один из дней Константин как всегда поутру расхаживал по своей светелке, разминая раненую ногу и продолжая размышлять, как бы не допустить на первых порах крупных ошибок, могущих впоследствии стать роковыми.
Озабоченно поглядывающий на князя Епифан решил даже, что тот вновь приболел, и, что-то смекнув, исчез, появившись уже с обеспокоенной Доброгневой.
- Звал, княже? - встревоженно осведомилась она, едва появившись в дверях.
- Да нет, - озадаченно посмотрел вначале на нее, а потом на Епифана Константин.
Верный стременной помялся, потом выпалил:
- Гляжу, мечешься, княже, аки рысь по клети. Ну, думаю, приболел сызнова. То ли рана вскрылась, то ли какая хвороба нутро гложет. Вот я и… Сам-то молчишь, а там уже бояре дожидаются. Сколько времени прошло, а не сбирались ни разу на пир твой честной.
Благодарно улыбнувшись Доброгневе, Константин жестом отпустил ее, добавив для успокоения:
- Да здоров я, здоров. - И когда она, пожав плечами, вышла, к удивлению обоих оставшихся не сказав больше ни слова, он осведомился у Епифана: - А что, мы часто собирались ранее? Ты, Епифан, - упреждая его недоумение, решил пояснить Константин, - не дивись шибко. После того как головой меня приложили, да потом еще ногу пропороли, я из беспамятства, конечно, вышел, но не до конца. Не все помню, что ранее было. Вот тут вот помню, - для вящей убедительности он показал на левую половину головы, невольно изобразив героя одной кинокомедии, - а вот тут совсем ничего. Ну прямо как отшибло. Из тех же бояр моих всего один в памяти и остался - Онуфрий. Так что давай-ка обскажи мне все - что да как. Да ты присядь, присядь.
Он дождался, когда Епифан все-таки усядется на лавку, сам пристроился напротив и приготовился внимательно слушать.
Польщенный таким нежданным вниманием к своей скромной персоне, Епифан поерзал на лавке, сбираясь с мыслью, а также не желая уронить себя в глазах князя глупой речью, и приступил:
- Да что ж бояре. Онуфрий, мстится мне, в памяти у тебя остался из-за того, что он самый набольший. Когда ты на свой столец усаживаешься, он у тебя всегда одесную восседает.
- А ошую кто? - нетерпеливо поинтересовался Константин.
- Ранее Ратьша сиживал, кой у тебя за тысяцкого был.
- Помер?
- Да нет, живехонек. Токмо он уже третье лето к тебе не приезжает. Хворает шибко.
- Что за болезнь такая? Может, лекаря к нему послать? - осведомился Константин. - Доброгнева кого хочешь на ноги поставит.
- Сдается мне, - замялся с ответом Епифан, - что болесть у него душевная.
- Это как же? В безумстве пребывает?
- Не прогневись, княже, на правду, а только за тебя он душой болеет. К тому ж ты сам его от себя удалил, - выпалил Епифан и опасливо покосился на князя, у которого, как он хорошо помнил, расправа в случае чего была коротка: лупил чем попало по чему попало, причем не глядя.
- Как это? - не сразу понял Константин ответ стременного. - Почему у него за меня душа болит и за что я его удалил?
- Неужто и впрямь ничего не помнишь? - озадаченно уставился на него Епифан.
В его кудлатой голове никак не укладывалось, как можно было забыть такие важные вещи.
Константин в ответ молча развел руками. Стременной смущенно кашлянул в кулак, пытаясь быстро решить, говорить всю правду или свое здоровье все-таки дороже? Князь-то в последнее время хоть и заметно присмирел, да вот только надолго ли с ним такие перемены?
Решился и продолжил, опасливо поглядывая на Константина:
- Обидел ты его, княже, последний раз крепко. Крикнул при всем честном народе, что, коль забавы княжьи ему не по нраву, стало быть, и нечего ему тут делать. Пусть свои старые кости на печи греет, а тебе-де младые гридни потребны, а не старики ветхие.
- Да-а, - покачал головой Константин.