Стрекач, который и впрямь всего две недели назад был отцом Николаем, несколько секунд изумленно, еще не веря в такой счастливый поворот судьбы, вглядывался в Константина, после чего поднес сложенные щепотью пальцы ко лбу, явно собираясь вознести благодарность всем небесным силам, но произнес лишь первую фразу, да и то наполовину:
- Слава тебе, го…
После чего глаза его закатились, он как-то сразу весь обмяк и безвольно привалился к князю, погрузившись в глубокий обморок.
Осторожно уложив его на лавку и пробормотав себе под нос что-то о хлипкости потомков, Константин тут же кликнул слуг, распорядился уложить его в хорошую постель и позвать к больному Доброгневу.
И даже когда тот уже лежал, тепло укрытый и окруженный заботой девушки, но по-прежнему не приходя в чувство, Константин еще несколько минут продолжал радостно смотреть на спящего Николая, и светлая улыбка не сходила у него с лица.
Он и в опочивальне своей долго не мог успокоиться, пока наконец эмоции чуть не поутихли и природа не взяла свое, погрузив Константина в глубокий, крепкий сон. Но даже во сне он продолжал улыбаться.
До самого утра.
А с князем Глебом за пару дней, прожитых в Ольгове, бесед они больше не имели.
Точнее, разговоры были, но исключительно о пустяках: охота, женщины, да еще о беспокойных соседях, особенно северных - владимирских князьях, да восточных - воинственных мордовских племенах.
К тому же Орешкин, проанализировав свой первый разговор с Глебом, примерно уже представлял себе, что задумал его старший брат, который и позже нет-нет да и заговаривал о том, как важно ныне всей Рязани держаться под рукой одного умного князя.
Под таковым явно подразумевался сам Глеб, на что Константин никаких возражений не имел, будучи согласен с ним не только на словах, но и по своим убеждениям. Жестокий тринадцатый век и впрямь представлял только одну альтернативу этому единству - рабство под татарской пятой.
Получалось, что его старший братец, скорее всего, рассчитывает для начала каким-то образом рассорить всех, а потом под благовидным предлогом лишить их тех владений, которые у них пока имеются.
Как? Тут тоже гадать не имело смысла. Если он полагается на Константина, значит, отвел ему какую-то роль в предстоящем спектакле, а значит, ближе к премьере сам обо всем напомнит.
Тогда-то и придет черед Орешкина, не отвергая конечной цели Глеба - единая власть на всех рязанских землях, - попытаться переубедить своего братца в методах ее достижения, а пока главное, чего добивался и добился Константин, так это спасения своего современника, которого Глеб собирался предать церковному суду.
Особых трудностей это не составило.
Если бы рязанский князь успел сказать о нем епископу Арсению - иное. Тут, наверное, пришлось бы попотеть. Однако Глеб не торопился, собираясь известить владыку лишь после того, как выяснится, что епископ предпримет с Константином, поэтому вопрос удалось разрешить довольно-таки быстро и прийти к разумному компромиссу.
Мол, пока сей смерд болен, о выдаче его строгим судьям в рясах все равно речь вести не имеет смысла, а когда он придет в себя и окончательно оправится от болезни, будет видно, что именно с ним делать. Лечение же вести надлежит Доброгневе, но, чтобы ее не оставлять тут - как же сам Константин без нее, - отправить болезного быстроходной ладьей прямиком в Ожск.
Расставались братья в самых дружеских чувствах, а епископ Арсений по просьбе Орешкина еще и прилюдно благословил ведьмачку, во всеуслышание - в том числе и при супруге Константина - заявив, что сей лекарский дар у нее явно от бога.
В подтверждение своих слов он заметил, что дьявол не посмел бы даже прикоснуться к священнослужителю, а ежели и дотронулся бы до него разок-другой своей мерзкой лапкой, то не затем, дабы излечить его, но лишь для того, чтобы причинить оному какую-нибудь пакость.
Отсюда и вывод - коли сия девица облегчила страдания епископа, стало быть, склонность к врачеванию ей дарована господом и пресветлыми ангелами.
* * *
Язычник сей не токмо к писанию святому глух бысть, но тако же и словесам отцов церкви не внемаша ничуть.
Едино лишь пастырь, епископ Резанский отец Арсений сумеша обличити оного нечестивца и, усовестиша, подвигнул оного на доброе дело - дабы он построил странноприимный дом, да взяша на себя хлопоты учить детишек смердов, холопов и закупов грамоте и счету.
От блуда ж отвратити оного князя не сумеша и сей пастырь, хоть и обличаша всяко похоть его ненасытну, яко у козлища мерзкаго.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г. Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
Добра душа у Констатина князя, чисты мысли и восплача слезьми горючими о доле тяжкой калик перехожих и прочего убогаго люду, восхотиша оный князь облегчити страданья их безмерныя.
Испросиша благословения епископа Резанского, сей благоверный князь порешил воздвигнути в Ожске во славу божию первый странноприимный дом на Руси.
И воззвал он к каликам убогим и поселиша их в доме том и возрадовалося сердце княжье, возликовала душа и возблагодарила господа за дозволение труд оный довершити.
А убогие тож в радостях пребывали.
А ищщо учинил он для детишек простого люда школы повсюду, дабы ведал народ на земле резанской молитвы всякие, а тако же грамоту и счет.
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
Трудно сказать, чья это была идея о постройке первого странноприимного дома. Однако, судя по логике событий, можно с определенной долей уверенности утверждать, что авторство принадлежит епископу Арсению, а Константин лишь дал средства на его строительство, причем возможно, что это выглядело обычной сделкой.
Не исключено, что, идя на уступку епископу в этом вопросе, князь выторговал себе определенные послабления в других. Предположение это подтверждается и тем фактом, что основное руководство по обустройству дома было на священнике отце Николае, который в ту пору был исповедником князя Константина и именно в то лето был впервые упомянут в русских летописях.
Кроме того, мы видим, что и в деле народного образования Константин был далеко не первым. Инициатива здесь вновь принадлежит епископу Арсению и старшему брату Константина князю Глебу Владимировичу.
Именно он первым издал указ об обязательном обучении детей простых горожан, смердов, то есть вольных землепашцев, и даже холопов и наймитов, а следом за ним то же самое осуществляют прочие князья, правящие землями Рязанского княжества.
Правда, справедливости ради надо отметить, что Константин был, пожалуй, одним из первых, кто подхватил этот почин.
Вообще, как мне кажется, на первых порах он не просто ходил "в воле" брата, но и многому у него научился, в том числе и тому, что впоследствии пронес через всю свою жизнь, в неизменности сохранив принципы молодости до самой старости.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 77. Рязань, 1830 г.
Глава 11
Русский каратист
…И так как произвол встает денницей черной,
Объемля твердь,
И нам дано избрать душою непокорной
Честь или смерть…Виктор Гюго
Из Ольгова в Ожск Константин решил возвращаться по суше.
- Надо же мне посмотреть, как живут и чем дышат смерды, - пояснил он свое желание Глебу.
С собой, отправив с больным в качестве строгой охраны четырех воинов, он прихватил только оставшихся пятерых дружинников да еще Епифана - куда от него денешься, ну и Доброгневу с помощницей Марфушей. Компания небольшая, но дружная.
Первые несколько часов мысли у Константина витали далеко, где-то возле оставленного им в Ольгове Николая, но спустя пару часов, близ деревушки Гусятевка, одно небольшое происшествие отвлекло его.
А началось все с того, что, подъехав к речке, за которой стояла эта деревенька, они увидели, как навстречу им бежит крепкий молодой, лет восемнадцати, не больше, парень.
За ним следом с шумом и гамом летела целая толпа народу, возглавляемая самым шустрым, хотя и неказистого вида, низеньким мужичонкой.
Константин дал знак Епифану, чтобы тот осадил лошадей, и продолжал наблюдать за этим импровизированным забегом. Затем повернулся к дружинникам.
- Ты самый шустрый, Горяй. Ну-ка разберись, что там да как.
Сам же приказал Епифану разворачивать коней.
- Наперехват пойдем, - пояснил он свою мысль, и спустя несколько минут два удобных княжеских возка пересекли наиболее вероятную траекторию движения беглеца, который явно тянул к видневшемуся неподалеку лесу.
Видя, что добыча никуда не денется, мужики, кроме бежавшего первым неказистого, замедлили ход, и лидер погони вдруг оказался в гордом одиночестве. Это его несколько смутило, и он слегка притормозил, но после недолгого замешательства все же приблизился к парню, хотя и с явной опаской, то и дело поглядывая на безмолвно наблюдающих за этой сценой дружинников.
Дальнейшее случилось очень быстро - парень, не дав мужику ухватиться за свою рубаху и резко перехватив его руку, с силой крутанул ее, рубанув наотмашь по локтю ребром ладони.
Мужик меж тем как-то по-щенячьи взвизгнул и, скорчившись в три погибели, рухнул в высокую траву, истошно завывая при этом:
- Сломал, сломал, злодей, рученьку-то! Како же я теперь без нее?!
- Ого, - присвистнул Епифан и, повернувшись к князю, предложил: - А смерд-то бедовый. Может, его того, а?
Константин промолчал, вспоминая, что где-то он уже такое видел. Епифан воспринял это как знак одобрения, зычно крикнул:
- А ну-ка, волоки его сюда, ребята! Тут князь возжелал его видеть!
Услыхав про князя, скуливший мужичишка как-то резво вдруг вскочил на ноги и, испуганно оборачиваясь на парня, опрометью метнулся к Константину.
Тем временем один из дружинников, свесившись с коня, что-то негромко сказал застывшему в напряженном ожидании хлопчику и указал плетью в сторону князя. Юноша так же негромко ответил и презрительно сплюнул.
Судя по плевку, слова его деликатностью тоже явно не страдали.
Нетерпеливый Горяй резко поднял коня на дыбы, но парень проворно отскочил в сторону, увернувшись от передних копыт, и вновь замер в стойке, напоминающей…
И тут Константин вспомнил, где впервые видел похожее.
Это было в армии, куда он угодил на два года командиром взвода сразу после окончания института. Помнится, тогда он поехал к соседям-десантникам за старым спортинвентарем. Предварительной договоренности командиры частей уже достигли, так что оставалось лишь забрать его. Тогда-то Константин и увидел в первый раз занятия по рукопашному бою.
Сомнений не было - прием, продемонстрированный только что этим юным крестьянином из средневековой Руси, был точь-в-точь, вот только откуда он его знает?
А вдобавок к этому была еще и стойка явно из арсенала каратистов или, во всяком случае, весьма похожая.
Так что - получается, что и этот парень, как и Стрекач, тоже…
Словом, нужно было вмешаться, пока не поздно.
Вполне вероятно, и даже скорее всего, что на самом деле все объясняется куда проще и банальнее, но в любом случае, даже если предположить, что юноша попросту уникальный самородок, вмешательство все равно необходимо, ибо самородкам место в княжеской сокровищнице, а не под копытами его дружинников.
- Останови их, - толкнул он в бок Епифана.
- Стой! - рявкнул княжий стременной и уже без подсказки сам направил возок к толпе.
В это время внимание Константина отвлек подбежавший мужичонка, который принялся лепетать, что он, будучи местным тиуном, пошел на реку сбирать с мужиков рыбу на княжий стол.
- А тот поганец-смерд начал надо мной, слугой княжьим, изгаляться всяко и величать соромно. Дескать, ненасытен я в жадобе своей и лопну вскорости.
Всхлипывая и размазывая здоровой рукой по лицу кровь, струившуюся из носа - видать, первый раз ему перепало еще на реке, - стараясь не отстать от возка, он все бормотал и бормотал гнусавым голосом свои жалобы, не в силах остановиться.
Епифан резко затормозил, не доехав пяти метров до парня, но, когда Константин сделал попытку вылезти из возка, нежно придержал князя своей тяжелой лапищей и шепнул, склонившись к самому уху:
- Может, повязать его для верности? Больно уж бедовый. Как бы чего не сделал.
Однако Константин не стал его слушать и все-таки вылез. Больная нога сразу заныла, но он, стараясь не подавать виду, хотя хромота при ходьбе все равно была заметна, пошел к новоявленному самородку.
- Ближе не подходи, хуже будет, - предупредил тот, когда расстояние между ними сократилось до двух метров.
- Хуже кому? - негромко осведомился Константин, обводя рукой почти замкнувшийся круг дружинников, за которой угрюмой толпой молча стояли мужики.
На чьей стороне они были, сказать затруднительно, но к тиуну сочувствия явно никто не испытывал.
- А мне все одно, - тяжело дыша, процедил сквозь зубы парень. - А так подохну, да хоть с песней.
- С песней, - согласился Константин. - Только с разбойничьей. Да ты остынь, чего взбеленился-то? Ишь как волком глядишь, а ведь я тебе еще ничего плохого не сделал.
- А-а, - протянул самопальный каратист, криво усмехаясь. - Все вы одним миром мазаны.
- Мазаны-то все, - опять не стал перечить Костя, - да разными цветами. Давай-ка поговорим по-доброму. А то вон, видишь, дружина моя уже серчать начинает. Не ровен час, затопчут копытами.
- А мне в вашей дурацкой стране среди этих козлов все равно долго не протянуть, - с вызовом ответил задира.
В груди у Константина вновь что-то екнуло, но он поспешил взять себя в руки и только ошалело огляделся по сторонам.
Да нет, ничего не изменилось вокруг. Все так же ярко светило на небе солнце, и по-прежнему сурово ожидали его слова или команды "фас" дружинники, чуть поодаль притихшие мужики в простых холщовых рубахах чуть ли не до колен и мокрых дерюжных штанах, а где-то позади княжеского возка продолжал тихонько всхлипывать тиун, и еще сопел возле самого уха подошедший на всякий случай верный стременной.
Дурманяще благоухала высокая трава, беззаботно стрекотали кузнечики, спрятавшись в ней, и легкий ветерок по-прежнему приятно обдувал лицо, не давая солнышку как следует прожарить людей. Ничего не изменилось, вот только…
"Но ведь дважды и снаряд в одну воронку не падает, - мелькнула скептическая мысль. - А тут чуть ли не на следующие сутки такой удачный повтор. Не может быть. Но вдруг?.."
- Всем отойти назад, - распорядился он, сделав для успокоения несколько глубоких вдохов и выдохов, и, видя, что никто не шевельнулся, услышав столь странную в подобной ситуации команду, не выдержал и рявкнул: - Назад, я сказал!
Первой попятилась толпа мужиков. Затем повернули коней и дружинники. Лишь тезка Константин задержался близ князя и, свесившись со своего вороного жеребца, предложил вполголоса:
- Может, я все ж таки останусь подле, княже? Что-то неспокойно мне. Чистый варнак ведь. А ну как он тать?
- Это тиун ваш тать, - зло ответил парень, расслышав последнюю фразу.
- Все будет хорошо, - заверил Константин дружинника и повернулся к стременному. - И ты тоже, Епифан, возок откати.
- Так я-то лучше тута постою, - заупрямился бородач.
- Не надо, - жестко пресек князь его попытку и показал на канючившего тиуна, по-прежнему держащегося за свою правую руку, свисавшую как плеть. - Вон, лучше отведи мужика к Доброгневе, да пусть она его руку осмотрит. Ну как и впрямь сломал.
Епифан что-то недовольно буркнул себе под нос, но перечить больше не стал.
- Да, вот еще что.
Стременной с готовностью обернулся.
- Войлок мне подстели, а то стоять тяжко. Да на двоих захвати, а то я сверху вниз смотреть не люблю! - крикнул Константин уже вслед.
Ответом вновь было непонятное бурчание, но тем не менее приказание стременной выполнил добросовестно и, постелив войлок, вскоре отъехал вместе с тиуном прочь, на ходу отдав распоряжение Марфушке, которая правила вторым возком и уже подъезжала к месту происшествия, чтобы она тоже разворачивала коня.
Посчитав, что двадцати метров вполне хватит, дабы их не услышали, если говорить негромко, Константин не торопясь улегся на войлок и жестом пригласил парня составить ему компанию.
Тот, слегка поколебавшись, осторожно присел на корточки, с подозрением кося глазом на нервно застывших дружинников.
- Да ты не бойся. Никакого подвоха не будет, - попытался успокоить его Константин.
- А я и не боюсь, - вновь криво усмехнулся он, однако оглядываться перестал. - Это тебе бояться надо. Пока они подоспеют, я тебе шею на раз открутить успею.
- Невелика доблесть справиться с больным человеком, - последовал примирительный ответ.
Задать самый главный вопрос из опасения разочароваться решимости еще не хватало.
- К тому же я тебе ничего плохого не сделал, - добавил Константин. - Пока, во всяком случае. А ты сам-то откуда будешь? Из этой деревни?
- Считай, что я странник, - буркнул парень. - Тебе все равно не понять. - И обреченно махнул рукой.
- А ты сказывай, а я попробую. Может, и получится что-нибудь.
- Ну вот какой у нас сейчас год? Или век хотя бы?
- Ныне лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое будет, - степенно ответил Константин.
- Тьфу ты, - сплюнул парень. - А новой эры какое? Ну как бы это пояснее?.. - замялся он, но потом нашелся: - От Рождества Христова если считать?
- Это как же? - Константин сделал вид, что не понял вопроса, хотя внутри у него все ликовало от счастья, а душа напевала, при этом несуразно фальшивя: "Второй! Второй!"
- Ну вот с тех пор, как Христос родился, сколько лет прошло, - попытался тот втолковать азбучную истину.
- Да зачем это тебе? - продолжал "удивляться" Константин, лихорадочно обдумывая, как бы поделикатнее объяснить хлопцу, как ему дико повезло, а то ведь накинется со своими объятиями, а княжьи дружинники, не разобравшись, что к чему, тут же его и хлопнут.
Вон у Константина-тезки уже и лук с плеча снят, да и стрела тоже наготове, а он в дружине чуть ли не первый стрелок. Белке в глаз попадает, а уж парню-то в грудь точно не смажет.
- Ну как тебе объяснить? - Парень от волнения всплеснул руками. - Вот ты сам кто?
- Я буду ожский князь Константин, а ты? - в свою очередь осведомился Костя, смакуя удовольствие.
- Ожский? - нахмурился парень, осведомившись: - А это как?
- Из удельных, - невинно пояснил Константин, прекрасно понимая, что этим лишь запутывает дело.
- А-а-а… - протянул его собеседник. - Ну да, ну да. Тогда конечно. Тогда мне… вообще ни хрена не понятно. Или я уже не на Рязанщине? - И вопросительно уставился на Константина.
- На ней, родимой, - улыбнулся тот и напомнил: - Но ты мне так и не назвался, а князю с незнакомцем беседу вести как-то… безлепо.
Ответом был еще один недоумевающий взгляд, после чего парень нехотя выдал:
- Вообще-то я Вячеслав Дыкин.
- Это прозвище такое, Дыкин?