И даже со стороны кучки бояр, угрюмо молчавших первое время, наконец раздалось жиденькое:
- Слава! Слава!
И уже летели в воздух шапки, которые, невзирая на ясный погожий летний денек, были на некоторых ремесленниках.
И даже бирич со своей луженой глоткой только через пару минут импровизированного чествования смог перекричать ликующую от восторга толпу, вопрошая:
- Еще на суд княжий есть ли охотники?
- Есть! - раздалось из толпы, и невысокий, тощий, постоянно вихляющий из стороны в сторону мужик чуть ли не силой выволок за собой еще двоих.
Те выглядели чуток посолиднее, имели окладистые бороды и вообще изрядно походили друг на друга, отличаясь в первую очередь одеждой.
- Гости мы торговые, - пояснил на ходу вихлястый, еще даже не успев подойти к помосту. - Они, вон, братаны будут, Ярема да Ермила, а меня все Вихляем сызмальства кличут.
Имя до того подходило к не могущему ни секунды постоять спокойно мужику, что Константин даже улыбнулся.
- Сами мы киевские, едем же издалече, аж с господина Великого Новгорода. Расторговались славно. На обратном же пути решили в Ожск твой заскочить, прикупить кое-какого товара. Уже подъезжали к нему, ан глядь, калита пустая. А в ней без малого шесть десятков гривенок с вечера звенело. Общие они были. Наутро же их как ветром сдуло. Калита есть, а гривенок в ней нетути.
- На кого думаешь? - перебил не в меру словоохотливого купца судья.
- Чужой не подходил. Лодейщики тож на бережку спали. Стало быть, кто-то из нас троих ее, родимую, приголубил. Вот и рассуди нас, княже, кто татем подлым в нощи у своих же последние гривны отъял.
Это уже была задачка посложнее.
"Уравнение с тремя неизвестными, - подумал помрачневший Константин. - Икс, игрек и зет. А я, как назло, в алгебре не силен".
Он еще раз внимательно окинул взглядом всех троих. Мрачно, исподлобья взирал на князя Ярема, равнодушно, будто заранее зная, что сейчас последует отказ в помощи, глядел на Константина Ермила, все время почему-то оглядывался по сторонам Вихляй.
Пауза затянулась, а князь по-прежнему не знал, что сказать и как найти истину.
"Да тут даже Шерлок Холмс растерялся бы", - мелькнула в голове оправдательная мысль, но Константину так хотелось закончить свой первый судебный день на должном высоком уровне, что он досадливо отогнал ее и с надеждой покосился на старого Сильвестра.
Тот в ответ лишь виновато пожал плечами, а затем принялся растерянным голосом выпытывать у купцов какие-то совершенно ненужные подробности. Ясности в дело они внести не могли - это однозначно, но хотя бы позволили оттянуть время.
"Где-то что-то такое мне уже встречалось", - почему-то крутилась в мозгу Константина назойливая мыслишка, но она явно была неверной.
Первое судебное заседание, первые решения - когда бы успела возникнуть аналогичная ситуация?
Но мыслишка не унималась, продолжала навязываться, и тут Константину вспомнилось кое-что из читаного.
"Чем черт не шутит", - решил он и, перебив судью, обратился ко всей троице:
- А послушайте-ка вначале мою загадку. Жила-была в одном граде девица. И был у нее суженый, которого ей родители сосватали. Но вот случилось так, что уехал тот жених далеко-далеко, а перед отъездом слово с девицы взял, что дождется она его и ни с кем другим под венец не пойдет. Долго ли, коротко ли, но прошло аж пять лет. Жениха же все не видать. К ней же еще один добрый молодец посватался, и полюбила она его всем сердцем. Однако под венец с ним идти отказалась - слово дано, и нарушать его негоже. Он же через год еще раз сватов своих заслал и вновь отказ получил. И на третий год сваты его пришли. Тогда девица дала согласие, но с условием - съездит она перед свадьбой к жениху прежнему и слово свое с него назад возьмет.
- Ишь ты, - крутанул головой лобастый Ярема и с неподдельным уважением протянул: - Экая бедовая…
- И отпустил новый суженый нареченную свою к прежнему жениху, - продолжил свой рассказ Константин. - Добралась она до того града и рассказала все как есть. Подивился жених такой честности, но от слова, данного некогда ему, девицу освободил. А вот на обратном пути случилось с ней несчастье - напали на возок, где она ехала, тати шатучие, холопов всех порубили мечами, а предводитель их на саму девицу глаз положил и уж хотел было ее невинности лишить, как тут взмолилась она, упала на колени и рассказала все как есть. Сжалился над нею тать и отпустил подобру-поздорову.
А теперь поведайте мне, гости торговые, кто лучше всех поступил? Девица сама, суженый, который к прежнему жениху ее отпустил безбоязненно, или тать шатучий, девственности ее не порушивший и отпустивший с миром?
- Да все хороши, - взял первым слово Ярема. - Но девка лучше всех будет. Это ж на восьмой годок лишь не сдержалась, да и то захотела, чтоб непременно от слова даденного освободили. Я бы такую встретил, мигом в церкви обвенчался бы, - неожиданно закончил он свой панегирик.
- И я тоже так мыслю, - согласно кивнул Ермила. - Однако и суженый ее молодцом оказался. Не испугался, что к ней старая любовь вернется, отпустил по чести. На такое не каждый бы отваги в сердце поднабрался.
- А тать как же? - переспросил Константин.
- Да что тать, - досадливо отмахнулся Ермила. - Сам же ты, княже, сказывал - всех ее холопов порубал. А что отпустил не тронувши, так оно у каждого зверя, каким бы кровожадным он ни был, тоже хоть малый кусочек доброты, да остается. Да и то взять: нынче отпустил, а на другой день иной какой полонянке спуску уже не даст, как бы ни молила.
- Дурень ты, Ермила, - хмыкнул насмешливо Вихляй. - И девка твоя дурная, и жених, княже, тоже хорош. Бабе поверил. А вот тать по-княжески поступил, лучше всех.
- Разве? - усомнился Константин.
- А то. - Убежденность вихлястого в своей правоте была крепка, и он принялся тут же доказывать истинность сказанного: - Девица ехала совесть свою очистить. Жених отпустил ее, потому как дурак был. А вот тать ни с того ни с сего подобрел вдруг. На его душе, поди, христианских душ загубленных не менее двух-трех десятков было. Тут уж совесть не замыть и грехов не отмолить, а он вдруг девку отпустил.
"Сработало, - порадовался Константин и взмолился мысленно: - Лишь бы теперь не подвело, на заключительной стадии".
Тихим, почти ласковым голосом, сойдя с помоста, он произнес:
- Вот теперь мне ясно, кто из вас гривны из калиты утащил. - И, находясь буквально в двух шагах от торговых гостей, он вкрадчиво проворковал: - Вихляй, а где ты серебрецо украденное прикопал?
Тот испуганно отшатнулся, но Ярема и Ермила твердо стояли позади, отступить не получилось, да и пришел он в себя довольно-таки быстро, возмущенно завопив:
- Да ты о чем, княже?! Я же сам всех потащил к тебе! Нешто стал бы я такое делать, коли на мне вина лежит?
- Почему же нет. От погони спасаясь, тать громче всех "Держи татя!" кричит. К тому ж, - как нельзя вовремя еще одно доказательство пришло в голову Константину, едва он бросил свой взгляд на руки всей купеческой троицы, - один из всех троих ты, Вихляй, пред судом княжьим появился с грязными руками.
- Это как же? Чистые они, - взвился на дыбки Вихляй.
- Конечно, отмыл ты их в Оке, постарался, да вот беда, - Константин даже развел руками, как бы соболезнуя, - под ногтями грязь земляная осталась нетронутой. Как ты копал где-то там, последней ночью, так земля и налипла тебе на руки да под ногти залезла. И не только. Ты на ноги свои погляди, - предложил он.
- А чего ноги-то? - уже присмирев, пытался еще барахтаться Вихляй.
- Того у тебя ноги, - передразнил его Константин. - Грязные они. Вон, обе в глине измазаны. Видать, копал второпях да в темноте, а затем землю выгребал, стоя на коленях, а почистился плохо.
Вихляй уныло оглядел колени и выдал последнюю жалкую попытку оправдания:
- Это я измазался, когда молился.
- Да ты ж, свинья, за всю дорожку и перстов-то ни разу ко лбу не поднес! - возмутился доселе помалкивающий Ярема и от всей души приложился своим крепким кулачищем, угодив аккурат в самую середину узкого лба Вихляя.
Тот как-то по-детски ойкнул и свалился к ногам Константина.
Князь лишь весело улыбнулся, довольный донельзя, что удалось так хорошо все закончить, однако счел нужным все-таки предупредить обоих обворованных:
- Он, конечно, дрянь человек, но забивать его не стоит. Покойник вам место, где гривны припрятал, никогда не покажет.
Ярема вздохнул досадливо и, легко ухватив лежащего без чувств Вихляя за ворот расшитой красным затейливым узором рубахи, непринужденно, без особых усилий потащил его за собой, направляясь к городским воротам. Следом за ним направился и Ермила, ворча на ходу:
- Вишь ты, хоть раз да приложился, а я так и того не успел. Эхма, досада какая.
Улыбаясь, Константин крикнул вслед:
- Эй, добры молодцы! А как же суд княжий?
Оба разом остановились, переглянулись и оторопело уставились на князя. Тот же кивнул Сильвестру, и старик, приосанившись, огласил приговор.
Согласно ему надлежало все Вихляево серебро поделить на две равные части. Одну отдать князю за правый суд…
При этом оба мужика согласно закивали, суля в один голос, что беспременно выполнят.
- Вторую же часть, - вещал вирник, - надлежит разделить промеж Яремы и Ермилы строго по чести.
Тут оба вновь переглянулись, буркнули что-то друг другу вполголоса, и Ярема обратился к князю с неожиданной просьбой:
- Нам в его гривнах поганых нуждишки нет. Ты, княже, лучше всю его долю себе забери.
- Негоже как-то будет, - усомнился Константин.
- Куда как гоже, - возразил Ермила. - Ежели бы не твоя мудрость, княже, он бы, гад болотный, все гривны наши до единой себе за пазуху бы положил. А так мы свое выручили, а чужого нам не надобно. Ему же половину оставлять, собаке эдакой, тоже нельзя. Это же иуда, коли он своих так безбожно обчистил.
И вновь удачная мыслишка осенила Константина.
- Пусть так, - махнул он рукой, соглашаясь. - Но половину эту, коль мой судья сказал, что ее по праву надлежит отдать торговым гостям, мы, без резы вовсе, вручим на год Тимофею Малому. Пусть эти гривны честному человеку помогут из беды выкарабкаться.
- Тоже славно, - одобрил решение Константина Ярема. - А мы с ним и с гривнами мигом обернемся, - заверил он князя, не выпуская шиворота Вихляя из могучих мозолистых рук, еще раз низко, до земли склонился вместе с Ермилой перед князем, благодаря его за столь славный и скорый суд, и направился к городским воротам.
Константин, продолжая улыбаться, медленно взошел на помост, тяжело уселся в кресло - жарковато было в нарядном строгом облачении - и повелительно махнул биричу.
Тот уже давно ожидал этой команды и вновь радостно взревел, мигом распугав ворон, опять испуганно взлетевших со старенькой церквушки:
- Есть ли еще охочие на княжий суд?!
Первый его выкрик, невзирая на громогласность, едва-едва пересилил довольный гомон толпы, обсуждавшей мудрость нынешних княжеских судебных решений и восхищавшейся ими.
Второй выкрик почти достиг цели, утихомиривая ликующий народ, а третий прозвучал уже в почти полной тишине.
Люди затаили дыхание, надеясь, что найдется еще кто-нибудь, желающий испытать на себе справедливость высочайшего судьи, но желающих больше не было.
Бирич после непродолжительной паузы повернулся к князю и виновато, будто сделал какую-то промашку, развел могучими руками.
- А почему дел было так мало? - поинтересовался Константин у вирника. - Понимаю, что княжество мое маловато, но неужто в нем везде тишь да гладь, да божья благодать.
- Да вишь ли, княже… - задумчиво произнес тот, колеблясь, говорить ли всю правду.
Однако общий порыв ликования как бы содрал с его души железную броню цинизма, а если и нет, то, во всяком случае, изрядно ее помял, и вирник, решив, что коли князь нынче пребывает в благодушном настроении, то этим не грех и воспользоваться и как-то осторожно, но сказать хотя бы часть правды.
- Сегодня ты судил по справедливости, вот народ и ликует без меры, а прежде ты свой суд вершил… - Он замялся, но Константин сам пришел ему на выручку:
- Не по правде, хочешь сказать?
Вирник опасливо посмотрел на князя и, еще колеблясь, лукаво заметил:
- Да нет, по правде, конечно, токмо правда, она разная бывает.
- И по какой же я судил? - не отставал Константин.
- Да все больше по боярской. Вот охотников идти на твой суд и поубавилось. А ныне… - И, не договорив, кивнул на толпу, до сих пор не покинувшую площадь, словно жалея расставаться с таким небывалым зрелищем, оказавшимся столь приятным для души.
- А тебе какая правда по сердцу? - пытливо поинтересовался Константин. - Холопья или боярская? - И, видя, что тот колеблется в раздумье, приободрил: - Ты не бойся говорить. Я не обижусь и опалу не наложу.
- Да мне более всего… - замялся вирник.
- Ну-ну?
- Русская Правда, княже, - наконец отчаянно выпалил вирник. - Чтоб по покону все было. Если боярин виновен - его карай, коли смерд - и ему не спускай.
- Вон как… - задумчиво протянул Константин. - А что же ты вместе со всеми меня славил, коли я сегодня по холопской правде суд вершил?
- Нет, княже, - окончательно осмелел вирник, удивляясь в глубине души тому, что он решился возразить взбалмошному, неуравновешенному, а порою и просто бешеному князю. - Ныне ты по Русской Правде судил. В точности так, как в ней сказано. А что она ныне холопской оказалась, так ведь выпало так, да и… - Он запнулся, но все-таки решил договорить до конца то, что у него наболело: - Сплошь да рядом не боярина утесняют, - он даже ухмыльнулся, представив плачущего от обиды Житобуда или Завида, - а смерда, да закупа, да холопа обельного, кой и вовсе бессловесен. Хотя и тут всякое бывает, - поправился он, чтобы быть до конца беспристрастным.
Константин усмехнулся и направился к коню. В это время, вынырнув из толпы, к нему приблизился Вячеслав. Оглядевшись и отметив, что на несколько шагов вокруг никого нет, он демонстративно поклонился и восхищенно заметил:
- Ну ты, княже, силен… Молоток, одним словом. Все по-честному. Я в восторге, да и народ тоже.
- Спасибо, - поблагодарил Константин.
- А с последним делом вообще высший класс получился. Прямо как в кино. Вот уж не подумал бы, что ты такой головастый.
- Ну тут не совсем моя работа, - решил быть до конца честным Константин.
- А чья?
- Александра Иваныча, - улыбнулся Константин и, видя недоумевающее лицо Славки, пояснил: - Куприна, балда. Классику читать нужно. Это я из его "Суламифи" взял. Подошло как нельзя лучше.
- Так ты не сам все это придумал, - разочарованно присвистнул Славка.
- Грамотно и в нужный момент применить теорию на практике тоже уметь надо, - возмутился Константин таким пренебрежением и, уже взобравшись кое-как на коня, недовольно проворчал под нос: - Действительно, куда лучше, когда блюдо подано, а рецепт приготовления остается для всех тайной. Так-то оно покрасивее будет. - И, заметив неподалеку Сильвестра, вновь обратился к нему: - Ну что, значит, будем по Русской Правде суд вершить? Чтоб над людишками князь был владыкой, а над ним - покон, так?
- Истинно говоришь, - низко склонился перед ним вирник, донельзя довольный сегодняшним днем.
Вот радость-то.
И не чаял, не гадал, даже в помыслах не держал он таких слов, кои изрек ныне Константин.
Видать, не целиком он в батюшку своего буйного пошел, не иначе как кровь тихой княгини-матушки, незлобивой да рассудительной, в нем забродила.
Дай-то бог, дай-то бог.
- А ты, вирник, почему на коня не садишься? - осведомился Константин, когда тот только разогнул спину.
- Да я, княже, рядышком тут живу. Вон и домишко мой, - недоумевая, показал он на видневшийся чуть дальше церкви в узком переулочке невысокий серенький дом, затаившийся за сплошным дубовым частоколом.
- А на пир мой как же?
- Коли повелишь, княже, сей миг примчусь, - совсем растерялся Сильвестр.
- Коли повелишь… - протянул, передразнивая его, князь и упрекнул: - Вон бояре мои не гордые, без повеления едут. А ты только по особому приглашению готов пожаловать?
- Так то бояре, княже. Тебе с ними думу думать, совет держать, - пожал плечами вирник. - А я кто?
- А ты выше - блюститель покона и… Правды Русской, - отрезал Константин и распорядился: - Жду на пиру тебя ныне! И не только ныне, но и впредь, без особого приглашения. - Огрев коня плетью, он помчался в сторону своего двора.
За ним устремилась кавалькада невеселых бояр и молодых задиристых гридней, любой из которых раньше мог практически безнаказанно оскорбить вирника, унизить его, обозвать нехорошим словом.
До сегодняшнего дня.
Ныне же - чувствовал старый судья - начиналось для него что-то совсем другое. И даже всадники, ранее не больно-то обращавшие на него внимание и могущие в иное время запросто невзначай толкнуть его конем, чтоб не стоял посреди дороги, не мешал проезду, теперь объезжали его сторожко, опасаясь, как бы не задеть.
- В чести ты сегодня? - осведомился последний всадник из свиты, специально осадивший своего жеребца возле растерянного вирника и оказавшийся боярином Онуфрием, набольшим изо всех. - Гляди ж, нос не задери, - ухмыльнулся он криво и буркнул: - Это я пред князем за тебя хлопотал, ведай и помни.
- Благодарствую, боярин, - угодливо согнулся в поклоне вирник, но, едва тот проехал, задумчиво пробормотал: - Так я тебе и поверил… благодетель.
Он презрительно хмыкнул и чуть ли не рысью, улыбаясь на ходу, припустил к своему дому, но скоро опомнился и, едва удерживаясь от того, чтобы вновь не перейти на бег, заставил себя шествовать чинно и неспешно.
Именно так надлежало, на его взгляд, шествовать блюстителю Русской Правды.