Чем быстрее темнело, тем почему-то спокойнее я становился. И к тому моменту, как вышел к заснеженной площадке перед 8-м отрядом, чувствовал себя словно Будда в момент медитации. Пока никого не видно, вон кто-то быстро пробежал в барак, но видно, по своим делам. Встал под фонарным столбом, наверху лампочка в жестяном абажуре покачивалась на слабом ветру, и тусклый круг света двигался следом туда-сюда, в свете которого нехотя планировали вниз редкие снежинки. Доносился шум работающего бензогенератора. Несколько таких бензогенераторов обеспечивали электричеством весь лагерь, но на ночь вроде бы оставляли один, поскольку в барак свет тушили. Говорят, имеется и запасной, на случай, если основной откажет. Мы-то, считай, при цивилизации, а сколько людей безвылазно живут и работают на дальних разработках месторождений, ночуя в землянках и питаясь чуть ли не древесной корой…
Непроизвольно вытащил из внутреннего кармана ватника фотографию Вари, подумав, зачем-то переложил ее в карман штанов. Только позже я понял, какое это правильное решение. А в тот момент снова вспомнилось время, проведенное рядом с комсоргом порта.
Из воспоминаний меня выдернул скрип снега под множеством ног, а затем я увидел нарисовавшиеся в сумраке тени. Одна, вторая, третья… Ого, да тут их полсотни, никак не меньше.
- Смотри-ка, Стальной, не очканул, пришел.
Говорившего я видел до этого пару раз мельком, но, судя по всему, не он держал масть среди толпы пришедших на толковище блатарей. Урки с долей уважения косились на небритого здоровяка, к которому и обращался зек. Коля Стальной - вспомнилось мне от кого-то уже слышанное. Выше меня чуть ли не на голову, косая сажень в плечах, без рукавиц, и ладони - что лопаты… Хотя, впрочем, на улице было не так холодно, по ощущениям, около пяти градусов мороза, к вечеру потеплело. Я тоже стянул рукавицы, но не чтобы пожать руку, а чтобы не драгоценные секунды, если придется резко выхватывать свое мачете.
Гляди-ка, а за его спиной не кто иной, как Валет! С забинтованной челюстью, но глаза сверкают огнем праведной мести. Ну-ну, посверкай, рыпнись на меня, я тебе, урод, еще что-нибудь сломаю. В толпе я приметил еще несколько знакомых лиц, в том числе из нашего барака. Копченый перебрасывал из руки в руку кувалду, изредка сплевывая в снег. Федька Клык тоже стоял там, но опустив глаза вниз, округлым носком валенка ковыряя снег. Я буквально чувствовал, что он с удовольствием избежал бы участия в этих разборках, но отмазаться было никак нельзя.
Стальной вышел вперед, встал напротив шагах в трех, смерил меня оценивающим взглядом прищуренных глаз и выплюнул в снег недокуренную цигарку.
- Ты сильно провинился перед ворами, и твоя жизнь теперь повисла на волоске. Жить хочешь, фраер? - хрипло поинтересовался он.
- А ты?
Коля Стальной неопределенно хмыкнул и покачал головой:
- Борзой? Надеешься, что справишься с ними? - кивок за спину.
- А ты надеешься, что они справятся со мной?
Наглости мне было, конечно, не занимать, я буквально чувствовал шкурой, как уркам не терпится порвать меня на куски. Но коль уж взялся за гуж…
- Короче, если хочешь еще немного повонять на этом свете - подойдешь к Валету, встанешь на колени и поцелуешь его сапог. Тогда сможешь стать у него "шестеркой".
- Заманчивой предложение, - ухмыльнулся я. - Вот только встать на колени и поцеловать - извини, не могу, ноги не сгибаются. А вот поссать на сапог - легко.
- Вот теперь ты точно труп, - без особых эмоций констатировал Стальной, вытаскивая из-под ватника топор, который в его огромной лапе казался игрушечным.
"Что ж, видно, настало время сдохнуть, только прихвачу с собой пару-тройку ублюдков", - подумал я, в свою очередь выпрастывая на свет божий тесак и делая несколько вращательных движений, чтобы размять кисть.
Телогрейку я скинул, она бы явно сковывала движения. От кепки тоже избавился, "банданы" достаточно. Стальной, криво усмехнувшись, тоже скинул ватник, поводив плечами, а шапку передал стоявшему сзади подельнику. Силен бык, только и у меня имеются свои аргументы. Чай, не бороться с ним собрался. Легкого морозца я не чувствовал - адреналин разогнал кровь, и теперь я ждал, когда Коля сделает выпад первым, чтобы поймать его на контратаке, но в этот момент произошло нечто непредвиденное. Снова скрип снега под множеством ног, недоуменные взгляды урок за мою спину и, обернувшись, я увидел вставшую позади меня толпу. Мать моя женщина, это ж политические и мужики! И на глаз тоже где-то человек пятьдесят. У каждого в руках какой-то предмет, которым можно при желании нанести тяжелые увечья. А впереди не кто иной, как Олег. В своих неизменных очках на носу, но с решительным лицом и штыковой лопатой в руках он смотрелся и грозно, и нелепо одновременно.
Эта сцена мне напомнила завязку моего любимого фильма "Банды Нью-Йорка", и если выбирать из двух главарей, то я видел себя в роли "Святоши" Валлона, подло зарезанного подкравшимся сзади Биллом "Мясником" Каттингом. Но я уж постараюсь подобной оплошности не допустить.
- Опа, это че, бунт на корабле? - вякнул все тот же урка, что восхитился моей смелостью в начале толковища.
- Никшни, Жиган! - осадил его Стальной и, уже обращаясь ко мне, сказал. - Надо же, сумел собрать этих никчемных упырей… Надеешься, что они спасут твою гнилую шкуру? Да они разбегутся, едва только увидят, как твои кишки вываливаются на этот снег.
Надо сказать, что я отнюдь не был уверен в том, что мои нечаянные помощники и впрямь не дадут драпака при виде грозящей им смертельной опасности. Однако решительный вид Олега и еще нескольких союзников, среди которых, к своему огромному удивлению, я приметил даже Ройзмана, жавшего мне утром руку. А рядом с ним совсем молодой парень, не иначе, тот самый Петя, с виду совершеннейший доходяга. Как там у поэта… "Юноша бледный со взором горящим". Левая кисть забинтована, видно, на ней Валет и ломал ему пальцы. Жаль будет, если погибнет во цвете лет. С другой стороны, лучше сгинуть в бою, чем на торфоразработках или тем паче быть замученным урками-антисемитами.
- Хочешь выпустить мне кишки? Что ж, попробуй, - хмыкнул я, надевая на пальцы левой руки заледеневший кастет.
Несколько секунд прошли в молчании и обмене взглядами, и вдруг, заорав так, что у меня чуть не заложило уши, с отчаянным воплем: "Сдохни, сука!" и выпученными глазами, Стальной прыгнул вперед. Лезвие топора просвистело в сантиметре от моего уха, не уклонись я вовремя - быть мне как минимум одноухим. Это в лучшем случае, в худшем - Стальной разворотил бы мне череп. Большая удача, что удар был косым, и лезвие, минуя ухо, не вошло в мое плечо.
Ответить я не успел - соперник быстро отпрянул и снова ринулся на меня. В этот раз я прочитал его действия на шаг вперед. Новый уклон, взмах "мачете", а в следующее мгновение отсеченная кисть Стального с зажатым в ней топорищем валится мне под ноги, а из обрубка брызжет кровь, окропляя красным утоптанный снег. Великан, басовито воя, словно смертельно раненый медведь, безуспешно пытается остановить кровотечение, зажав обрубок пальцами левой руки.
"Мочи сук!" - разносится в стылом воздухе. Толпа урок темной волной несется вперед, а навстречу ей - такая же темная волна с криком: "Бей блатных!" Мы со Стальным посередине, где через секунду схлестнутся две небольшие армии, и я понимаю, что без трупов не обойдется, а потому уж мне-то миндальничать не пристало. Я не допущу повторения прошлого раза, когда оставил Валета и его подельников в живых. Лезвие моего тесака вспарывает живот вопящего Стального и, как он и обещал, внутренности вываливаются на снег. Только не мои, а его. Хорошая сталь у моего тесачка, спасибо Семочко, уважил так уважил.
Смотреть, как этот лагерный Голиаф корчится в предсмертных судорогах, было недосуг. На меня уже несся не кто иной, как Валет, бежал молча, поскольку орать с забинтованной челюстью весьма затруднительно, только пар из ноздрей вырывался, как у хорошего скакуна. В руках он сжимал деревянный кол, но острие его вроде как обито жестью. Челубей, тоже мне, доморощенный!
Шаг в сторону, удар тесаком наотмашь - и лезвие с хрустом входит аккурат над переносицей, снизу вверх, уходя в лобовую долю. Входит глубоко, чуть ли не до середины. Все, напоровшийся словно на невидимую стену Валет уже не жилец. Он и сам, похоже, это понимает. Косится на меня, только уже не зло, а обреченно, а из глаз, словно в фильме ужасов, кровь сочится.
Лезвие выдернулось не без труда, только после этого освобожденное от инородного предмета тело урки осело вниз. Переживать некогда, блатные, которым терять уже нечего, понемногу теснят наших. Многим из моих союзников, наверняка, и драться раньше не приходилось, а тут сразу такая бойня! Но они тоже молодцы, не сдаются, понимают, что пощады не будет, либо они, либо воры. Мужики, конечно, больше пользы приносят, это в большинстве люди от сохи, привычные к потасовкам, да и физически покрепче, не то что интеллигенция. Хотя и среди политических вон вроде бы парочка репрессированных военных. А осатаневший Олег лопатой машет так, что никто не рискует к нему даже приблизиться. Даже связка Ройзмана и Пети не сдается - один палкой отмахивается, второй - каким-то железным костылем. Вон как удачно Петя, несмотря на свой хлипкий вид, заехал какому-то урке по скуле, тот сразу в сторону откатился, держась за лицо.
А это кто? Ага, Копченый, машет кувалдой без устали. Вон кому-то из наших черепушку разворотил. Вы же, мать вашу, чифирники конченые, откуда у вас, уголовников проклятых, только силы берутся?! Или это тоже - адреналин?
С Копченым церемониться не стал, подсек коленное сухожилие, блатарь резко осел вниз, тут же бывший комбриг из 5-го отряда вонзил ему в грудину сделанную из напильника заточку. Все, был Копченый, да весь вышел.
Мое вмешательство резко перевесило чашу весов в нашу сторону. Взмах тесаком, удар кастетом, тесак, кастет, тесак, кастет… Настоящая кровавая жатва. Адреналин просто кипел в крови, я совсем не чувствовал усталости, хотя изначально был уверен, что надолго меня не хватит. Вокруг, словно срезанные снопы, падали тела, с криками, стонами, а порой и беззвучно, напоминая скинутые с постамента памятники, которые в 90-е годы принялись рьяно сносить в России, а в бандеровской Украине - после 2014-го. Кто-то, истекая кровью, выл, катаясь по снегу, кто-то пытался подняться, и тут же получал новый удар, теперь уже падая и затихая навсегда.
Раньше мне казалось, что кровавая пелена в глазах - всего лишь красивый литературный термин. Даже в чеченскую, когда случалось с ножом кидаться на врага, я сохранял хладнокровие. Сейчас я почти ничего не соображал, вид крови буквально ввел меня в исступление. Я бил, колол, рубил, с трудом различая, где свои, где чужие, каким-то чудом уворачиваясь от ударов, которые должны были стать для меня смертельными или как минимум покалечить. Скольких я уложил? А черт его знает. "Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала…", - вспомнились еще с детства знакомые строки.
…Первый выстрел в горячке драки никто не услышал. После второго люди стали приходить в себя, останавливались, тяжело дыша, озирались вокруг. А тут еще взвывшая сирена окончательно привела людей в чувство. В луче прожектора, разрезавшем ночной сумрак, картина бойни выглядела устрашающе.
- Стоять, мать вашу! Руки в гору!
Щелканье затворов винтовок окончательно привело всех в чувство. Я отбросил в сторону тесак, кастет, соскользнув с пальцев, упал в снег. Туда же соскользнула и перевязь, ни к чему палиться раньше времени. Хотя и жалко экипировку, с ней я был настоящей машиной для убийства. Только уже, похоже, бойня закончилась. Поднял руки, остальные участники резни последовали моему примеру, понимая, что с лопатами и кольями бросаться на винтовки подобно самоубийству. Полтора десятка стволов смотрели на нас, готовые в любой момент выплюнуть смертоносные кусочки свинца, и никому не хотелось принять их в себя. Краем глаза увидел, что Олег поднял одну руку, вторая висит безжизненной плетью. Жив - и то хорошо, а кости, даст Бог, срастутся. Вон и Ройзман с Петром тоже живы. Вовремя я пришел на подмогу, иначе наших могло полечь куда больше.
- Вы что, падлы, охренели?!
Это уже сам Мороз прибежал, в распахнутой кожаной куртке на меху, сбитой на бок фуражке, потрясая наганом. От его псевдоинтеллигентности не осталось и следа. Тяжело дыша, он с ужасом оглядывал поле боя.
- Это что такое, я вас спрашиваю?! Кто? Кто это сделал?
А то непонятно, кто… Мда, товарищ в шоке, ну так его легко понять. Все молчали, опустив глаза, только я, похоже, не боялся взглянуть в лицо начальнику лагеря. Заметив это, тот подлетел ко мне, тыча в лицо пистолетом.
- Фамилия?
- Осужденный Кузнецов, статья 142-я, 11-й отряд.
- Где начальник 11-го отряда? - заорал он, крутя головой. - Где этот сукин сын, я вас спрашиваю?!
Перепуганный до чертиков сержант выскочил из сумрака, вытянувшись перед начальником лагеря.
- Сержант Мотыль, товарищ старший майор государственной безопасности!
- Расстреляю к чертовой матери!
- Виноват, товарищ старший майор государственной безопасности!
Несчастного сержанта буквально трясло от страха. Мороз, однако, свою угрозу в жизнь воплощать не торопился.
- Твою же мать, такое ЧП, теперь секретарь обкома приедет разбираться, областное руководство НКВД, чего доброго, заявится, - бормотал он, вытирая вспотевший, несмотря на морозец, лоб. - Такое разбирательство будет… Где остальные начальники отрядов? Всех ко мне!
Спустя минуту перед ним выстроились четырнадцать человек. Яков Моисеевич, вне себя от ярости, бегал перед ними, размахивая наганом.
- Вы… мать вашу… сукины дети… какого хрена… расстреляю…
Затем, сделав передышку, перевел взгляд на нас.
- Этих - в отдельный барак, до выяснения обстоятельств… Нет, уголовников отдельно, а то снова передерутся. Оба барака взять под усиленную охрану. Раненых… Раненых добить. Нечего на этих подонков медикаменты переводить. Спишем на обычную смертность. А этого, - ствол в мою сторону, - сейчас же ко мне на допрос. Лагин, давай со мной, тоже поприсутствуешь.
Лагин, заместитель начальника по воспитательной работе, кивнул, хмуро глядя на меня. Вместе с ними под конвоем дюжего красноармейца я прошествовал в бревенчатый домик, служивший административным зданием лагеря. Шел в одной рубахе, бушлат так и остался лежать где-то на поле боя, механически подумав, что правильно сделал, переложив фотокарточку Вари в карман брюк. В кабинете Мороза было прохладно, Яков Моисеевич кивнул красноармейцу, и тот шустро развел в печке огонь. Все это время я стоял посреди кабинета, тогда как Мороз и Лагин сидели один в кресле за своим столом, а второй - на стуле у стены. Начальник лагеря все никак не мог расстаться с наганом, то кладя его на стол, то снова беря в руки и прокручивая пальцем барабан. Мое же внимание привлек бронзовый бюст Сталина высоткой сантиметров тридцать. Прикинул, что этой штукой в случае чего можно проломить голову. Но пока ситуация того не требовала.
Наконец печка разошлась, от нее потянуло теплом, и я стал оттаивать, не только в физическом, но и в психологическом плане. Адреналин схлынул, резко навалились апатия и усталость, хотелось рухнуть в постель и забыться. Сказывалась и предыдущая бессонная ночь. Однако мне предстояло выдержать допрос, во время которого, вполне вероятно, меня будут бить. Да и пусть бьют, может, забьют до смерти, на том свете, наконец, отдохну.
- Кузнецов, встаньте смирно, - услышал словно сквозь вату голос Мороза.
Я поднял голову, пытаясь продрать слипающиеся глаза. Начальник лагеря, держа в руках мое дело, смотрел на меня сквозь линзы очков немигающим взглядом удава, гипнотизирующего кролика.
- Итак, вы мне сейчас подробно расскажете, что стало причиной конфликта, и кто был закоперщиком.
Прикинуться дурачком, мол, моя хата с краю, все побежали - и я побежал? Все равно на последующих допросах кто-то проговорится, не по своей воле, так под пытками. Те же уголовники, думается, особо и не будут ничего скрывать, либо скроют то, что им выгодно, выставив меня инициатором побоища. Сейчас, небось, в своем бараке уже вовсю сговариваются, как меня выставить крайним.
- Ладно, слушайте, а там решайте, кого казнить, кого миловать.
В общем, рассказал про отца Иллариона, как уголовники над ним измывались, как изуродовал Валета и его подельников, и как воры забили мне стрелку, то бишь вызвали на толковище. Про сработанный Семочко тесак благоразумно умолчал, хотя узнают рано или поздно. А то, что меня пришли поддержать политические и мужики - это их инициатива, люди устали от беспредела, творимого урками с молчаливого, и даже совсем не молчаливого согласия лагерной администрации.
- В каком смысле с согласия? - переспросил Мороз, быстро обменявшись взглядами с Лагиным. - Вы что же, заключенный Кузнецов, считаете, что администрация лагеря в сговоре с ворами?
- Ну, вам виднее, вы же с ними сговариваетесь, - бесстрашно ухмыльнулся я.
И тут же получил такой силы удар в ухо, что кулем свалился на пол. В глазах потемнело, в ушах зазвенело, попытался приподняться, уперевшись ладонью в пол, но тот предательски покачнулся, и я снова распластался на холодных досках.
"Почему они холодные, в комнате уже достаточно тепло, - почему-то всплыла в голове мысль. - А, ну да, закон физики, тепло - оно вверх уходит, поэтому доски еще прохладные".
- Встать!
Со второй попытки удалось принять вертикальное положение. Покачиваясь, словно осина на ветру, выцелил перед собой равнодушное лицо Лагина, массировавшего костяшки пальцев. Без сомнения, это его поставленный удар отправил меня в нокдаун. Но врезать не успел - отвлек начальник лагеря.
- Я смотрю, Кузнецов, вы и на свободе не стеснялись пускать кулаки в ход, судя по вашему личному делу, - продолжил Мороз, поднимаясь из-за стола.
- Не стеснялся, когда пытались задеть меня или близких мне людей. И сейчас не постесняюсь, если ваш Лагин еще раз попробует меня ударить.
- Ах ты…
- Стойте, Василий Тимофеевич! Дайте, я с ним еще поговорю, все же любопытный тип. А то вы говорите, мол, зона всех ломает, а тут вон какой экземпляр… Хотя он и не так давно у нас, но вижу - характер присутствует. Похвально… Только похвально это при других обстоятельствах, а у меня все по струнке ходят. И ты будешь ходить! - перешел на "ты" Мороз, добавив в голос металла.
- Решил, значит, воров на место поставить? Не мне заявить, узнав о смерти какого-то там попа, а устроить, как это говорят в Италии, вендетту, самосуд? Если каждый так начнет поступать, то что же, вскоре у меня тут барак на барак пойдет? А работать кто будет?
Мороз прошелся по кабинету, заложив руки за спину, что-то обдумывая. Мы все смотрели на его перемещения, гадая, чем закончится дело.
- Надеюсь, эта история за пределы лагеря не уйдет, хотя все равно какая-нибудь сволочь проболтается. Так, Лагин, слушай сюда… Всех зеков строго предупредить под страхом смерти, рядовому и командному составу дать подписки о неразглашении.
- Понял, Яков Моисеевич.
Тут он вновь обратил внимание на меня, встал напротив меня, глядя снизу вверх.
- Скольких ты убил в этой драке?
Я равнодушно пожал плечами.
- Может, кого и покалечил, в горячке не упомнишь.