По заданию сегодня экипаж Иванова должен был возить секретную почту. Но машина с документами почему-то задерживалась. Еще через час ожидания на стоянку к вертолету прибежал солдат-посыльный и вызвал командира экипажа и летчика-штурмана к командиру эскадрильи. Оставив борттехника на стоянке, Иванов и Ващенка вместе с прибежавшим солдатом отправились к командиру.
– Задание меняется, – сообщил им командир. – Слушайте новую задачу. Сейчас приедет фотограф с оборудованием. Пойдете в тот район, где работали позавчера с разведчиками. Сфотографируете и ферму, и село. Высота фотосъемки – восемьсот-тысяча метров над рельефом. Скорость – сто километров в час. Соблюдать осторожность и меры безопасности. Сопровождения не будет. Вопросы?
Командир эскадрильи выжидающе посмотрел на Иванова, который заносил информацию в планшет, потом на Ващенку, колдовавшего над картой.
– Все ясно, товарищ полковник, – ответил Иванов. – Задачу выполним.
– Тогда вылет – по готовности. Летчик-штурман свободен. Иванов – останься.
– Слушаюсь. – Ващенка, собрав карту, удалился за дверь, жестом показав Иванову, что будет ждать его там.
Когда за Андреем закрылась дверь, командир полка сказал:
– Разведчики ходатайствуют о вашем награждении орденами Мужества. Официальная бумага пришла. Но у командования есть другая официальная бумага, – командир полка озабочено посмотрел на Иванова. – И человек тут хочет с тобой побеседовать.
Комэск поднял трубку телефона и коротко произнес:
– Мы в кабинете.
– А кто это? – поинтересовался Иванов, когда командир положил трубку.
– Вашим крайним полетом в горы заинтересовалась ФСБ. Прибыл представитель. Будет беседовать со всеми экипажами. Решил начать с тебя.
– А при чем тут ФСБ, когда мы работали по заданию ГРУ? – у Иванова шевельнулось нехорошее предчувствие.
В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел невысокий крепкий мужчина лет сорока в новеньком камуфляже.
– Здравствуйте. Подполковник Турин, – вежливо представился он Иванову.
Иванов назвал себя, не вставая из-за стола, за которым сидел. Расположившись напротив и достав из черной кожаной папки бумагу и ручку, гость задал первый вопрос:
– Скажите, майор, вы были на последней операции (он назвал населенные пункты) ведущим группы?
– Да, я, – ответил Иванов и уточнил: – В авиации принято говорить "крайний" и не употреблять слово "последний". Примета плохая.
– Была ли необходимость бомбить село? – фээсбэшник пропустил мимо ушей замечание Иванова.
– Мы не брали на борт бомбы, товарищ подполковник. Только ракеты, – ответил Иванов.
– Хорошо, – согласился фээсбэшник. – Расскажите о задании подробнее. С самого взлета до посадки. И зачем вы вообще пошли на это село?
– Но с нами работали представители Главного разведывательного управления. – Иванов посмотрел на командира полка, потом на фээсбэшника. – Могу я узнать, почему вы не спрашиваете их?
– Спросим, – жестко произнес гость. Потом показал свою осведомленность: – Старшим у них был майор Быстров? Так?
Иванов кивнул, фээсбэшник помолчал, потом достал из своей папки другой листок бумаги с печатным текстом и зачитал:
– "Во дворе дома уважаемого жителя села зияет огромная воронка от мощной бомбы. От дома хозяина остались только куски стен, разрушены пять соседних домов, многие строения в селе получили повреждения, погибли двадцать девять мирных жителей, включая стариков, детей и женщин, повреждена сельскохозяйственная техника". Вам этого мало?
– Что это? – Иванов понял, о чем идет речь, и нехорошее предчувствие стало нарастать в нем с каждой минутой. Нельзя было допустить, чтобы из летчиков сделали "козлов отпущения", поэтому свои ответы Иванов решил вначале анализировать. Главное – не спешить отвечать.
– Это репортаж о вашем налете на мирное село, – сухо бросил фээсбэшник. – Что вы об этом можете сказать?
– Пропаганда, – спокойно ответил Иванов.
– Так что, ничего не было? Врут журналисты?
Иванов понял, что фээсбэшник готов вылезти из кожи, но доказать виновность летчиков. Значит, Иванову свои слова необходимо подкреплять только фактами, а доказательства остались на территории, занятой противником.
– А вы не знаете, товарищ подполковник, как наладил работу с журналистами Удугов? Еще раз говорю: пропаганда, – стоял на своем Иванов. – Или, как говорит один из моих летчиков, "Бред сивой кобылы в глухую сентябрьскую ночь"!
– Не язви! – сделал замечание присутствующий при разговоре комэск. – Рассказывай все как было.
– По моему указанию, – начал Иванов, – "двадцатьчетверки" разнесли только навес с машинами и штабель ящиков возле него. Да, это все хранилось во дворе жилого дома на окраине села. Но мы не ожидали, что там столько боеприпасов. Они при попадании наших снарядов сдетонировали, и от дома остались только стены. Но повторяю: мы там накрыли склад с боеприпасами и автотехникой. А на село мы пошли, чтобы обезопасить посадку на основную цель – ферму, она находилась ниже, в шести километрах от этого села. По данным разведчиков, в селе находились боевики, а на ферме – склады.
– Почему вы первыми начали стрелять? – гнул свою линию фээсбэшник. – Жители в вас не стреляли. Почему вы отдали приказ открыть огонь по селу?
– Я выполнял приказы старшего группы разведчиков, которому подчинялись и мы.
– Приказы майора Быстрова? – уточнил гость, делая записи на листе бумаги.
– Да.
– А потом вы стреляли по селу из пушек и пулеметов, и тоже – по приказу Быстрова?
Иванов задумался. Подставлять разведчиков тоже не входило в его планы.
– Мы обнаружили штабель армейских ящиков во дворе крайнего дома. Обычно в таких ящиках хранятся артиллерийские снаряды. Я приказал "двадцатьчетверкам" уничтожить ящики пушечным огнем. Ящики взорвались. После взрыва около двадцати боевиков пытались скрыться в лесу. По ним мы и открыли огонь. Не по селу, – после короткой паузы ответил Иванов. – И по нам стреляли. Я привез три дырки в борту.
– В репортаже сказано, что в селе не было боевиков.
– Ну тогда в нас стреляли мирные жители, а взорвалась у них сельскохозяйственная техника: плуги, сеялки и тракторы! – Иванов чувствовал, что начинает раздражаться. – Если мне не верите, поговорите лучше с гэрэушниками. Или с экипажами, участвующими в операции…
– Не надо нервничать, – спокойно произнес гость. – Поговорим и с ними… в свое время.
– Я своим глазам верю больше, чем журналистам, – Иванов постепенно успокаивался.
– Опросим всех. И истину установим, – пообещал подполковник Турин. – Конечно, я не прокурор. Это прокурору тут будет, чем заняться.
Турин встал и прошелся по комнате.
– Завтра к 10:00, – обратился он к командиру эскадрильи, – все летчики, принимавшие участие в этой операции, должны представить вам объяснительные с подробным описанием действий с указанием времени. Потом я с ними побеседую вместе с прокурором. Прокурор прибудет завтра. А Иванова я больше не задерживаю.
– Александр, иди выполняй задание, – махнул рукой комэск. В его взгляде Иванов увидел извинение за происходящее здесь.
– Ну, что там было? – с нетерпением поинтересовался Ващенка, ожидающий своего командира в теньке на улице.
Иванов изложил суть состоявшегося разговора с подполковником из ФСБ.
– Всех остальных, скорее всего, будут допрашивать завтра. Тебя тоже. Готовься, – закончил Иванов.
– А что? – сказал Ващенка. – Все как было, так и расскажу. Мы преступлений не совершали. Эти чиновники-правдолюбцы" не могут понять, что тут идет война!
– Может, не хотят?
– Вот-вот! Не хотят! – возмутился Ващенка. – Но я завтра им там устрою по полной! Я им все скажу! Бюрократы! Крысы тыловые!
– Не кипятись, – осадил его Иванов. – Скажи мне лучше, что ты обо всем этом думаешь?
– Хорошо у дудаевцев пропаганда поставлена. Слава Удугову! Нашим бы так научиться, – ответил Ващенка.
Фотограф прибыл на аэродром перед самым обедом. По решению Иванова, пока на вертолете устанавливали и крепили оборудование, экипаж, оставив на борту старшим техника звена, убыл в столовую. Мельничук два дня вел себя очень тихо, стараясь только при необходимости попадаться на глаза Иванову. Обязанности борттехника он выполнял, казалось, с еще большим прилежанием. Но Александра беспокоило, что напишет Иван в своей объяснительной. Сейчас любая негативная информация могла стать зацепкой для заинтересованных лиц. А Иван мог затаить обиду на Быстрова. Поэтому по дороге в столовую Иванов провел с Мельничуком разъяснительную беседу и потребовал вечером ознакомить его с содержанием текста объяснительной.
Когда экипаж возвратился из столовой, вертолет уже стоял, готоввый к взлету. Фотограф – высокий худой капитан – и его помощник, солдат срочной службы, разместились в конце грузовой кабины рядом с большой коробкой фотоаппарата, закрепленного к полу. У капитана Иванов уточнил районы съемок и направления захода. Ващенка всю информацию аккуратно заносил в планшет. Проведя внешний осмотр вертолета и проверив готовность к взлету, Иванов дал команду на запуск двигателей.
В первую очередь фотографа интересовала ферма, по которой два дня назад отработала группа вертолетов. В район, неконтролируемый федеральными войсками, экипаж вышел на высоте тысяча метров. На такой высоте стрелковое оружие уже становилось неопасным, но запущенная ракета любого из известных переносных зенитных комплексов легко могла достать вертолет. Поэтому без сопровождения Иванов чувствовал себя одинокой мишенью. Это нервировало и вселяло чувство неуверенности. Если вертолет собьют, то экипажу, даже при счастливой случайности остаться в живых, на чеченской территории ничего хорошего не светит. С высоты местность просматривалась километров на двадцать-тридцать, и Иванов пытался рассмотреть село, потому что остатки фермы его сейчас интересовали меньше всего. Сделав над фермой три захода с разных направлений, экипаж взял курс на злополучное селение. С километровой высоты черным пятном просматривался участок сгоревшего леса, куда упали ракеты Фархеева, потом Иванов рассмотрел остатки стен взорванного дома и двора возле него. На месте, где стоял навес с машинами и ящиками, виднелась широкая воронка, кое-где сохранились остатки забора, вместо сгоревшего сарая на земле четко вырисовывался черный квадрат. Далее по улице стояли еще два сгоревших дома, причем ближайший – без крыши. Других видимых разрушений Иванов не заметил. По селу ходили люди, не обращая внимания на одинокий вертолет высоко в небе. Сфотографировав село с двух направлений, Иванов взял курс на базу. Он почувствовал, как спало напряжение, когда вертолет пересек невидимую линию, за которой начиналась территория, занятая федеральными войсками. Конечно, сбить могли и здесь, но вероятность попадания в плен на этой территории снижалась процентов на пятьдесят.
На аэродроме Иванов на всякий случай записал номер воинской части и фамилию капитана-фотографа.
Вечером после разбора полетов Иванов встретил майора Ягудина, которому поведал о состоявшемся днем разговоре с фээсбэшником.
– Мои уже строчат объяснительные, – сообщил Ягудин.
– Мои тоже. И я написал. – Иванов показал в планшете сложенный листок.
– Дашь ознакомиться? А то нарисуем разные показания. Или чего лишнего скажем.
– Нам скрывать нечего. – Иванов протянул Ягудину свою объяснительную.
– Все верно. Но кому-то выгодно раздуть шумиху, – сделал вывод Ягудин, прочитав написанное и возвращая листок. – Поэтому, пока "крайнего" не найдут – не отстанут.
– Посмотрим.
– Надо бы залететь в тот район, поглядеть на дело рук своих.
– Летали мы сегодня над этим селом. Фотографировали, – сообщил Иванов. – Дом, где находился склад боеприпасов, разрушен и сожжен. На месте навеса – воронка диаметром метров десять. Рядом – еще два сгоревших дома. Больше никаких разрушений не обнаружили.
– Уже началось. Доказательства затребовали, – вздохнул Ягудин. – Теперь держись, Саня!
– Всем придется держаться.
– Да, всем придется несладко. Но группу вел ты. И "всех собак" навешать могут на тебя.
– Понимаю. Поэтому прошу тебя, Дима, сегодня после ужина собрать своих ребят. И мои будут. Покумекаем все вместе, как и что писать и говорить.
– Да, надо вместе держаться. Где собираемся?
– Давай в свободном классе на нашем этаже. В 19:30.
– Заметано, – согласился Ягудин.
После ужина по пути из столовой Ващенка поинтересовался:
– Командир, мы сегодня к девчонкам пойдем?
– Ты там прижился? – вместо ответа проворчал Иванов, думая о предстоящем собрании.
– А мне там хорошо, – состроил Ващенка довольную физиономию.
– Хорошо, Андрюша, только там, где нас нет, – философски заметил Иванов.
– Вот как раз сейчас нас там и нет. Значит, там хорошо, – перефразировал "правак". – Так идем?
– Вначале проведем небольшое собрание – придут все, кто участвовал в том злополучном спецзадании. Фархеева я уже предупредил. Твоя задача – найти Мельничука и в 19:30 сидеть в классе с написанными объяснительными.
– Ты думаешь, что все настолько серьезно? – встревожился Ващенка.
– А ты не понял? Мы же с тобой – пешки в большой игре. Чувствую, что нас хотят "разменять". Возможно, что все еще обойдется. Но надо скорректировать общую линию поведения.
– Теперь понял, – сказал Андрей озабоченно. – А может, и обойдется. Помнишь, как с тем полетом в горы в составе группы МВД? Тогда трибуналом грозили. И обошлось.
– Думаю, что здесь все серьезнее. Погибли жители села, и журналисты уже преподнесли информацию в выгодном для них свете. Для логического завершения этой истории может понадобиться виновный, который должен понести "заслуженное" наказание. И командованию придется решать, кого отдать на растерзание.
– Но нами руководили спецназовцы ГРУ. Пусть с ними разбираются.
– Понимаешь, Андрей, обычно из двух зол выбирают то, которое проще причинить. А ГРУ – организация очень влиятельная. И если они не "загасят" поднимающуюся шумиху, то и своих в обиду не дадут. Тогда остаемся только мы с тобой.
– Точнее – ты? – высказал догадку Ващенка. – А тебе не кажется, что вся эта история очень вяжется с тем случаем с наркотой?
– Возможно.
Мероприятие провели в полном составе. На собрании высказались все присутствующие. Молчал только Мельничук. Догадываясь о причине молчания, Иванов не требовал его выступления. Зачитанные объяснительные участников того полета отражали только факты. Выходило, что вся группа действовала по командам Иванова. О том, что Иванов получал распоряжения от майора Быстрова, написал только Ващенка. Мельничук еще писал свою объяснительную. Иванов понимал, что Мельничук может указать, что во время операции находился в грузовой кабине, а на месте бортового техника сидел майор Быстров. Это являлось правдой. Но это также являлось грубейшим нарушением всех летных документов, инструкций и требований безопасности. За такое нарушение Иванова как командира экипажа могли легко отстранить от полетов и наложить взыскание. А как командира звена в свете последних событий даже понизить в должности. Также Мельничук мог указать, что, находясь в грузовой кабине, не слышал распоряжений майора Быстрова. Иванов, понимая, чем ему обязан Мельничук, решил поговорить со своим борттехником после собрания еще раз.
– Иван, проблемным у нас получился тот злополучный полет, – начал Иванов, оставшись с Мельничуком без свидетелей. – Сейчас, как никогда, нужно держаться вместе. Давай не станем выносить из экипажа на обозрение всех наше "грязное белье". Согласен?
– Конечно, командир, – с готовностью ответил Мельничук.
– Тогда прочитай, что ты написал в объяснительной.
Словно угадывая ход мысли Иванова, Мельничук изложил идеальную версию. Иванова все устраивало. Но он напомнил борттехнику:
– После того как ты все это написал, придется то же говорить всегда, везде и всем.
– Понял, командир. Я не подведу. – Мельничук смотрел в глаза как верная собака.
Когда борттехник вышел, в класс влетели Ващенка и Костин.
– Саня, ну мы идем сегодня в гости? – прямо с порога задал вопрос Ващенка.
– Что, опасаетесь, что свято место пусто не бывает? – без улыбки пошутил Иванов, складывая документы и закрывая планшет.
– Командир, отпусти нас с Андрюхой сегодня, – угадывая настроение Иванова, обратился Костин.
– Идите, – спокойно сказал Иванов.
– А ты что, не пойдешь? – удивился Ващенка.
– Привет там от меня. Андрей, скажи, что не смог, что очень занят. Ну, ты придумаешь, что сказать.
Ващенка понимающе кивнул в ответ, и они с Костиным моментально исчезли за дверью.
Иванов почувствовал потребность побыть одному. Выйдя из школы, по вечерним улицам он побрел к знакомому парку. Странно, не прошло и месяца после гибели Наташи, а все, связанное с ней, уже воспринимается будто из другой жизни, другого времени. И боль в душе как бы притупилась, оставив лишь глубокий болезненный след. Да, ход времени на войне совсем иной, чем в мирной жизни.
Иванов посидел на знакомой скамейке, не спеша побродил по темным пустым аллеям, по-рассуждал сам с собой о бренности бытия и суеты, подышал ночным воздухом и возвратился в расположение. В накуренной комнате за картами сидели шесть человек. От сигаретного дыма не спасали настежь открытые окна. Игра была в самом разгаре.
– Поимейте совесть, – пожурил Иванов подчиненных. – Вы тут не одни. И спать пора.
– А у нас завтра регламент, командир, – как бы оправдываясь, отозвались два борттехника.
– Сядешь с нами? – предложил Мингазов.
– Нет, спасибо, – отказался Иванов и лег на свою кровать поверх одеяла, не разуваясь.
К нему тут же подошел Фархеев:
– Командир, говорят, что ты делал крены в девяносто градусов на наших "восьмерках". Правда?
– Было пару раз, – нехотя ответил Иванов.
– А где ты научился?
– В Афгане. Там в тесных ущельях Болышев закладывал такие крены на виражах, когда другого выхода не было. Он и научил. Заставлял все звено практиковаться. Этому даже в академиях не учат.
– Расскажи теорию выполнения такой фигуры, – попросил Фархеев.
– Тебе зачем? – вопросительно посмотрел на него Иванов. – Затея очень опасная. Вираж с креном в девяносто градусов грозит потерей высоты и управляемости. И нарушение всех летных документов, опять же…
– Ну ты же выполняешь.
– Я этим не злоупотребляю.
– А вдруг пригодится? Мы тоже в горы летаем.
Подумав, Иванов произнес:
– Ладно, слушай…
Бросив карты, все звено подсело к кровати Иванова слушать теорию выполнения одной из самых сложных фигур пилотажа на вертолете…