Вот сволочь Шклядин! И наверняка не сам, а по наущению Ивана Телепнева. Ведь в стычке со мной Телепнев потерял большую часть своих ратников. На поле-то убиты были почти все, ушел сам князь и с ним - еще один человек. Да только дружина у него состояла не из одного десятка. На встречу со мной князь взял чистых боевиков, а ведь у него и специалисты были - вроде тех, кто мог незаметно проникнуть в любое помещение, открыть и закрыть любые сложные замки. Не его ли ратник у меня в избе действовал?
Так, раздумывать не время. Сначала надо избавиться от змеи.
Я вытащил саблю. Кончиком ее вытянул из-под топчана сапоги, таким же образом за лямку вытащил переметную суму.
Вот она! Блестит чешуей, свернувшись в клубок. Проткнув ее острым концом сабли, я вышвырнул ее тело из-под топчана, порубал на куски, нанизал на саблю, как на шампур и бросил в помойное ведро. Сроду недолюбливал и побаивался этих ползучих гадов. Как чувствовал, что когда-нибудь мне придется с ними столкнуться. Гадюка это была или какая-то другая змея - к чему разбираться? Думаю - не ужа безобидного подбросили.
Покончив с одной проблемой, я подошел к иконам и, пошарив за ними, нашел и вытащил бумагу. Так, что там намудрил Телепнев в этот раз? Усевшись за столом, я стал читать:
"Здрав буди, воевода Михайлов! Как мы с тобой и договаривались ранее, стража во дворце подкуплена. Будь в Москве после Успения Пресвятой Богородицы. Ратников возьми поболе, но из числа преданных. С нами Бог! Твой Василий Шуйский".
Вот же сволочь! В коротенькой писульке и мое имя, и Шуйского. Обоих измазали в грязи. По тексту понятно, что готовится заговор с целью свержения государя.
Я присвистнул. Да если Василию в руки попадет такая бумага, кончится арестами - моим, Шуйских - всех братьев. А под пытками у палача можно любого оговорить. Ах ты, сука такая, Иван! Одной бумагой - сразу по всем своим противникам!
Первой мыслью было - сжечь подметное письмо! Коли подбросили, то неспроста. Скорее всего, надумают предлог для вторжения в избу, и явятся толпою, чтобы свидетели-видаки были, да и вытащат бумагу на свет божий. И тогда уже не отвертишься. А бумага эта пригодилась бы мне - хотя бы тому же Шуйскому показать, чтобы знал, откуда ветер дует, и какие козни против него Телепнев учиняет.
Недолго думая, я взял чистый лист бумаги, написал на нем начало и окончание постов и православную молитву. Посмотрев, что получилось, улыбнулся, сложил лист вчетверо и положил за икону. Пусть почитают, подивятся. Так, теперь бумагу подброшенную надо запрятать понадежнее. В сарай или конюшню нельзя - вдруг за избой наблюдают издали? Надо здесь где-то место для тайника найти.
Я огляделся. Обстановка в избе скромная, если не сказать, - аскетическая. И прятать-то некуда. А впрочем - лето, печь топить не надо - спрячу-ка туда. Если уж будут обыскивать, то в печь полезут в последнюю очередь.
Я запустил руку в печь, нащупал уступ за чугунной решеткой и сунул туда бумагу, завернув ее в тряпицу. Вроде не видно. Для верности присыпал ее пеплом, а сверху наложил колотой лучины. Вот теперь порядок!
Поужинал скромно - огурцами со ржаным хлебом и копченой рыбой, запил ядреным квасом и - в постель.
Незаметно сморил сон. И не подозревал я тогда, что допустил ошибку. И спас меня случай.
Время было к полуночи, когда в дверь осторожно постучали.
- Воевода, открой!
Я прислушался: голос тихий, незнакомый. Не убийца ли это по мою душу?
Я поднялся с постели, взял в левую руку пистолет, взвел курок; в правой зажал нож. Подошел, как был - босиком и в исподнем - к двери. Прижался к стене сеней, чтобы, если выстрелят через дверь, меня не зацепило, и спросил:
- Кого нелегкая принесла в ночь глухую? Добрые люди по домам сидят.
- От Кучецкого я, с посланием, - раздался приглушенный голос.
Я отодвинул засов, ударом ноги резко распахнул дверь и приставил нож к горлу ночного визитера. Фу ты, и в самом деле лицо знакомое: видел у Кучецкого, один из слуг его.
- Ты один? Проходи!
- Неласково ты, князь, гостей встречаешь. - Визитер потер ладонью шею.
- Подожди, сейчас огонь зажгу.
Я почиркал кремнем, запалил масляный светильник. Свет тусклый, неровный, а после ночной темени прямо по глазам резанул.
- Чего Кучецкой передавал, давай бумагу.
- Нет бумаги, на словах велено обсказать.
- Так говори!
- Телепнев Шуйским бумагу подбросил. Подкупил ихнего тиуна и дал ему письмо, чтобы он в доме его спрятал. Да тиун только вид сделал, что согласился. А сам тут же князю бумагу и отдал. В бумаге той твое имя значится. Барин мой сказал - плохая бумага, от нее беды многие быть могут. Меня сразу к тебе послал - пущай, говорит, воевода дом свой осмотрит со всем тщанием.
- Уже осмотрел. Есть такая бумага.
- Ну, значит, счастлив ты, барин, коль и сам о подставе узнал, и милостив к тебе Бог, хранит от супостатов.
- Погоди, сапоги обую, тянет что-то по низу.
Я взял сапог, натянул. Взялся за второй. Что-то он по весу от первого отличается. Я перевернул сапог, и… из него выпала змея. Как ошпаренные, мы отскочили в стороны. Черт! Найдя одну змею, я успокоился. Видимо, на то и расчет был у злоумышленника. Ежели найду случайно одну - решу, что заползла ненароком. Скорее всего их две и было, только я проморгал этот момент, когда видение смотрел.
Мы оба одновременно схватились за сабли. Змея уже поползла под топчан, но мы ее перехватили с двух сторон и изрубили.
- Весело ты живешь, князь! - озираясь, промолвил визитер. - Надеюсь, - крокодилов нигде не прячешь?
- Шутник! Это уже вторая змея за вечер. Ночной гость присвистнул.
- Думаешь, гады сами в избу заползли?
- Полагаю, нет. Специально подбросили; Так Кучецкому и доложи.
- Ответ будет?
- Передай - спасибо за предупреждение. И еще… Я заколебался. Отдать визитеру найденную мной бумагу? Нет, пожалуй, рискованно. Гонец один, уснет на отдыхе, не приведи Господь, - обнаружат письмо недруги мои. Или, не ровен час, выследят от моего дома и схватят. Тогда - хана! Письмо есть, гонец в наличии. Точно - дворцовый заговор готовят.
- Нет, на словах передай - вскорости сам приеду. Гонец поклонился и вышел в сени.
- Князь, ты бы еще у себя пошарил. Две змеи - это серьезно. Никак, душегубы энти сгубить тебя схотели.
- Перебьются. Счастливо добраться.
Я запер дверь и резко выдохнул. Только тут до меня дошло, что я снова был на волосок от смерти. Ведь если бы я утром сунул ноги в сапоги, как всегда это делал, то тут бы мне и конец пришел. Ну, Телепнев, тебе это так просто с рук не сойдет! Я пока еще не знал конкретно, как ему отомщу, но если он убить меня захотел, то я ему отвечу аналогично.
До утра я уже уснуть не мог, ворочался в постели и строил различные планы мщения коварному князю.
А перед рассветом - как отрубился напрочь.
Разбудил меня резкий стук в дверь. В комнате было уже светло - знать, солнце уже давно встало. Я выглянул в окно. Во дворе толпились ратники, перебрасываясь отрывочными фразами со служивыми из управы.
Прошлепав босыми ногами к двери, я открыл засов.
На крыльце стояло пяток человек во главе с наместником. Вид у него был встревоженный.
- Ну, слава тебе, Господи, жив!
- А почему это я должен преставиться? - постарался удивиться я.
- Ночью люди выстрел и шум слышали в этой стороне, а утром тебя на службе нет, вот и подумали, не стряслось ли с тобой беды какой?
- Да жив я, как видите, и ничего у меня не произошло.
Конечно, проверить пришел наместник - укусили ли меня змеи, и если - да, жив ли я еще? По-моему, я уловил в глазах Шклядина разочарование.
- Да вы пройдите, коли уж пришли. Только за внешний вид, что не одет, не взыщите. Да стесняться некого, все мужи зрелые.
Я стал одеваться. Наместник по-хозяйски расположился за столом, подобрав края длинной шубы и грузно осев на лавку.
Я подошел к сапогам. Шклядин замер.
- Да что вы все так встревожились, жив я, Гаврила, жив! - заставил я себя улыбнуться.
Я нырнул в сапоги и встал, как ни в чем не бывало. Лицо Шклядина начало краснеть, он очумело поглядывал на мои ноги, силясь что-то понять и пытаясь что-то спросить, но видно, как ком в горле застрял. Он уперся в меня взглядом и тяжело сопел.
Я подпоясался, нацепил саблю и сел напротив, изображая радушие. Наместник очнулся, дернулся и - рванул с места в карьер:
- Вот что, воевода, есть сведения, что в дом к тебе приходил посыльный от изменника подлого.
- Это кто же изменник? - кажется, мне удалось сильно удивиться.
Но наместник не ответил на мой вопрос, повернулся к своим людям и махнул рукой: "Приступайте!" То, что это были его люди, прикормленные, я не сомневался. Не сомневался я и в том, что они и под присягой подтвердили бы все, что угодно. Но видимость надо было все-таки соблюсти.
Один из его людей в сундуке моем рыться стал, другой - белье на постели ворошить.
Я молча наблюдал за служивыми, но, когда один из них к иконам полез, привстал:
- Руки от икон убери, - спокойно сказал я.
- Боярин, здесь бумага есть, за иконами! - радостно завопил служивый.
Все бросили заниматься обыском. Служивый торжествующе положил на стол перед наместником сложенный лист.
- Посмотрим, что в бумаге схороненной, - стрельнул в меня глазами Шклядин. А во взгляде - плохо скрытая радость.
Гаврила развернул бумагу и начал читать - громко, чтобы все слышали, но уже на второй фразе споткнулся. Спросил, недоумевая:
- Это что же - посты христианские?
- А что ты ожидал увидеть? - засмеялся я. - За иконами такому листу самое место.
На градоначальника было жалко смотреть.
- Терентий, глянь, там, за иконами - ничего боле нет?
Служивый даже иконы снял. Пусто! Я подошел к стоявшему в углу мусорному ведру, откинул крышку и поставил его перед Шклядиным:
- Гаврила, не это ли ты ищешь?
Наместник заглянул в ведро, увидел окровавленные куски змеиных тел, побледнел и в ужасе отпрянул. Не в силах вымолвить ни слова, он хватал открытым ртом воздух, прижимая правую руку к груди. Любопытные служивые, подойдя к ведру и увидев его страшное содержимое, с отвращением отскочили.
Я выпрямился и положил руку на рукоять сабли.
- А теперь объяснись, боярин, по какому праву обыск в доме моем учинил? Я тебя с людьми твоими пригласил к себе в избу, принял подобающе, а ты бесчинства творишь?! Я боярин и князь, воевода городской, государем ставленный, а ты в моем доме меня оскорбил?!
Я нарочно негодовал громко и отчетливо, чтобы и во дворе слышно было. Правота за мной. Проступок наместника - по "Правде" - серьезный.
Я шагнул вперед, намеренно споткнулся о ногу одного из людей Гаврилы, с грохотом упал. Вскочил и громовым голосом обрушился на градоначальника:
- Так ты еще своим людям и рукоприкладствовать позволяешь, негодяй?
Я выхватил саблю и плашмя ударил ею опешившего наместника по рукам, лежащим на столе. Сильно ударил, не жалея. Гаврила взвыл от боли, я же резко повернулся и кольнул в бок концом сабли служивого, о которого споткнулся. Он заорал - не столько от боли, сколько от неожиданности - и нелепо завалился в сторону, сбив еще одного.
Я набрал полную грудь воздуха, прыгнул к окну и выбил саблей стекло:
- Дружина, тревога! Нападение на воеводу! Все ко мне!
От удивления у наместника отпала челюсть, он перестал завывать и вытаращил глаза.
В избу, грохоча коваными каблуками сапог, вбежали несколько ратников. Я указал на людей Шклядина:
- Всех связать и - в темницу. Кляпы в рот, чтобы сговориться не смогли. Это предатели и изменники.
Дружинники шустро повязали людей наместника и остановились в нерешительности перед Шклядиным.
- А с ним что делать?
- Тоже в темницу.
- Ты что себе позволяешь, князь? - возмутился Гаврила.
- А, про звание княжеское вспомнил? Сейчас ты не еще напомни, что боярин ты. За нападение на воеводу на службе и обвинение облыжное - повешу всех!
Видно было, что наместник струхнул не на шутку, а что, с этого бешеного воеводы станется - в самом деле ведь повесить может! А как уж он перед государем потом оправдываться будет - дело десятое.
Наместника связали, заткнули рот кляпом и повели в темницу Шклядин брыкался и упирался, не хотел идти.
Среди его людей не было никого похожего на того мужика с кожаным мешком, что принес в мою избу шей и которого я лицезрел в своем видении. Значит, надо срочно найти незнакомца. Скорее всего, в управе сейчас сидит.
У избы моей уже толпилось много дружинников.
- Первый десяток - за мной бегом! Остальным - одеться по боевой тревоге!
Я побежал к управе, благо - она всего в квартале была. За мной, тяжело дыша, топали ногами ратники. Прохожие испуганно жались к стенам домов.
Вот и управа. А с крыльца ее спускался к нам навстречу тот человек, фантом которого я наблюдал в своем видении и которого сейчас так жаждал найти.
- Взять его, живым взять! - показал я рукой на служивого.
Мужик метнулся в сторону и побежал. Дружинники мои, хоть умом и не блистали, но в физической силе и ловкости им не откажешь. Они загнали мужика в угол. Он попробовал отбиться ножом, но куда одному против десятка! Бросили под ноги чурбак, повалили, связали, изрядно при этом помутузив. Был приказ взять живым, ну а уж если при этом - ну совершенно случайно - заденет кто, извиняйте: сам виноват. Зачем ножиком махать?
Задержанного приволокли ко мне.
- Кто таков? Почему убегал?
Под глазом его наливался багровый фингал.
- Мелентий, писарчук я, из управы. А побежал, потому как испужался, - служивый стучал зубами от страха и затравленно озирался - видно, искал глазами наместника, но, так ничего и не поняв, втянул голову в плечи и притих.
- Связать, кляп в рот и - в темницу. И палача ко мне!
Пленника уволокли.
Ко мне подошли трое дружинников.
- Прости, воевода, а ката в городе нету.
- Как нет? Раз город есть, значит - и кат должен быть! Ищите умеючих в дознании!
Воины лишь руками развели. Ладно, авось найдут палача. Не самому же этим заниматься.
Кат нашелся быстро, вернее - подручный его, беженец из Нижнего.
Мы с ним спустились в подвал, и я указал на писаря.
- Так. Повелеваю допросить с пристрастием вот этого человека!
- О чем спрашивать? Что нужно узнать? - засучивая рукава, спросил кат.
- Кто ему дал задание меня убить? По чьему наущению змей мне в избу подбросил?
Кат даже глазом не моргнул.
- Князь, ты хочешь, чтобы он не умер?
- Да, по возможности.
Заплечных дел мастер принялся готовить свои жуткие инструменты, старательно раскладывая на убогом столе щипцы, молоток, железную проволоку. Я не любитель таких зрелищ и потому поспешил покинуть городское узилище, наказав кату:
- Как заговорит - зови! Справишься с делом хорошо - будешь городским палачом, с жалованьем справным. Это я тебе обещаю.
Кат улыбнулся довольно:
- Князь-воевода, я сделаю все так, чтобы он рассказал, что знает.
У избы меня уже ждали дружинники с оружием и в доспехах.
- По пять человек - на выезды из города. Никого не выпускать, всех верховых задерживать, обозы не трогать. Остальным - быть в воинской избе, наготове.
Где-то через час прибежал ратник:
- Воевода, кат в подвал зовет. Узник заговорил. Только я собрался идти в подвал, как на возке подъехал митрополит коломенский Вассиан. Он поздоровался, осенил меня крестом и - с ходу:
- Князь, ты что же творишь так торопко? Наместника с людьми его в подвале запер, на виселицу отправить грозишься?
- Изменники они, святой отец, заговор учинили. Хотели меня убить, а потом - и государя нашего!
Вассиан руками всплеснул.
- Как можно? Злодейство сие! И доказательства есть? Обвинение серьезное.
- Благочинный, я в подвал иду, там сообщник Шклядина заговорил - можешь сам послушать.
- Богомерзко мне в пыточную идти, не богоугодное это дело.
- А замыслить руку на помазанника Божьего поднять - богоугодно? Вместе со мной и послушаешь, владыка.
Вассиан поколебался, но пошел за мной.
В подвале узилища было сумрачно - оконца узенькие, решетками забраны. Свет в основном горящие факелы на стенах дают, да огонь в очаге.
Писарь был привязан к столбу, и внешне я особых повреждений у него не увидел.
Кат встретил нас с поклоном, подтащил лавку. Мы с Вассианом уселись.
- Спрашивай, князь, он все расскажет.
К моему немалому удивлению, пленник не запирался и подробно рассказал, как по наущению Шклядина подбросил мне в избу письмо, написанное им под диктовку, а затем вытряхнул из кожаного мешка двух гадюк. Прямо в комнате и вытряхнул - в голенища сапог, чтобы, значит, они меня укусили.
Вассиан при этих словах перекрестился: "Спаси, Господи, его душу грешную, ибо не ведает, что творит", - поднялся и вышел из узилища.
То, что митрополит коломенский сам слышал признания - это хорошо, это в мою пользу.
Попытали и других служивых, что в подвале сидели. Знали они мало - не посвящал их в свои дела Гаврила. Сказали только, что бумагу в избе моей сыскать должны, но и этого было достаточно. Ведь тогда закономерно возникал вопрос - откуда Гаврила мог знать о бумаге?
Я поручил кату допросить остальных узников.
После целого дня допросов, послушав пленников, все-таки раздумал я их вешать. В Москву их надо везти, в Разбойный приказ. Там им самое место. Там и каты поискуснее будут, и до государя, через дьяка приказного Выродова, сведения быстрее дойдут. И тогда сам Телепнев не сможет им помешать.
Так я и сделал. Следующим же днем пленников усадили на телеги - всех порознь - и под конвоем двух десятков дружинников повезли в первопрестольную. Перед выездом я прихватил подметную бумагу, лежавшую до поры до времени в моей печи.
Конечно, верхом да без обоза было бы куда как быстрее, но сейчас не тот случай. Слишком много Шклядин знает, Телепнев может по дороге попытаться отбить боярина. Вот и тащился я впереди обоза. Однако вышло куда хуже.
Следующим днем, когда до Москвы оставалось всего верст пятнадцать, мы проезжали небольшое село. На перекрестке сельской улицы пьяненький мужичок пытался поставить на телегу отвалившееся колесо, ничего странного в его поведении я не увидел. Эка невидаль - чека выскочила. Но телега, как назло, стояла на самом перекрестке, перегораживая нам дорогу.
Наш обоз остановился. Двое из дружинников по моему приказу спешились, подняли задок телеги и двинули в сторону, освободив проезд.
И только мы тронулись, как меня догнал дружинник:
- Беда, воевода!
У меня сердце сжалось от дурного предчувствия, е дослушав воина, я развернул лошадь и помчался середине обоза. Именно там везли боярина Шклядина.
Одного взгляда хватило, чтобы понять - боярин уже никогда никому и ничего не скажет. Он лежал на телеге, раскинув руки, а из шеи его торчала маленькая грела без оперения. Боярин уже не дышал. "Прошляпил!" - ругал я себя.
Я кинулся к перекрестку. Лошадь с повозкой стояла поодаль, а пьяненького мужика и след простыл.