Я с досады чуть волком не завыл. Ну конечно же дорогу специально перегородили, а до меня это сразу и не дошло. И стрелки я раньше такие видел. Был у Телепнева умелец один. Уж не знаю, откуда он взял это бесшумное оружие - из Синда за Великой стеной, или из Египта невообразимыми путями оно к нему попало, только владел он им виртуозно. Оружие простое: короткая - около локтя длиной - полая трубочка и стрелки, пропитанные ядом. На пятнадцать шагов тот умелец в маленького цыпленка на спор попадал. Потому и выстрела никто не слышал. Тетива арбалета или лука при стрельбе щелчок издает. А тут - совсем беззвучно!
Плакать по убиенному я не собираюсь, но он - главный обвиняемый, который мог вывести на Телепнева. Нашел, как выкрутиться, гад!
Труп боярина прикрыли рогожей, и обоз продолжил свой путь.
Настроение у меня было безнадежно испорчено. Но все равно ехать надо. Пусть людишек допросят - может, чего и новое всплывет. Опять же - тело боярина в приказ доставить следует. Свидетелей, что его в пути убили много, по крайней мере, от себя подозрения отведу. И насчет стрелки ядовитой Андрею и Вы-родову узнать полезно будет. Сопоставят - вдруг уже встречались такие случаи.
И вот, наконец, Москва.
После полудня мы уже стояли у Разбойного приказа.
Я поднялся на второй этаж. Оба - Выродов и Андрей - были на службе. Я им рассказал все, что считал важным. Они вышли во двор, осмотрели боярина и стрелку, торчащую из его шеи, многозначительно переглянулись.
- Э, друзья, вижу я - такую стрелку вы уже встречали.
- Был случай, - нехотя признал дьяк.
- Ну, тогда вам и карты в руки.
Передав арестованных страже, я отправил обоз и дружинников назад, в Коломну. Чего их в Москве оставлять? Себе оставил несколько воинов для сопровождения.
Остановиться решил на уже знакомом постоялом дворе - есть такой в двух верстах от столицы, там цены втрое ниже городских. Пока же к Купецкому поехал - рассказал ему все подробно, до деталей.
- Говорил мне уже холоп мой, которого я к тебе посылал, о змеях. Хоть и поздновато тебя предупредил, однако ты и сам справился, не оплошал.
- Коли оплошал бы, не стоял бы сейчас перед тобой. К Шуйским поехать хочу, письмо подметное показать.
- Ну что же, ход правильный. Но вот думаю - не примут тебя сейчас Шуйские.
- Почему? Боятся?
- И это - тоже. Сам подумай - кабы не порядочность тиуна, быть бы им сейчас или в узилище, или в опале - в монастыре далеком, под надзором. А тут - ты являешься, им незнакомый, да снова с бумагой подлой. Боюсь - не разобравшись, побьют тебя или псов цепных спустят.
Я подумал немного. И в самом деле - момент для встречи неподходящий. Отдал письмецо Кучецкому. Он и сам в нужный момент Шуйским его покажет.
Ну а дальше, как водится - посидели, выпили, поговорили.
- Неспокойно на дальних подступах, однако, Георгий, - разоткровенничался Федор. - Крымцы вот - Астрахань захватили, понуждают Казань согласно союзническому договору супротив Москвы выступить. В Москве митрополит Даниил призывает к походу на Казанское ханство. Казанский хан решился себя подданным Османской империи объявить и обратился за помощью к султану Сулейману Великолепному, а у него сейчас самая сильная армия - пушек полно, янычары обученные. И что ты думаешь - согласился султан взять Казань под свой протекторат, о чем на днях посол турецкий, мангупский князь Искандер заявил государю. Василий Иоаннович в отместку запретил купцам русским спускаться на судах по Волге ниже села Макарова, что почти на порубежье между землей нижегородской и татарами. Вот такой расклад, Георгий.
Все, что рассказал Федор, было интересно. Теперь я хоть немного стал представлять, что творится на ближних подступах к Руси. Во время каждого моего приезда он делился со мной полезной информацией, давая пищу для ума. Фактически он был единственным, кто держал меня в курсе событий. Ведь ни телевизора, ни радио, ни газет не было, и почерпнуть новости было неоткуда. Полный информационный вакуум. И это даже для меня - князя и воеводы. Что же говорить о людях более низкого звания и положения?
Утром, при прощании, Федор заявил:
- Я обскажу сегодня государю о несчастном случае с наместником его - Шклядиным. Думаю, тебе вскоре нового наместника ожидать надобно. Приложу все силы, дабы Телепнев снова своего человечка не посадил на это место. Не дело, когда два городских начальника между собой в распрях. Для города плохо, стало быть, и для государства - тоже плохо.
С тем я и уехал в Коломну. В принципе, все разрешилось не так уж и плохо для меня. Людишек служивых - пособников Шклядина - наверняка к казни приговорят. И поделом: не рой другому яму - сам в нее упадешь. От соглядатая телепневского я избавился, теперь никто палки в колеса вставлять не будет. А с новым наместником я попробую наладить отношения. Любить его мне ни к чему - не красная девица, а вот воз государев, надеюсь, вместе тянуть будем.
Глава 9
Шли недели; минул месяц, второй. Я снова работал за двоих: решал дела за наместника и тянул свои, воеводские. Город за лето сильно расстроился - выросли целые улицы, желтеющие свежеошкуренными бревнами срубов.
Наконец прибыл наместник. И когда я его увидел, искренне возрадовался. Я узнал в нем побратима - боярина, встречавшегося мне у Кучецкого. Я, правда, виду не подал, что мы знакомы - как, впрочем, и он. Поздоровались за руку, обнялись. Он шепнул мне на ухо: "Опосля поговорим - наедине".
Повезло мне - я его знал, а поскольку это был человек Кучецкого, то и доверять мог. За те несколько лет, в течение которых я знаю стряпчего, я его уже достаточно изучил. Федор в дом свой человека подлого, ненадежного не пустит, и в пивное братство не возьмет.
Вечером боярин пришел ко мне в избу, и мы обнялись. Стол я уже приготовил: не сказать чтобы княжеский, но и белорыбица на нем была, и мясо всякое - курятина, барашек жареный, и вина хватало.
Усадил гостя за стол. Сначала отдали должное съестному, выпили. Не могу сказать, что кухарка моя очень уж большая искусница, но все было вкусно.
А вино вообще отменное - я в Москве его частенько покупал.
- Вот попробуй, боярин, еще из этого кувшина! Мы обходились без слуг - каждый наливал себе сам; чужие любопытные уши мне были ни к чему. Люди со званиями, обраставшие со временем холопами в услужении, переставали замечать прислугу, как мебель, и в их присутствии говорили часто то, что только на ушко доверенному человеку сказать можно было. А холопы, люд хоть и бесправный, но все слышат и все подмечают.
Я провозгласил тост за государя, мы выпили.
- А приятное винцо, - удивился боярин.
- Э, Сергей, места знать надо.
- Чудно ты меня называешь - Сергей. Я Сергий.
- Прости, Сергий, оговорился. Ну что - еще по одной?
- Не откажусь, понравилось вино. Давай за Федора Кучецкого тост поднимем, за ум его светлый - пусть здравствует сто лет.
- Давай. Хороший человек, не раз меня выручал в трудной ситуации.
Мы выпили, закусили.
- Наслышан я уже о прежнем наместнике, - продолжил разговор боярин. - То ставленник телепневский. Нам же с тобой в мире и согласии жить нужно, делить нам нечего.
- И я такожды думаю.
За столом, не спеша, мы обговорили многие вопросы, разделили сферы влияния. И с тех пор работалось мне легко, по любому вопросу мы находили компромисс, устраивающий обоих. И в Москву иногда ездили вместе - так оно и удобнее, и безопаснее.
Поскольку к осени итальянцы закончили отделку дома, я выбрался в Вологду и перевез Елену в Охлопково - со служанками и личными вещами. Но сына Василия пока в Вологде оставил - дом там, земли вотчинные, холопы. А парень уже большой и должен сам учиться управлять хозяйством. С ним и десяток ратников остался. Случись война - да с теми же литовцами, на сборы готовым пойдет: людно, оружно и конно, как велит государь.
Конечно, я не собирался бросать его без пригляда. Наказал строго-настрого: "Будет сложно - не руби с плеча, подумай прежде. Не сможешь что-то решить сам - приезжай ко мне, вместе обмозгуем. Не забывай - под тобой две сотни людей, и от твоих решений зависит, как они будут жить и что есть".
- Слушаюсь, отец. Я уж освоился.
Эх, молодо-зелено. Пока сам шишек не набьешь да опыта не наберешься, мудрости и осторожности не прибавится.
Елена по приезду сразу взялась за обустройство дома - ковры, занавеси, рюшечки разные. Хоть и не в Коломне барский дом был, но теперь я мог видеться с женой пару раз в неделю. Ничего, крепость отстроят - в Коломну перевезу. За каменными стенами дом поставлю.
А пока я бродил по пустым и оттого гулким комнатам, обсуждая с Леной, какую мебель и где ставить будем. Ну, мебель - это громко сказано, но заказать у купцов кое-что на свой вкус можно. Я еще летом для кабинета своего обстановку заказал - стол, конторку, кресла, шкаф книжный. А в подвале кузнец в глухую комнату - без окошек и продыхов - поставил толстую железную дверь. Здесь я решил хранилище для ценностей оборудовать. Надо же где-то деньги хранить да золотую и серебряную утварь, а может быть - и бумаги ценные.
Жизнь как-то начала налаживаться.
После переезда в Охлопково суетно и необустроенно поначалу в деревне было. Пришлось имение обустраивать, людей набирать. Все - с перерывами и осложнениями. Вначале - козни завистливого соседа, боярина Никифорова, сражение с отрядом татар, потом - Коломна с интригами Шклядина и Телепнева. Да и к Коломне самой проблем хватало: стройка крепости, воинская изба тесная, да и ту отстраивать заново пришлось, набирать и обучать дружину, пушки для крепости раздобыть. В общем, скучать не приходилось. Два года - даже с гаком - только и делал, что строил, что-то создавал, чего-то добивался, хлопотал, получая шишки на свою голову. Суетно. А что в награду?
Вот как-то снова повстречался мне митрополит коломенский, Вассиан, и после краткой беседы о делах житейских сказал:
- Не любишь ты людей, князь.
Я поначалу оторопел. Как же так? Избы для холопов в Охлопкове построил, воинские избы поставил. Да что люди - я лошадям успел конюшни выстроить, чтобы не мокли и не мерзли. И люди мои все одеты и сыты, что далеко не у всех бояр случалось.
И только я собрался рот открыть для ответа, как митрополит, предугадав мой ответ, спокойно продолжил:
- Знаю, о телесном людей своих немало печешься: холопы твои и воины обихожены, не голодает никто, и у всех крыша над головой. А о душах их грешных некому радеть. Слабых в вере, а особливо оступившихся поддержать надобно, чтобы дальше не пали, в объятия диаволу. О сирых и немощных некому скорбеть и заступиться! Думаешь ли о сием в суете дней? Вот и церкви в усадьбе твоей нет.
- Так не успел еще, владыко. Почитай, на месте трех изб острог возвел, а потом - сюда, в Коломну воеводой направили.
- Не прощаешь ты людей своих. Вот и служивых шклядинских - в Москву, в Разбойный приказ свез, боярин по дороге Богу душу отдал - не доглядела, значит, охрана твоя.
- То не моя вина, сами на мою жизнь покусились да заговор учинили.
- Милосерднее к людям быть надо, прощать грехи. Где ты один грех простишь, Бог тебе - два. Будешь милостив к падшим, тогда и к тебе Господь наш милость явит. Затепли свечку пред алтарем за души людей православных, жизнями своими полнящих чашу жертвенности по неразумию и слабости своей, и тебе воздастся!
Митрополит осенил меня крестным знамением и пошел себе дальше. А меня сначала злость разобрала. Ведь без малого жизни не лишился. Однако же - Шклядин свое уже получил в виде отравленной стрелы, а к остальным я не питал ни злости, ни ненависти. Таких, пожалуй, и простить можно. Хотя все равно не по душе мне это. В церковь хожу, христианин, но я воин, и злу оружием противостоять должен, а не подставлять вторую щеку, если ударили по первой. И я не был бы тем, кем стал - боярином, князем, если бы спускал обиды.
Гордыня ли это? Я склонялся к тому, что это самозащита.
Меж тем тучи на горизонте снова начали сгущаться.
До меня дошли слухи, что на правом берегу реки Суры, притоке Волги, в двухстах верстах от Казани, поставили все-таки деревянную крепость Василь-город, впоследствии переименованную в Васильсурск. Значит, государь не отказался от намерения усмирить Казань. Сам я там не был, но, по словам купцов, город сильно укреплен.
Столица татарская окружена деревянными стенами с пятнадцатью башнями, а перед стенами - ров, шириной до семи и глубиной до пятнадцати метров. Внутри - кремль, обнесенный дубовой стеной с восемью башнями. И пушки на обеих стенах.
А самая главная сила - конница татарская. Делится она на две части: легковооруженные - это своего рода ополчение из пастухов и прочего простого люда, вооруженных луками и саблями. Их пускают вперед. Крутя перед неприятелем "карусель", они осыпают его градом стрел, нанося урон и расстраивая его ряды. А только потом в бой вступает тяжеловооруженная конница - своего рода костяк войска хана.
Она формируется из татарской элиты - эмиров, мурз, уланов, а также мелкой служилой знати - батыров и военных слуг, называемых татарами "чура". В отличие от простолюдинов, идущих в бой без доспехов, имеющих в лучшем случае тегиляи - бумазейные халаты, в подкладку которых вшивали железную проволоку, эти воины имели брони - куяки, юшманы, ко-лонтари, бехтерцы. Голову защищали стальные шлемы - мисюрки, в виде плоской шапочки с железными наушами и железной сеткой, прикрывающей лицо и шею. У богатых - шлемы-ерихонки: высокие, конические с наушниками, назатыльниками и козырьками с опускающимся наносником.
На вооружении татарские конники имели копья длиной до трех-четырех метров с четырехгранным закаленным наконечником, которым легче пробить защиту противника, а также сабли и ножи. Изредка применяли боевые топоры и шестоперы. Лошади у такой конницы были рослые, под высоким седлом арчаком, также закрытые в бою броней - чалдаром, укрывающей морду и грудь коня. Такая конница не уступала европейской рыцарской, но, в отличие от них, никогда не шла в бой в первых рядах. Сначала в бой вступали конные лучники, а затем оборона противника проламывалась сим железным кулаком. Бились татары умело, яростно и зло.
Брал ли в расчет государь эти обстоятельства, подсказывали ли их ему воеводы, я не знал. Но по весне 1524 года, когда уже просохли дороги, государь снова объявил о предстоящем походе на Казань.
И закипела подготовка к походу. Проверялось оружие, готовились стрелы, целыми возами собиралось продовольствие, изготавливался порох для пушек и пищалей, лилась картечь свинцовая, ядра каменные и чугунные, ремонтировался такелаж на судах.
Решено было идти на супостата тремя большими группами: водным путем везти пушки и часть пехоты; командовал этой флотилией князь Иван Палецкий. Вторая рать, пехота - ополченцы и стрельцы, воеводой которой был Иван Вельский, шла через земли черемисов. Третья рать - конная, наиболее мобильная, была разделена на полки, во главе которых были свои воеводы.
И, как всегда, подвела торопливость, несогласованность совместных действий и самонадеянность воевод. Я с сожалением увидел, что уже на этапе подготовки войска к выступлению были допущены существенные недочеты, сказавшиеся впоследствии на результатах кампании.
И главной, на мой взгляд, ошибкой было то, что даже дата выхода всех сил к Казани не была установлена. Рати выдвигались по мере сбора, шли обособленно друг от друга. Достаточно сказать, что пехота Вельского подошла к Казани седьмого июля, а артиллерия, конница и обоз с продовольствием прибыли только месяц спустя! Ратники голодали, люди ослабели, боеспособность войска упала, боевой дух и настрой уступили место унынию и пораженческим настроениям.
Я был назначен воеводой Сторожевого полка, сплошь конного. Мы даже своего обоза не имели, ввиду того что путь предстоял неблизкий, и обоз, будучи гирей на ногах, сильно бы замедлил нашу скорость.
Полк мой, являясь резервом для главных сил, шел за основной ратью, в арьергарде, заодно прикрывая тылы от удара в спину. В него вошли боярские дружины из многих городов, в том числе - из Коломны, и моя личная дружина, охлопковская, под командованием Глеба Кочкина. Ратники Макара и Федора были под его рукой, но десятку Федора я старался держать поближе к себе. Воины они опытные, не раз проверенные в боях, и главное - я им доверял. Знал, что если в бою Федор сзади, мне не нужно опасаться удара в спину. Он костьми ляжет, но тыл мне прикроет. А где-то впереди, среди других ратников вологодского ополчения был и сын мой Василий. Сам я его не видел - не успел застать в сборном лагере, но мне о нем говорили. В мой бы его полк, все под приглядом был бы. И не в обоз бы я его определил, сало жрать - так же, как и другие, тянул бы службу, но мне было бы спокойнее. Молод еще, горяч, далеко вперед не зрит, ситуацию не просчитывает.
Ушли вперед основные силы, тронулись в дорогу и мы. Многие из моих ратников, участвовавших в прошлогоднем походе, были настроены не очень-то по-боевому. А все потому, что под командованием Шах-Али мы не снискали себе славы, не добыли трофеев, а только понесли потери да едва лошадей не загнали, потому как дольше одной ночи нигде не стояли, опасаясь ответного татарского удара.
Как обычно, я выслал во все стороны дозоры, передвигавшиеся с полками параллельно, но в отдалении на пять-семь верст.
Встречали мы и татарские разъезды - но три-пять конников. Издалека они наблюдали за нашим передвижением, не приближаясь и не делая попыток напасть. Несколько раз я посылал на их перехват дружинников, но они неизменно возвращались ни с чем.
- Утекли куда-то, воевода. В лесу скрылись, как их искать?
Плюнул я в конце концов на татарскую разведку - только ратников без проку вымотаю.
До Казани оставалось еще около ста верст, может - чуть поболее, когда случилась беда.
Дозорные мои перехватили нескольких пеших русских ратников, пробиравшихся к нашему войску, и доставили ко мне.
- Кто такие? Из полка своего сбежали, струсили до боя? - свел я в гневе брови.
- Помилуй Бог, воевода! Беда страшная. Мы из судовой рати, что под рукою князя Палецкого. Разбили нас, всех побили, только единицы живыми и вырвались.
- Лжете, псы смердящие! У князя флотилия, он по Волге-матушке вниз идет. Как могли его татары побить, коли у них никаких судов нет, окромя торговых?
- Не гневайся, боярин! Смени гнев на милость, выслушай.
- Говорите, только коротко и четко.
- Везли мы на судах пушки, порох и судовую рать. Много судов было - девять десятков. Встали у берега на ночлег, здесь татары и напали. Дозоры вырезали, а мы - спали. Не знаем, уцелел ли кто, кроме нас?
Вот это новость! Как обухом по голове. Ведь если то, что они рассказали - правда, значит, войско лишилось пушек и огненного припаса. Выходит, штурмовать Казань просто нечем. Без пушек город не взять.