Руководила "штабом" Софья. И делала это довольно умело. Сперва четко распределила обязанности. Себя назначила ответственной за агитацию среди бояр и купцов, Олексаху - среди простого люда. Гриша возглавил отдел наружной рекламы. Агенты (Олег Иваныч, естественно, использовал и административный ресурс) рыскали по всему городу - добывали сведения относительно желаний жителей всех городских концов и пригородов. Все их желания тщательно фиксировались, затем жители собирались на местное вече, где обязательно выступал либо Олег Иваныч, либо его доверенные лица. Причем не только обещали - делали:
на деньги спонсоров - ивановских купцов - поправили покосившийся мост через Федоровский ручей - летом было обещано построить новый; отремонтировали фасад церкви Бориса и Глеба на Загородцкой, подновили ворота на Людином конце, возле круглой Алексеевской башни, издали похожей на толстую тетку. Много чего сделали - и все за короткое время. Гришаня весь измазался киноварью - рисовал предвыборные плакаты - новшество, введенное лично Олегом Иванычем. Так и ходил Гриша немытый - все недосуг было. Плакаты расклеили на главных улицах - Славной, Пробойной, Кузьмодемьянской, Прусской. На Торгу и в Детинце - само собой.
Текст сочинил Гришаня, включив в него всю предвыборную программу.
"Боярин Олег Иваныч Завойский, славный муж, радеет за народ новгородский!
Мост поправлен через ручей - летом новый будет. Ворота Алексеевские уже покрашены - весной все остальные починим. Дороги замостим и улицы, которые худые.
О налогах и податях: какой муж новые земли або пустоши распахал - налогов никаких трое лет не брать. Буде кто из торговых людей захочет заводить мастерские или открывать какое новое дело - так тому и быть, разрешенья на то ни у посадника, ни у тысяцкого, ни у князя не спрашивати, сборы год не платити. Зато обязательны налоги - на воинство новгородское, что будет ополченья вместо, на пушки, на стены городские да башни - то от ворогов лютых, для новгородской свободы охранения.
Войны да брани ни с кем не учиняти, ни с Орденом, ни со свеями, ни с Москвой, ни со Псковом. А буде сунутся - отпор надежный давати. С Ганзой замириться и торговлю, как прежде, вести.
Как сказано, так и будет, да благословит нас Господь!"
Соперники Олега Иваныча - бояре Ерофей Кузьмич да Нефил Дмитриевич - тоже прилагали усилия не меньшие.
Ерофей Кузьмич на свои средства побелил городскую стену - считай, почти что треть Плотницкого конца - от Борисоглебской башни до Косого моста, что по Московской дороге.
Нефил Дмитриевич - тот деньги берег, все больше занимался черным пиаром. То кричали его людишки на Торгу да вымолах, что боярин Олег Иваныч захудалый, не знатный, а Ерофей Кузьмич так вообще из купцов - теперь вот захотели оба со свиными рылами в калашный ряд. Данные сведения, конечно, больше знати - "золотых поясов" - касались. Да ведь у них, у знатных, и деньги, и сила, и власть.
Ну, тут пришлось Софье подсуетиться, по гостям поездить, речи вести да уговаривать. Уговорила. Уж в ее-то знатности сомневаться не приходилось. Больше даже не с боярами спесивыми толковала Софья, а с женами их, матерьми да дочками. О том, чего не написал Олег Иваныч в программе, да что хотел провести: дать избирательные права женщинам новгородским. Не только пассивные, но и активные, чтоб могли должности важные исполнять, включая и посадничью даже.
Дело такое новгородским теткам шибко понравилось. Правда и есть - надоели уж эти мужики!
Чуть вольности новгородские князю Московскому не профукали! Надо, надо власть женским умом хитрым разбавить. Про то уж пол-Новгорода шушукалось в теремах да светелках девичьих.
Поистине для Олега Иваныча это был туз в рукаве. Куда там соперникам! До такого - баб на должности избирать - никто еще не додумался, кроме вот Олега Иваныча. Да и того, честно говоря, Гриша на мысль навел - перечел недавно Аристофана "Женщины в народном собрании".
И как хорошо получилось! Днем бояре-соперники знатных людей в свою пользу склоняют, ну а ночью жены в дело вступают. А ночная кукушка завсегда дневную перекукует - есть такая пословица.
Выбрал Олега Иваныча народ новгородский - криком изошел на площади перед вечевым помостом. В храме Софийском Феофил-владыко лично приветствовал да молебен чел во здравие! Одна формальность осталась - утверждение княжеское. Раньше для Новгорода - тьфу! Да ведь не то после Шелони. Обязаны с московским князем советоваться. А ну как не утвердит князь?
Правда, время выборов для Новгорода сложилось удачно - не так для Москвы. То пожар - почти весь город выгорел. То мор. То татары. То родные братья Великого князя Ивана бунтуют, не хотят терпеть его тяжелую руку.
Да и боярам московским знатным, глядючи на Новгород, завидно. Вот бы и у них, в Москве, таковые штуки завесть, как в иных заморских землях, скажем, в Английской или Французской. Сами-то они, москвичи, не видывали, а змеи-новгородцы сказывали, будто в тех землях басурманских, кроме королей, еще и мужи знатные (и даже простые торговые мужики!) власть имеют, на сборище собираючись, самим королем уважаемое. Сборище то парламентом именуется или Генеральными Штатами. У Литвы поганой и то Сейм есть, у Новгорода - вече. А Москва что ж, хуже? Эх, побольше бы бояр знатных да от князя землями независимых, тогда бы… Или пора уже? Грохнуть кулаком перед Иваном: хватит, направился, дай же и людям знатным свое слово молвить!
Иван, те настроения зная, пресекал их жестоко. Не один и не два боярина странной смертью погибли. Страх поселился в Москве, страх перед гневом государевым. Да он никогда и не уходил оттуда. Ничего, кроме ненависти, не вызывал у Ивана и Новгород - жаль, не додавил тогда, на Шелони! Да покуда недосуг им заняться - своих проблем полно. Свои-то бояре, ух, змеи лютейшие, ужо держитесь, покатятся скоро ваши головы. Слава Богу, хоть еще торговые мужики не бунтуют. Пусть только попробуют, сволочи! Всех к ногтю! Войска верного хватит. А то моду взяли, на иные земли смотреть, сравнивать, думать. Не думы те богопротивные московскому люду нужны, а в благолепие княжеское вера! Зря, что ли, женился на византийской царевне Софье? Вот уж где крепкое государство - в Византии. Базилевс - все остальные - ничто. Вот так и в Москве надо! Жаль, пала Византия. Но Москва теперь - ее наследница. Второй Рим - Константинополь, Москва - третий. А четвертому не бывать! Потому нечего на басурманские страны смотреть, очи да языки поганить. Все, что в Москве Великий князь делает, то и есть правда. Все остальное - ложь и богохульство. Дай Бог управиться с пожаром да с боярами. Татары еще… Ладно, всех побьем, а уж потом за Новгород примемся.
Ох, уж этот Новгород - словно бельмо на глазу. Выкорчевать, вырвать с корнем эту новгородскую заразу - вече да права какие-то. Какие, к чертям собачьим, права могут у худых мужиков быть, кроме как перед княжьим величием башку благоговейно склонять? То и боярам уразуметь не худо, ну а дворяне и так послушны - землицу-то им кто дает? То-то же! Князюшка! Хочет - даст, хочет - отнимет. Его государева воля. А Новгород - сжечь, чтоб и не было! Ну, это не сразу. Пока же…
Кого они там посадником выбрали, государя не спросясь? Боярина Завойского. Не знаю такого. Старый-то посадник был, Епифан Власьевич, дурак дураком. Наверное, и этот такой же. Да черт с ними обоими. В следующее лето - новый поход. И к ногтю их всех, к ногтю.
- Эй, кто тут, в покоях? Дьяка Курицына сюда! Да побыстрее!
- Звал, великий государь?
- Звал, звал… Новгородского посадника утверждаю. Все равно сейчас не до них, а не утверди - так ведь нового-то, чай, не выберут. Оттого нашей государевой чести поруха. Так?
- Так, великий государь.
- Ну, а раз так, отправь кого-нибудь в Новгород от моего имени. Да не из знатных кого. Так, худородных. Не шибко-то честь Новгороду… Все понял?
- Исполню, великий государь.
- Ну и исполняй. Да, скажи-ка, Федор, что братцы мои разлюбезные поделывают? Вот где змеи-то притаились.
Вырвавшись из дому, без оглядки бежала вдоль по Молотковой улице Марья, красавица греческая. В черных глазах ее застыла жгучая обида, катились по щекам злые слезы. Ветер сдувал их, сушил, морозил лицо. Черные косы бились по плечам, распахнулся полушубок. Прочила мать, Фекла, в женихи Маше давешнего старого урода. Низенького, плюгавенького, с бороденкой, как у козла. Нет! Никогда! Ни за что! Уж лучше Ондрюшка. Или… в проруби утопиться? Нет, убежать! Да, убежать. Вот прямо сейчас! Да не одной, а вместе с Ондрюшей. Одной-то страшно, а тот и сам бежать не раз подговаривал! Убегут далеко… Хоть в Тихвин, где икона.
Про икону ту чудесную рассказывали в Михалицком монастыре монахи. Сказывали, всех привечают в тех краях. Хоть и тоже новгородская земля - Тихвин - а от Новгорода куда как далече. Уродец козлобородый вовек не сыщет! Мать вот только жалко. И сестер, и братьев. Эх, удалось бы хоть как-то разбогатеть, хоть чуть-чуть, немножко. Из нищеты проклятой выбиться.
Может, в ушкуйники Ондрюше пойти? Не молод ли? Да нет. И помоложе него в ушкуйники хаживали. А зачем в ушкуйники? Он ведь года два уж у мастера Тимофея Рынкина замки делает.
А Тихвин тоже кузнями своими славится. Чай, и Ондрюше работа найдется. Но захочет ли бросить отца своего, семейство? Они ведь тоже бедные. Пойдет ли со мной? Пойдет. Вроде любит. А там, Бог даст, и случится счастье. Матери будут серебришко присылать с оказией, да Ондрюшиным… Господи!
Не заметив присыпанную снегом ямину у трапезной Михалицкого монастыря, свалилась Маша. Хорошо, не убилась. Снег мягок оказался. Оглянулась, из ямы вылезая. Не видал ли кто? Ведь позорище! Скажут потом матери - видно, бражки перепила девка. А мать… Рука у нее тяжелая. Вон как по щеке вдарила - до сих пор красная.
Возок крытый по дороге от трапезной ехал, около ямы остановился. Подняла глаза Mania - глядь, а из возка-то плюгавец тот выходит! С бороденкой козлиной. Правду говорят, помянешь нечистого - он и объявится.
Кинулась Маша бежать - да вскрикнула вдруг. Ногу, в яму упав, подвернула.
Плюгавец кивнул кучеру. Тот нагнулся - ух и здоров же! - поднял на руки, понес к возку.
Маша уж было в крик…
- Не обижу тебя, девица, - дребезжаще, будто старик какой, промолвил плюгавец. - Знай, не хочу я на тебе жениться. И в мыслях такое не держивал - губить ваше с Ондрюшей счастие.
Вот так да! Удивилась Маша, даже рот от удивления открыла. Не заметила, как и в возке оказалась.
- Собрался я в монастырь вскорости. В дальний, Антониев-Дымский. В монасях решил жизнь свою закончить.
А вроде и не злой он… как его… Митрий Акимыч. Смотрит ласково, ровно отец родной.
- Понравились вы мне. И ты, и суженый твой, Ондрюша.
- Не суженый он мне пока.
- Ну, не суженый, так ряженый, дело молодое, знакомое… Хочу напоследок, в мирской своей жизни, дело сотворить доброе. Есть у меня знакомец на посаде дальнем, Тихвинском.
- Ой! - вскрикнула Маша, зарделась.
- Завел он мастерскую ткацкую, а прях не сыскать. Не просто так - за плату. Да при монастыре женском жить. У тебя пальчики долгие, проворные - как раз бы ему подошла. Да и для парня твоего дело найдется. У знакомца-то моего - кузня да мастерская замочная. Подмастерье рукастый нужен. Живет он хоть и небедно, да одиноко. Детушек Бог не дал, к старости некому и поддержать, в делах помочь. Ондрюша-то, говорят, замки делает?
- Делает. В учениках он у мастера Тимофея Рынкина, самого Анкудинова Никиты племянника.
- Вот и славно. Сделаю под старость доброе дело - и в монастырь. Иноческий постриг приму. По секрету скажу… Мать-то твоя, Фекла, горбуну-тиуну со Щитной хочет тебя отдать. Знаешь, горбуна-то?
- Как не знать! - Сердце Маши захолонуло от тоски. - То верно ли?
- Верно, верно. То мне сейчас только келарь Амвросий сказывал. Так поедете, с Ондрюшей?
- Поедем, батюшка! Куда хошь поедем.
- Так Ондрюша согласен ли будет?
- Согласен!
Ах, краса, прямо царевна греческая! Такую бы… Ладно, пока о том не время думать. Митрий Акимыч поскреб бородку:
- Ты только матери не проговорись. Мы уж потом, как отъедете, сами все объясним, с Амвросием. Так что еще и благословенье ее получишь!
- Благодарствую, мил человек!
Вот ведь попадаются на свете святые люди! А она-то, дура, как раньше об этом Митрии думала!..
Митря говорил что-то ласковое, пока возок ехал к Машиному дому, держал девушку за руку. Та тихо смеялась, не в силах поверить своему будущему счастью. Ну, пусть пока и не так люб Ондрюша, да парень хороший. Стерпится-слюбится.
Козлобородый Митрий теперь казался ей совсем другим - великодушным, благостным. И голос у него вовсе не дребезжащий - добрый, ласковый голос. Не видела Маша полуприкрытых веками глаз Митри - похотливых, жестоких, беспощадных.
Незадолго до того побывал он в доме у Феклы. Гостинцев привез детям, разговаривал долго. Сказывал, будто открылся в любви своей Маше и та не отвергла его. Говорил, что богат изрядно, что будет у него Маша, словно у Христа за пазухой, как и все Феклино семейство. Вот, правда, отец-келарь из монастыря Михалицкого сказывал, некий Ондрюшка-смерд, Никитки Листвянника сын, подговаривал Машу бежать. В Москву решили податься, чтоб не сыскать никогда было. Как бы не сбежала раньше времени, Маша-то.
- Ты, Фекла, о разговоре нашем ей не говори ничего. Так, присматривай иногда. А как что худое заметишь - сразу беги к келарю.
- К отцу Амвросию?
- К нему.
- Сполню, батюшка.
- Ну, Бог в помощь.
Вечером, вытянув ноги к горячей печке, сидел Митря на лавке, в старом доме покойного боярина Ставра. Не нашлось у боярина смелой родни, чтоб высудить дом и усадьбу у московского князя. Так и поселились в доме московские, да и Митря прижился. А вольготно без Ставра - сам себе хозяин! И все дворовые девки - твои!
Девки, значит… Хлопнул Митря в ладоши, слугу позвал:
- Эй, Максютка!
- Здесь, батюшка! - высунулся в дверь чернявый косоротый парень. Видно, в детстве порвали в драке рот, так и сросся, налево губами скособоченный.
- Собирайся. Засветло поскачете с ребятами. Сам знаешь куда… Скажешь, есть для Аттамира-мирзы товарец. Парень и девка. Обоим лет по шестнадцать. Девка - красоты неописуемой. Ровно царевна греческая. Самому бы оставил, да деньги нужны… Ежели возьмет обоих, отправим обоих. Ежели только девку, то… Ну, там видно будет. Скорее всего, парня порешить придется.
- Сделаем, батюшка Митрий Акимыч! Порешить - это мы враз, сам знаешь.
- На то вас и держу, смердов.
Над ночным засыпающим Новгородом вставала золотистая луна. Лаяли-заходились собаки во дворе усадьбы. За городской стеной воем отзывались волки.
Олег Иваныч устало посмотрел на заваленный бумагами стол. Новая должность куда как хлопотна. Прежний посадник, Епифан Власьевич, возиться с бумагами не любил и просто забрасывал их в огромных размеров сундук, безо всякой регистрации. Думал поручить потом дьякам, да благополучно о том забывал, о чем не особенно и печалился. Пес с ними, с бумагами.
Разобраться с подобным архивом оказалось делом трудным. Хорошо еще, помогал Гриша.
Вот и сидели они сейчас вдвоем, полуночничали. С утра намечался молебен. Потом - ливонское посольство. Потом - купцы-ивановцы. Потом… В общем, не продохнуть.
После вечерни - а они ведь с Гришей и туда не поспели, грешники! - заглянула Софья, поглядев на суженого, покачала головой да махнула рукою: сиди уж, разбирайся. Сегодня вечером обещались прийти новые подруги, из тех боярынь, с которыми Софья близко сошлась во время предвыборной агитации. Устроить небольшие посиделки, вспомнить девичество, заодно порешать, как ловчее провести через вече и Совет Господ закон о женском равноправии. Ну, хотя бы пока в вопросах голосования… Мужья на посиделки не пустят? Пусть только попробуют! Забыли, как горшки с кашей в головы летают?
Ульянку, кстати, тоже позвали, секретарем - решения новоявленного женсовета записывать. Гришаня только и посетовал, что прошлой ночью слишком уж мало читал Ульянке Аристофана. "Женщин в народном собрании".
Услыхав такое, Олег Иваныч засмеялся. Не просто засмеялся - захохотал:
- Ночью, Гриша, делом заниматься надо, а не книжки умные читать!
Гриша надулся, углубившись в бумаги. Аккуратно раскладывал в разные кучи, в соответствии с их принадлежностью. Уголовные дела - к уголовным, имущественные тяжбы - к имущественным, земельные - к земельным.
- А вот это не знаю, куда и класть. Глянь-ка, Иваныч. Вон, тут человек пропавший… И вон, тоже такая же заява.
- Складывай пока вон в тот угол, потом перечтешь и выпишешь общее.
- Какие красивые девки! - не отрываясь от чтения бумаг, заметил вдруг Гриша.
- Ты чего это про девок? Ульянки, что ли, мало?
- Да нет, - Гриша смахнул со лба прядь длинных волос. - Вот ты сказал выписать общее. Я и выписываю. И смотри, что выходит: все пропавшие - а тут уже восемь случаев за последние два года - красивые молодые девчонки. Одной шестнадцать лет, другой четырнадцать, третьей…
- И что, все красивые?
- Сейчас прочту описание. К примеру, вот…
- Ладно, верю. Только в чем тут странность? Мало ли мест для зарабатывания денег найдет себе красивая девушка? Если, конечно, наплюет на общественную мораль и нравственность.
- На что наплюет?
- На родителей и правила благочестия.
- А!
- Бэ! Из каких они все семей?
- Сейчас посмотрю… Гм… Похоже, все из бедных.
- Ну вот, я и говорю.
Олег Иваныч вытер со лба пот. В палатах было жарко натоплено. Подошел к окну из венецианского стекла, распахнул. С улицы ворвался свежий ветер и громкая ругань стражников. Олег Иваныч прислушался. Ругались, похоже, по-латыни. Гм…
- Слышь, Гриша, чего это они там расшумелись? Сбегал бы, посмотрел? Заодно голову проветришь.
Отрок недолго отсутствовал. Вернулся… в компании португальского дворянина Жоакина Марейры!
- Жоакин!!! Вот так встреча! Какими судьбами?! Блин, как же это по-латыни?
- Сик транзит глория мунди, - улыбнулся в бороду Жоакин. - Так проходит слава земная. Это я о сокровище.
- Ты его вывез наконец?
- Вывезли. Но без меня. Полагаю, некий хорошо известный тебе Касым…
- Не переживай, Жоакин! Думаешь, зря я так настойчиво приглашал тебя в Новгород? На Ладоге заложим верфь. Будем строить когги.
- Когги? - Жоакин Марейра презрительно хмыкнул. - Каравеллы! Только каравеллы, друг мой!
- Хорошо, каравеллы! Ты как здесь? Через Швецию или Литву?
- Через Литву. Ехал с купеческим обозом. Я ведь разорен - интриги конкурентов! Моя верфь в Порто описана и продана за долги. Работники разбежались. Долговая тюрьма неминуемо ждала и меня. Оставалась еще надежда на сокровище, но… На острове Святого Бернара я обнаружил только опустевший колодец. Нечем было даже расплатиться с капитаном судна, что я нанял. Хорошо, тот удовлетворился авансом и подкинул меня до Брюгге. Я продал все драгоценности, что были при мне, - перстни, цепочку, даже ножны. Вот, наконец, добрался. Скажу вам, сеньоры, это был нелегкий путь, очень нелегкий. Особенно в Литве и псковских землях. Несколько раз на нас нападали разбойники. О, сколько раз я вспоминал о твоей аркебузе!.. Кстати, она еще цела?
- Цела, цела.