Пока грубиян расстилается, в палату входят Надеин с Матавкиным, озабоченно перешептываясь. Оба в халатах, больше похожих на белые подпоясанные платья. Диковинного вида шапочки, как из исторических фильмов. Смотрится для меня как минимум странно. Матавкин незаметно подмигивает, указывая зрачками: "Свали, мол, пока!".
Свали так свали… Я не гордый!..
Исчезаю из поля зрения, и, пока медперсонал проводит консилиум, считаю ворон. Или овец. "Почитать бы что дали. В наших-то больницах хоть газеты иногда бывают… Интересно, а у вас здесь что? "Вестникъ броненосца"? Или стенгазета "Бой японцамъ"?.."
В уме прикидываю – подойдет ко мне Матавкин или нет? Есть еще пара вопросов к товарищу. Перед визитом к адмирал-супостату. "Ну навести же своего больного! Ты же меня принимал и откачивал!.."
Матавкин строг и занят делом…
Проходит около часа. Пару раз долетает звук склянок: сначала один сдвоенный удар, примерно через полчаса сдвоенный удар, за ним еще один. Интересно, сколько это времени? Надо будет разобраться подробнее…
Неожиданно до меня доносится знакомый запах. Аж в голове замутило… "Табак! А я вторые сутки не курю уже! Грубиян задымил. Блин… Не выдержу, скажу Матавкину, чтоб сигарет принес! Алена Карра на меня нет…"
А вот, собственно, и господин младший врач ко мне идет. Наконец-то!..
Матавкин присаживается напротив, вид у него уставший. Эх, Матавкин… То ли еще будет в твоей жизни… Или не будет?
– У меня десять минут, пока Надеин ходит докладывать. Не вставайте, лежите.
Оглядывается на матросов. Курильщик улегся и, похоже, уснул.
Взволнованно выкладываю сомнения про Рожественского и адекватность. Не забыв упомянуть глухого денщика, кличек капитанам и вообще – всего самодурства адмирала. Против ожидания, Матавкин не возмущается и не противоречит, спокойно слушая.
Закончив монолог словами "полный неадекват", я пристально вглядываюсь в лицо слушателя, ожидая вердикта. В глубине души рассчитывая на опровержение и взрыв негодования. Весьма, надо сказать, рассчитывая!
– Что я вам могу ответить… – теребит он пояс халата. – Зиновий Петрович бывает несдержан и груб, это верно. Особенно в последнее время, в связи с обострившейся… – сдержанно замолкает.
Подагрой?..
– Что касается его качеств как флотоводца… – Закончив теребить пояс, он переходит к рукаву. – Сам адмирал Макаров отзывался о нем как о талантливом и надежном командире.
А вот этого я не знал. Такая оценка из уст Макарова наверняка дорогого стоит!
– От себя же лично могу заявить, что это весьма сложный и противоречивый человек. Но точно знаю… – Закатав рукав до локтя, Матавкин раскатывает его назад. – Зиновий Петрович патриот каких поискать. И желает нашему отечеству исключительно блага!
Отечество… Благо… Высокопарно как-то! Сразу вспоминаю чиновников из телевизора с лицами судаков в маринаде. Все как один счастья родине хотят! Спроси хоть каждого!..
Он поднимается.
– Советую в предстоящей беседе быть предельно кратким и лаконичным. Покажете ваш… – запинается. – Прибор… И сразу переходите к будущему сражению. Опишите факты, не вдавайтесь в лирику. Он это любит. Душой я буду с вами, господин Смирнов! Сейчас простите, необходимо бежать… До вечера!
– Последний вопрос, Аполлоний… Михайлович! – Я останавливаю его. – Мне к адмиралу ничего другого не дадут? – провожу по рубашке. – Так и пойдем?
Матавкин скептически оглядывает мой интимный прикид, после чего задумывается.
– Наденете мое гражданское платье. – Он поднимается. – Встаньте, пожалуйста!
Встав, я оказываюсь почти на голову выше врача. Чего и следовало ожидать. А ты думал, я просел, пока валялся? М-да, за последнее столетие люди явно прибавили. Не скажу, что я слыл в своем времени великаном, бывали и повыше…
– Будет, конечно, жать, но выбора нет. Сейчас простите, бегу!
Матавкин откланивается и исчезает за дверью, все же успевая по дороге нагнуться к больным.
Про сигареты-то я ему так и не сказал… Стрелять у матросиков совсем уж неудобно. К тому же тот, что курил, – крутил самокрутку, если не показалось. А я и не умею. Придется терпеть…
– Миноносцы по правому борту!
Голос с мостика. На его месте груда помятого и искореженного металла, но кто-то там все же есть.
Оборачиваюсь. Солнце село, но, приглядевшись, можно заметить очертания нескольких кораблей. Их силуэты выделяются на фоне полосы заката.
Очень неудобно передвигаться, броненосец сильно накренился вправо. С трудом ползу по скользкой палубе к борту. К тому, что выше. Цепляясь за все, что подвернется под руку. Передо мной зияет огромная дыра от попадания… Хватаюсь, острые края впиваются в ладонь. С трудом подтягиваюсь и ставлю ногу, едва сохраняя равновесие. Можно запросто провалиться внутрь, а там чернота. Замечаю на руке кровь… Да здесь везде кровь! Вся палуба липкая, в ней… Везде осколки досок, множество дыр, бесформенные куски… Тел?
Справа чернеет силуэт башни. Это, должно быть, носовая, двенадцатидюймовая? Сорвана с направляющих, гигантский подшипник причудливо выгнут и искорежен. В отблеске пожара виднеется правый ствол, безвольно опущенный на палубу. Второго орудия просто нет, оно сорвано.
Повсюду следы пожара, все иссечено осколками. В воздухе стоит острый запах гари вперемешку с чем-то сладковато-приторным…
Где экипаж? Кто-то же должен быть поблизости?.." Упорно продолжаю подниматься, пока не добираюсь до ограждений левого борта. Лееров… Самая высокая точка, отсюда можно осмотреться.
Корабль сильно разрушен, но не мертв, как показалось сначала. Продолжает бороться, пульсируя невидимой жизнью. Корпус легко вибрирует – значит, машины еще работают. В надстройке справа тяжело протопали шаги. Мелькает огонек фонаря дальше, ближе к корме. Оттуда же слышны невнятные голоса. Похоже, сильный пожар где-то на палубе надстроек. Пламени не видать, только причудливо отбрасываемые тени и треск говорят о том, что оно есть.
Вдали отголоски канонады, словно на горизонте собирается большая гроза. Раскаты грома не прекращаются ни на секунду. Только я-то хорошо знаю, что это совсем не он…
Стон справа. Протяжный, от него мурашки по коже. Где источник?.. Подбираюсь ближе, стараясь не съехать по скользкой палубе. Впереди порванные мешки с песком. Вроде голос раздавался из-за них?.. Перебирая руками, замечаю раскинутое тело…
Черный китель напрочь изодран, одного погона нет. Второй в таком состоянии, что не разобрать. С первого взгляда ясно – офицер не жилец: вместо правой руки культя с остро торчащей костью, тело иссечено осколками. Лицо в крови, с каждым выдохом пузырится красная пена. Глаза широко открыты, взгляд в никуда. Все же сдергиваю с себя рубаху, пытаясь соорудить что-то вроде жгута. Рву ее – не поддается… Стискивая зубы, делаю еще усилие – ткань с треском рвется. Так-то лучше!.. Обматываю плечо поверх одежды, с силой затягивая узел….Все равно бесполезно, ран слишком много… Надо санитаров!..
Из нагрудного кармана вываливается что-то блестящее, повиснув на цепочке. Наклоняюсь ниже – серебряные часы. Красивые. Нагибаясь еще, разбираю время: восемнадцать пятьдесят…
– Санитары!..
Крик безнадежно теряется.
Взваливаю раненого на себя.
Куда ползти? Лазарет на корме. Надо затащить внутрь, там помогут!
Поблизости грохает выстрел. Малый калибр… Наши стреляют?
С моря немедленно приходит частый ответ. Поднимаю голову – вспышки оттуда, где видны силуэты японцев. Пока недолеты – снаряды падают в море, некоторые взрываются от касания с водой. Шимоза, мать ее…
Броненосец редко отвечает кормовым орудием. Начинаются первые попадания: слышен взрыв, затем еще… Внезапно что-то громко ухает за рубкой. Корпус вздрагивает, словно судно налетело на мель… Вспышка настолько яркая, что теряю зрение на несколько секунд.
Двенадцатидюймовый попал?..
Крен увеличивается, я отчаянно цепляюсь за стык палубы с бортом, пытаясь удержаться.
Проползая еще несколько метров, решаю подняться и нести, так быстрее! Наклоняюсь к раненому – мертв… Осторожно закрываю ему глаза: "Спи спокойно, ты отмучился…"
– Мина, мина попала! В правый борт, подлая!.. – Громкий крик с мостика заставляет меня вздрогнуть. – Еще одна плывет!.. – В голосе бессильное отчаяние.
Где я его мог слышать?.. Македонский?!
Вскакиваю на ограждение, хватаясь за торчащее железо. Пытаюсь рассмотреть торпеду и одновременно не свалиться. Ничего не видать, лишь вспышки со стороны японцев…
Слепящий свет больно бьет по глазам, и меня высоко подбрасывает, сильно ударяя о палубу. Слух теряется, звон тысячи колоколов в голове…
Краем сознания понимаю, что бессильно скатываюсь вниз – туда, откуда приполз. Руки будто плети и совсем не слушаются хозяина… Пытаюсь зацепиться хоть за что-нибудь, но тело тяжелее жалких попыток и с легкостью срывает усилия пальцев… Все тщетно!
Наконец останавливаюсь, натыкаясь на препятствие. Чувствуется, как броненосец дрожит в агонии, ежесекундно принимая в себя сотни тонн воды. Крен быстро увеличивается, и через пару мгновений корабль окончательно заваливается. Подо мной море и падающие в него обломки… Двенадцатидюймовая башня с громким скрипом отделяется от корпуса, повисая над водой на металлических внутренностях. Что-то тяжелое бьет по голове, оглушая.
Вместе с сознанием ко мне медленно возвращаются звуки ада – скрежет и звонкий гул, словно кто-то очень сильный и злой рвет толстые стальные канаты.
Попадания в корпус не прекращаются: японцы все еще не прекратили обстрела!
Пространство наполняют крики, стоны и ругань. Люди, появляясь отовсюду, в панике прыгают в воду. У кого в руках матрас, а кто и просто так…
Окончательно придя в себя, соображаю, что меня держит: падение остановил трап на мостик. Помешала нижняя часть – осталось лишь три ступеньки, остальные отсутствуют. Правая нога застряла между первой и второй и безнадежно зажата… Из последних сил пытаюсь выдернуть – не поддается!
– Эй, помогите! Кто-нибудь! – Голос бессильно теряется в грохоте и криках.
Палуба нависает над головой, закрывая небо. Становясь моим небом…
– Братишка! Эй, братишка!
Открываю глаза, не понимая, где нахожусь. Лоб мокрый, сам в испарине. Голова раскалывается, причиняя боль каждым движением. С трудом поворачиваюсь – рядом перевязанный матрос-курильщик. Лицо взволнованно:
– Ты кричал во сне, дай, думаю, будану… – тараторит он, смешно окая. – Сонливого не добудишься, ленивого не дошлешься! – бойко подытоживает сын Рязанской губернии.
Хм… Что бы это значило?.. Сонливого, ленивого…
С трудом усаживаюсь, постепенно приходя в себя. Матросик бесцеремонно меня рассматривает:
– Я господина врача не стал кликать, дай, думаю, сам разбужу. – И без всякого перерыва протягивает руку. – Семен!
– Слава… – пожимаю стальную ладонь. Ощущение, будто сунул руку в тиски.
– Хороша трава – хороша отава, хороший солдат – хороша и слава! – подмигивая, разражается он новым перлом.
Какая трава? Какая такая "отава"?..
Словоохотливый кладезь пословиц между тем и не думает успокаиваться. Похоже, он только начал. Скучно ему, в кочегарке-то веселей, поди:
– Слушай… – наклоняется он ближе. – По кораблю слух пошел, будто ты японский водолаз…
Чего?! Какой я тебе водолаз?.. Охренел совсем? Еще и японский!..
Видя реакцию, тот сдает чуть назад:
– И я тоже думаю – не он! Говоришь по-нашенски, звал во сне – тоже мамку…
Хм… Я же тебе не радистка Кэт! Чай, подготовленный шпион… Еще и водолаз к тому же…
Разговор понемногу начинает меня веселить. Несмотря на сильную головную боль.
Увидев улыбку, тот вновь воспрянул духом:
– Ребята сказывали, ты в подлодке сидел, эскадру караулил. Эскадра пошла… – Семен даже привстал немного от наплыва чувств… – А ты нырк – и на поверхность!
Довольный собой, он вновь уселся напротив. "Нырк" был изображен легким движением вверх. Причем, не будь рука на перевязи, прыжок был бы значительно выше.
Да уж… А я предупреждал, что добром это не кончится! А, Борис Арсеньевич? Когда ты меня, почти стреноженного, в одном нижнем белье на допрос таскал. Да еще по всему кораблю… Как теперь вредные слухи будешь нивелировать? Политзанятия станешь проводить?
Неугомонный Семен продолжает:
– Теперь-то вижу, не японец ты…
Да ну!.. Заметил наконец?!
– Крест православный вон на теле. Японец бы ни в жисть не надел!
Аргумент. Эх, Македонский, Македонский… Куда смотришь-то? Ох и темный у вас народ тут на корабле! Интересно, не будь крестика – так и считал бы японцем? Японца-то видал хоть раз?
– В картишки не желаешь? Славик? А то Федосеев совсем плох. Спит и спит. Здорово ему досталось. Говорят, спишут в порту.
Я уже и Славик… Ладно хоть не Япончик! А Федосеева никто не спишет, Семен. Потому что порт ближайший – во Владике… Во Владивостоке то бишь. Вы же не любите сокращений тут… Такие дела, брат…
В карты так в карты. Раз почитать мне здесь ничего не дают…
Вроде бы и звучит просто – в карты. Тем не менее перед нами тут же встает проблема веков. Или разница столетий. Не суть важно…
Из предложенных кочегаром "Бочки", "Горки", "Дамки" и даже некоего загадочного "Макао" я не знаю ровным счетом ничего. В свою очередь "Двадцать одно" и "Покер" ни о чем не говорят оппоненту. Сходимся на нейтральном "Дураке".
За обоюдным отсутствием наличности режемся на интерес. Игрок из меня никакой, не практиковался лет десять. Поэтому безбожно продуваю почти все партии.
Отчаявшись увидеть во мне соперника, Семен пытается обучить меня тому, что знает сам. Тщетно и напрасно. В чем в чем, а в картах я полный профан…
Слушая прибаутки кочегара, я обдумываю недавний кошмар: "Странно… Как правило, большинство сновидений забываются в течение двадцати минут. Лишь самые-самые помнятся… А этот сон разве не такой?"
Перед глазами отчетливая картина гибели. "Гибели чего? Крики, стоны, повисшая башня… Искалеченное тело офицера… Время на часах шесть пятьдесят. Восемнадцать пятьдесят то есть. Когда погиб "Суворовъ"?"
Вспоминаю, что вроде вечером, когда стемнело. Беспомощный броненосец добивали миноносцы с крейсерами, а отстреливался он…
Внутри меня холодеет: "А отстреливался он, Слава, единственным оставшимся кормовым орудием. Небольшого калибра. Как и в твоем сне, дорогой ты мой попаданец. Вместе с ним, кстати, погибла и "Камчатка"… Но ее я, кажется, не видел".
Из задумчивости выводит очередной фольклорный загиб флота Российской империи:
– Начал в карты играть – проиграешь даже мать… Славян, ты чего? Твой ход! – Семен подбрасывает колоду, успевая после кувырка ловко поймать ее на лету. Выходит это у него довольно неплохо.
Делаю ход невпопад, мысленно вновь возвращаясь к кошмару. Что я только что видел? Недалекое будущее? Свою собственную смерть с кораблем? Значит, вот так все случится?..
Да, так и случится! Если будешь ныть и ни хрена не делать. Сегодня вечером пойдешь к Рожественскому и все решишь. Так что нюни брось, размазня!
К Рожественскому… Кстати, а сколько времени? Обед-то хоть давали?
– Какая склянка? – наугад ляпаю я.
– Третья была только что! – бойко отвечает Семен.
Делая сложные вычисления в уме, с умным видом переспрашиваю:
– Это значит три часа?
Тот непонимающе выкатывает глаза. После чего усы широко разъезжаются в стороны.
– Эх ты, балласт сухопутный… – Кочегар даже забывает про карты, откладывая колоду. – И впрямь не знаешь?
Стыдно, конечно, но – нет…
Мотаю головой.
– Ладно, двигай сюды. Слушай…
Через десять минут чувствую себя морским волком, овладев флотской премудростью. Оказывается, все проще, чем думал!
Время летит незаметно, и я почти забыл, где нахожусь. Санитар приносит ужин, который мы дружно съедаем. Вскоре начинает темнеть… Пошли вторые сутки, как я на корабле.
Несколько раз палату навещает Надеин, подолгу задерживаясь у Федосеева. Тот все еще в беспамятстве, и эскулап недовольно хмурит брови, качая головой. Стараясь не мешать, ухожу к себе, вновь укладываясь. Семен же, выдав дежурное: "В ногах правды нет", – завалился спать.
Адмирал, Цусима… Что я стану рассказывать? Да по фигу все… Как-нибудь выкручусь. А если нет – и суда нет. Будь уже что будет. Надоело подвешенное состояние…
Прислушиваюсь к шуму моря, храпу кочегара и редким крикам с верхней палубы. От утреннего состояния муравейника на военном корабле не остается и следа. Сейчас броненосец по звукам не отличить от прогулочного лайнера. Разве гул машинного отделения да редкое загибистое словцо снаружи.
Слышна вторая вечерняя склянка, затем третья…
А вот и Матавкин!..
Вид деловой, предельно подтянут. Лицо осунувшееся, невыспанное… Матавкин, Матавкин… Давай же, не тяни, какие новости?
После краткого обхода тот добирается до меня:
– Здравствуйте! Я все приготовил… – Смотрит на часы. – У вас есть пятнадцать минут на сборы, затем мы идем.
– К адмиралу?..
– К нему, – кивает.
– А он… – запинаюсь. – Он в курсе про меня?
– Я только что от него. – Видя мою реакцию, делает успокаивающий жест: – Не волнуйтесь. Адмирал с самого начала знал о вашем спасении, о таких происшествиях ему немедленно докладывают. Я лишь донес до сведения Зиновия Петровича, что у вас к нему личный и весьма важный разговор.
Разговор… Посидим за чайком, Петербург вспомним. Зиновий-то, конечно, "Петербургъ", а я – Питер, ведь бывал! Расскажу неспешно об Аньке, о современном быте… О том, как у нас в будущем экономический кризис надвигается, и вообще – тяжко… Расчувствуется старичок…
– Вы лицо невоенное, поэтому обращайтесь "господин адмирал", – тем временем продолжает Матавкин. – Вот моя… – запинается. – Ваша одежда. Примеряйте! – бросает солидный сверток на кровать.
"Как это невоенное лицо? Я вообще-то лейтенант запаса, если че!.. Командир ЗРК "Бук" и все дела. Да я вам такого могу про будущую армию порассказать – в обморок скочеврыжитесь… – думаю я, разворачивая бумагу. – Что ты там такое принес мне, младший врач?"
Стилист из врача, конечно, никакой. А по меркам двадцать первого века так и вообще – полный финиш. Хотя… В принципе, будь пиджак и рубаха по размеру… А особенно брюки…
С трудом втискиваюсь в узкие штаны – не порвались бы в интимном месте, – надеваю рубаху с накрахмаленным воротником. А с пиджаком беда! Несколько раз пытаясь втиснуться в тесную конструкцию, прекращаю старания – безрезультатно. Кроме треска швов, никакого эффекта.
Наблюдающий за моими потугами Аполлоний, вздыхая, забирает раритет:
– Пойдете так.
От франтовских туфель на каблуках отказываюсь за ненадобностью. Причина – минимум два размера разницы. С тоской смотрю на белые тапки.
Вид у меня наверняка довольно комичный: брюки сантиметров на десять выше щиколотки, рубаха обтягивает грудь, на зависть всем женщинам…