Постепенно в его голове даже короткое стихотворение – само по себе – сложилось:
Бархаты ливийского песка.
Дальняя и трудная дорога.
Надо бы – передохнуть немного.
А на сердце – полная тоска…Караван бредёт – на грани сил.
И воды почти что не осталось.
Господи, но сделай одну малость!
Сделай так, чтоб дождик моросил…Путь сплетён из мерзости и лжи.
Зной царит. Когда наступит – завтра?
И по курсы выткались внезапно
Добрые цветные миражи…Ты идёшь поутру за водой.
Гордая и стройная такая.
И глядишь вокруг, не понимая,
Почему сейчас я не с тобой…Караван бредёт – на грани сил.
И верблюды пеною плюются.
Как бы завтра утром – нам проснуться?
Господи, возьми нас на буксир…Миражи, конечно же, пропали.
Не видал их больше никогда.
На верблюдах люди – как из стали.
Бархаты ливийского песка…На верблюдах люди – как из стали.
Бархаты ливийского песка…
Глава четырнадцатая
Женские судьбы
Только на восьмые сутки – после выхода из оазиса Аль-Дуз – караван путников добрался до опорной точки "Бэ". Вернее, до полуразрушенной деревушки, в которой обитал – в обществе облезлого больного верблюда и трёх тощих бело-чёрных коз – древний старик-бедуин.
Петров, в полном соответствии с полученными начальственными инструкциями, достал из кармана балахона-джуббы чёрный брусок коротковолновой армейской рации, привычно выдвинул короткую телескопическую антенну, вышел на связь с "ооновским" лагерем и коротко доложился о достигнутых результатах. Естественно, не прямым текстом, а используя заранее-условленные нейтральные фразы.
– Молодцом, господа канадские зоологи, – скупо похвалил – подчёркнуто-равнодушным голосом – генерал-лейтенант Громов. – Значит, сладили дельце. Бродяги, мать вашу…. Ладно, готовьте бумажники для премий щедрых. Заслужили…. Что дальше? Ничего хитрого. Терпеливо ждите. Скоро вывезем. Часа через три-четыре. И отловленного lobo desierto. И вас, бравых. Всё, конец связи. Роджер…
– Нормальный вариант, – узнав о содержании состоявшегося разговора, одобрил проводник. – В том смысле, что хоть помыться успеем. У здешнего бедуинского дедушки и глубокий колодец имеется, и самодельный душ оборудован. Только в верхний бак воду нужно вручную наливать. Из вёдер. С помощью приставной лесенки. Ничего, нальём, не баре. А у меня в рюкзаке и мыло отыщется, и почти новая мочалка…
Сперва прилетел бело-голубой МИ-16 – без всяких опознавательных знаков и номеров, понятное дело.
Прилетел, сделал над полуразрушенной бедуинской деревней два дежурных круга, после чего уверенно приземлился на ровной песчаной площадке, расположенной недалеко от верблюжьего загона.
– Ио-йо-йо! – возмущённо загомонили рассерженные верблюды. – Йо-хо-хо!
Вертолётные винты перестали крутиться. Ещё через минуту-полторы осела колючая песчаная взвесь, поднятая ими. Капризные верблюды тут же успокоились.
Распахнулась правая вертолётная дверка и из неё показалась щекастая усатая физиономия, украшенная насквозь-рязанским носом.
– Ну, и кто тут будет – "профессор Курье"? – хмуро, на безупречном английском языке, поинтересовался пилот, а внимательно всмотревшись в лица встречающих, неожиданно завопил на русском: – Василич, старый и щербатый сукин кот! Жив-таки, курилка? А мы тебя, бродягу, давно уже со счетов списали. И даже похоронили…
– Оставить! – хорошо-поставленным командным голосом неожиданно рявкнул Маххамад-младший. – Молчать! Совсем, летун хренов, офигел на жаре африканской? На гауптвахте сгною, предварительно длинный язык в задницу засунув! Окончательно разбаловались, морды с пропеллерами. Сталина на вас, засранцев разговорчивых, нет…
– А, это ты, – тут же дисциплинированно перейдя на английский, запечалился обладатель "рязанского" носа. – Ну, да. Куда же без тебя, беркута пустынного? Никуда, ясные косточки от сушёных фиников…. Виноват. Утратил бдительность. Был неправ. Отработаю…. Значит, вдвоём полетите?
– Вдвоём.
– Не вопрос. Залезайте на борт. Родина, как говорится, вас уже давно заждалась. В том смысле, что доставим – в лучшем виде – на борт одного весьма симпатичного кораблика, бросившего якоря в одной из симпатичных бухт Средиземного моря.
– Заждалась, говоришь? – болезненно оскалился Маххамад. – Твоя правда, летун. Заждалась…. Ничего, ещё немного подождёт. Нам тут попрощаться надо. Как и полагается – между своими. Не нами – заведено…. Взлетаем, короче говоря, через сорок минут.
– Как скажешь, гражданин начальник, – понимающе улыбнулся пилот вертолёта. – Как скажешь, бродяга неприкаянный…
Первым делом, Маххамад-младший сходил к верблюжьему загону и о чём-то минут пять-шесть "пошептался" со своим двугорбым Султаном. То бишь, пожилой бербер, нежно и трепетно поглаживая своими смуглыми корявыми пальцами чёрно-бурый верблюжий нос, что-то тихонько нашептывал в мохнатое верблюжье ухо, а Султан скорбно и печально причитал:
– Йо-ио-ио…. Йо-хо-хо…. Хр-р-р…. И-и-и-и…. Йо-ио-ио…
Маххамад, смахнув на ходу с ресниц одинокую нежданную слезинку, вернулся к вертолёту и предложил:
– Давайте, соратники, попрощаемся, что ли…
И они попрощались: распили, пустив по кругу, бутылку мутного и вонючего самогона, презентованную щедрым стариком-бедуином, помолчали, покурили, снова помолчали.
– Всё, нам пора, – непонятно вздохнув, объявил совершенно-седой Василич (он же – "профессор Курье").
– Пора, – отводя глаза в сторону, подтвердил Маххамад-младший. – Прощевайте, ребятки. И это…. Присматривайте тут…
– Присмотрим, старина, не сомневайся, – пообещал Лёха.
– А милой Родине – приветы передавайте, – дополнил Белов.
– Обязательно передадим…. Прощай, Сахара. Так тебя и растак. Надеюсь, что навсегда…
МИ "шестнадцатый", плавно поднявшись в бездонное нежно-голубое небо, улетел в сторону морского побережья, а ещё через два часа на песчаной площадке приземлился "ооновский" пятнистый "Ирокез".
И тут же тоненько "запикала" коротковолновая рация.
– Да, слушаю, – откликнулся Петров.
– Здесь – Жано Матисс, – сообщил надменный голос. – Быстро в вертолёт, разгильдяи! Лесенку уже спускаю…. Во-первых, генералы жаждут пообщаться с вами. Во-вторых, ожидается песчаная буря. Надо успеть – до её прихода…. Залезаем, мать вашу российскую! Торопимся! Активней шевелим помидорами недозрелыми…. Ещё активней. В полёте переоденетесь. Я вашу форму с собой прихватил…
Они, как и положено, успели. Да и песчаная буря, которая разразилась через тридцать пять минут после приземления "Ирокеза" на вертолётной площадке "ооновского" лагеря, оказалась, честно говоря, совсем несерьёзной. То бишь, откровенно-детской, так как продлилась – от силы – часа два с небольшим. Впрочем, последнее обстоятельство – в дальнейшем – обрадовало, отнюдь, не всех…
Итак, попрощавшись с Матиссом и вторым пилотом, Петров и Тёмный выбрались из вертолёта и торопливо зашагали к лагерному штабу.
– Наши вещички пусть пока у вас побудут, – обернувшись, прокричал Белов. – Потом заберём.
– Хорошо. Пусть побудут. Не вопрос, как любят говорить все русские, – покладисто разрешил лохматый Жано. – Удачи вам, господа офицеры, на ковре генеральском…
Генералы встретили своих бойцов, вернувшихся из особо важной служебной командировки, приветливо и радушно. То бишь, практически с распростёртыми объятьями. Мистер Фрэнк Смит выдал каждому – в виде незамедлительного реального поощрения – по литровой бутылке ирландского виски и подписал приказ о внеочередном премировании "в размере двухмесячного денежного довольствия". А Виталий Палыч, обменявшись с подчинёнными крепкими рукопожатиями, объявил "о неделе выходных от службы – для отдыха и поправки здоровья", а также торжественно пообещал вручить – в самом скором времени – "по дельному орденку", мол: – "Звезд Героев не обещаю, хлопотное это дело. Но по "Мужеству" – как минимум – получите. Если, понятное дело, будете держать длинные языки за зубами…. Всё произошедшее в оазисе Аль-Дуз является государственной тайной самого высокого уровня. Причём, сразу нескольких серьёзных государств. Это, братцы мои, понимать надо…".
На этом высокая аудиенция и закончилась.
Браво козырнув генералам, они покинули штабное помещение и вышли на свежий воздух.
– Заберём у вертолётчиков наши шмотки, а потом немного побухаем с пацанами? – трепетно поглаживая бутылку с виски и жадно сглатывая слюну, предложил Тёмный.
– Э-э-э, – замялся Петров. – Тут, понимаешь, такое дело…
– Ага, тёмно-рыжие волосы мелькнули между палаток. Всё понятно. Иди, верный соратник, к своей зазнобе прибалтийской. Иди-иди. Отрывайся, счастливчик…. Э-э. Свой бутылёк мне отдай. Тебе-то он нынче ни к чему. Развезёт, понимаешь, вследствие хронической усталости, с первой же рюмашки. Не до жаркого секса будет. Так как уснёшь. Или же с мужской потенцией пошлый казус приключится…. Гы-гы-гы! Не обижайся, шутка такая – в стиле "а-ля генерал-лейтенант Громов"…. Всё, я пошёл. Сказочных удач и удовольствий неземных…
Не успели они с Вандой, спрятавшись от любопытных посторонних глаз за щитом с "лагерными" объявлениями, всласть нацеловаться, как грянула – во всей своей "сахарской" красе – песчаная буря.
– Что будем делать? – прикрывая голову девушки от колючих песчинок полой своей пятнистой куртки, спросил Лёха.
– А? Ничего не слышу. Говори, пожалуйста, громче…
– Что будем делать?! – он максимально повысил голос, стараясь перекричать надсадный вой юго-восточного ветра. – Куда пойдём?! Попробуем пробиться к столовой?!
– Нет! – махнула направо рукой Ванда. – Вон там спрячемся!
Метрах в сорока-пятидесяти от щита с объявлениями располагалась так называемая "мусорная бытовка", куда обитатели "ооновского" лагеря сносили различный крупный бытовой мусор, не предназначенный для утилизаторов-измельчителей: сломанные раскладные стулья, рваные байковые одеяла, вышедшие из строя ноутбуки, дырявые кастрюли из столовой и так далее.
Держась за руки и сгибаясь под яростными порывами ветра, они добрели до бытовки.
Петров, не без труда справившись с тугой защёлкой, приоткрыл дверь и предложил:
– Проходите, мадмуазель.
– А? Что?
– Проходи! А я за тобой! Потом дверь прикрою!
– Ага, конечно…
Бытовка была заполнена крупным мусором менее чем на треть.
– Матрас из госпиталя прислонён к стене, – задумчиво пробормотала Ванда. – Опусти-ка, милый, его на пол…. Считай, почти новый. Только парочка стальных пружин торчат из торца. А поверх обивки можно наши куртки постелить…. Как считаешь?
– Можно. Постелить. И даже нужно. Очень…
– Вой за стенкой стих, – слегка приподнявшись на согнутом локте, сообщила Ванда. – И в окошке, за стеклом, голубое небо проглядывает сквозь рваные тёмно-серые тучи. Значит, песчаная буря закончилась. Жаль. Так быстро время пролетело…. Сейчас беспокойный "лагерный" народ начнёт бестолково шастать туда-сюда. Кто-нибудь и сюда может мимоходом заглянуть. А задвижки, запирающей дверь изнутри, не предусмотрено. Надо вставать, одеваться и сматываться отсюда, пока не попались с поличным…
– Подумаешь, попадёмся, – подложив ладони под затылок, принялся ворчать умиротворённым и счастливым голосом Петров. – Лично я и не собираюсь скрывать наших отношений. Ни от кого. Пусть все знают. Знают и завидуют. Вот.
– Я тоже не собираюсь, – светло улыбнувшись, заверила девушка. – Ни от кого. Вот, только…. Как быть с моей патриархальной прибалтийской натурой? Ну, не готова я к косым взглядам и смешкам за спиной, мол: – "Их застали в неглиже, за жаркими поцелуйчиками, причём, в бытовке для крупного бытового мусора…". Наверняка, со стыда сгорю и сквозь землю провалюсь…. Алекс, давай побыстрее уйдём отсюда? Ну, пожалуйста…
– Хорошо, уйдём, – согласился Лёха. – Встаём и одеваемся…. Но, ведь, мы немало успели за эти два часа?
– Немало. Но…
– Что такое, любимая?
– Но и ещё пару часиков, честно говоря, не были бы лишними.
– Ничего, завтра обязательно продолжим. И послезавтра. И, вообще, всегда…
– Всегда?
– Всегда-всегда-всегда.
– Алекс, а ты меня любишь?
– Люблю.
– А как? Как ты меня любишь?
– Как маленькие и доверчивые дети – тягучие и безумно-вкусные ягодно-фруктовые ириски…
Неделя пролетела практически незаметно. То бишь, как один бесконечно-сладостный и безудержно-радостный миг.
Наступил последний "отпускной" вечер.
Лёха шёл на очередное свиданье с любимой женщиной, которое было назначено на двадцать один ноль-ноль, за самым дальним складским сборно-щитовым ангаром. Там – на самой границе с пустыней – у влюблённых было оборудовано тайное уютное "гнёздышко". Так, ничего особенного: несколько составленных в ряд прямоугольных фанерных ящиков из-под медикаментов (очень крепких ящиков), накрытых списанным полосатым матрацем, конфискованным – пасмурной беззвёздной ночью – из мусорной бытовки. Хорошее такое местечко, полностью безлюдное – особенно в тёмное время суток.
До условленного времени оставалось ещё порядка получаса, поэтому Петров шагал откровенно неторопливо, даже, чтобы убить лишние десять-двенадцать минут, заложил небольшой крюк.
Недалеко от служебного входа в помещение столовой, на пустом тёмно-синем пластиковом ящике из-под мясных консервов, сидел Подопригора. Чуть сгорбившись, сидел, безвольно склоняясь над белым листом бумаги. В метре от него, на серо-жёлтом песке, валялся вскрытый конверт, украшенный разноцветными почтовыми марками.
"Горняк письмецо получил", – подсказал наблюдательный внутренний голос. – "Теперь, понятное дело, читает…. А содержание письма, очень похоже, совсем и недоброе. Сгорбленность характерная. И рука, держащая бумажный лист, чуть заметно подрагивает…. Опаньки, крохотная слезинка сорвалась с Серёгиных ресниц. Значит, случилось что-то серьёзное. Может, кто-то из близких родственников умер…. Неудобно как-то получается. Человек скорбит. А ты, братец, наоборот, лучишься личным счастьем. Сворачивай-ка, старший лейтенант, в сторону…".
Но свернуть не получилось.
Подопригора резко вскинул голову, обернулся на звук шагов и, отрешённо глядя на сослуживца пустыми прозрачными глазами, пробормотал:
– Как же, Алекс, такое могло произойти? Как же – могло? А?
– Что-то случилось? – осторожно спросил Лёха.
– Да, случилось. У меня, к сожалению, больше нет гражданской жены. И невесты – нет.
– Амальгама…. Она погибла?
– Лучше бы, действительно, погибла, – зло скрипнул зубами Горняк. – Вот, возьми, – протянул лист бумаги. – Прочти вслух. Чтобы до меня лучше дошло…. Читай! Пожалуйста…
– Хорошо, брат. Как скажешь. Кха-кха, – смущённо откашлялся Петров. – Значится так…. Здравствуй, дядя Серёжа. Пишу тебе по поручению моей старшей сестры Алёны. Она очень просила. Даже и не знаю – с чего начать…. Извини, пожалуйста, но вынуждена сообщить новость, которая тебе будет неприятна. Дело в том, что Лена больше не работает – по её словам – в вашей Конторе. То есть, вышла в "законную отставку". И даже "полноценное выходное пособие" получила…. А ещё она вышла замуж и уехала – вместе с мужем – из России. Вот. Извини ещё раз…. Её муж – очень тихий, спокойный, хороший и добрый дядечка. Правда, пожилой, низенький и лысый. Зовут – "герр Отто Пушениг". Он австриец, проживает где-то под Веной. Ещё у него и второй дом имеется, летний. Где-то на юге Австрии, в провинции Каринтия. Правда, смешное название? Отто – по выправке – бывший военный. Я в этом теперь разбираюсь. А может, и не бывший. Ещё он немного похож на шпиона, так как очень загадочный и молчаливый…. Вот, и все наши новости. Извини, дядя Серёжа, если что не так. Любящая и уважающая тебя, Елизавета Иванова…". Не понимаю…
– Чего ты, Алекс, не понимаешь?
– Ну, как же…. Амальгама, она же очень прямая, отважная и решительная. Ну, встретила хорошего человека, влюбилась и вышла за него замуж. Бывает…. Ну, почему же она тебе лично об этом не сообщила, а? Нет, для майора Мальгиной такое поведение совершенно нехарактерно.
– Нехарактерно, тут ты прав, – поразмышляв с полминуты, согласился Подопригора. – Значит, никакой любви с австрийским подданным не было и в помине. По крайней мере, с её стороны.
– А что же тогда было?
– Служебное задание. То бишь, приказ "о внедрении". Наверное, этот австрийский Отто Пушениг – не простая птица. Имеет, скорее всего, прямое отношение к одной из многочисленных "натовских" структур. А Алёна – служака до мозга костей. Мол, приказ – дело святое, и обжалованию не подлежит…. Не стала общаться со мной? Знать, и этот интимный момент был жёстко оговорён в мудрых начальственных инструкциях…. Ох, уж, эта наша Служба, жестянка жестяная. Буду в отставку подавать…
– Как это – в отставку? – опешил Лёха.
– Так это. Не смогу я – после всего произошедшего – находиться в славных Рядах. Не смогу, и всё тут. Слишком цена высока и непомерна. Мать его…. Ну, не стоит сломанная жизнь – успешной карьеры. Как бы так оно…. Или же я не прав?
– Не знаю. Честное слово, не знаю. Не мне, короче говоря, судить…. Ты, брат, не рубил бы с плеча? А? Подумай ещё. Взвесь всё – без излишней горячки.
– Я подумаю, – нервно покивав головой, пообещал Горняк. – И обязательно взвешу. По мере возможностей скромных, понятное дело…. А ты, Алекс, иди. Симпатичная девушка, небось, заждалась…
Но и здесь ничего не получилась. Тоненько и многообещающе запиликал зуммер коротковолновой рации, и злорадный голос капрала Матисса сообщил:
– Всем старшим офицерам корпуса, возглавляющим рабочие группы, приказано – в обязательном порядке – незамедлительно явиться в штабное помещение, предназначенное для совещаний. Незамедлительно. То есть, в течение ближайших десяти минут. Не позже. Под страхом санкций финансовых…. Генерал Смит будет воспитательную речь держать. В свете внеочередного совещания, ясный рассвет над загадочным озером Чад…. Извини, Алекс, но это относится и к "отпускным". Симпатичнейшей и фигуристой мисс Паулс передавай от меня горячие приветы. Роджер…. Постскриптум. А казённые матрасы (пусть и списанные), тырить нехорошо. Гы-гы-гы…. Не обижайся. Шутка такая. Насквозь безобидная и сугубо армейская…. Теперь точно – Роджер…
"Хреново, блин горелый, получается", – подумалось. – "Мобильная связь на территории лагеря отсутствует. А армейской рации Ванде не положено по статусу…. Как же сообщить ей о возможной задержке? Получается, что никак…. Впрочем, ничего страшного и фатального. Пусть немного подождёт. Типа – привыкая к тяжёлой доле жены армейского офицера. Лишним, в любом раскладе, не будет…".
Коротко попрощавшись с Подопригорой, он бодро припустил к "лагерному" штабу.
Фрэнк Смит, видимо, претворяя в жизнь некий важный начальственный циркуляр, долго и нудно распинался о напряжённой политической обстановке, о гадких происках тёмных сил, а так же о жгучей необходимости удвоить служебную бдительность. В том смысле, что лучше утроить и учетверить…
Короче говоря, Лёха – в конечном итоге – опоздал на добрые пятьдесят минут.
Когда же он подошёл к заветному месту, то Ванды там не было. А возле стены складского ангара, на тёмном песке – в свете жёлтого луча карманного фонарика – валялась её приметно-яркая заколка для волос. Для пшенично-рыжих волос. Для медно-бронзово-янтарных волос. Рядом с отпечатком гигантского копыта – валялась…