- С жильцом. Мы ведь уже три года как сдаем комнату.
За извивами грунтовой дороги, слегка присыпанной гравием, ревели мотоциклы и слышались крики.
Вроде бы совсем рядом, но на деле Андрей уже пару раз останавливался передохнуть: идти под уклон тяжело, приходилось сдерживать ноги, невольно стремящиеся к бегу.
Даже здесь, вблизи реки, где земля постоянно подмывается разливом, некоторые умельцы умудрились построить коттеджи. Так и казалось: сейчас дом съедет с фундамента и поползет вниз.
У колонки Андрей напился холодной, ломящей зубы воды. Пожалел, что выбросил бутылку из-под лимонада, - можно было бы наполнить.
"С жильцом? С жильцом! И ведь - ни гу-гу! "Живу с мамой"!".
Ручка чемодана жгла кисть. Островцев подумал о ребенке, зародившемся в этой Анюте и тем самым привязавшим его к ней. Он ужаснулся, поняв, что почти ненавидит и Анюту, и ее ребенка.
Моторы ревели, девицы хохотали. Бородачи в черных банданах, скинув косухи, выписывали на "харлеях" круги по черной поляне.
Кто-то пытался пересечь речку на "Запорожце".
В небе парил треугольник параплана с едва заметным человечком, а на пригорке сгрудился палаточный лагерь.
Андрей понаблюдал за лихими трюками бородачей и, не обнаружив в толпе Анюты, направился к реке.
И тут же увидел ее, - розовую, сисястую, хохочущую.
Она не замечала никого, кроме черноволосого мужика, - мощный торс, горбатый нос, белозубая улыбка от уха до уха.
Свернув в заросли ивняка, Островцев наблюдал за купающимися, стиснув зубы. Когда Анюта и черный начали целоваться, Андрей повернулся и через кусты побрел вдоль реки в сторону дороги, задевая портфелем росистую траву.
"Шлюха ебаная! Потаскуха! С чуркой спуталась!"
Островцев и не подозревал, что способен на такую злость, тем более из-за Анюты. Эта злость была сильнее его и искала выхода.
Андрей остановился.
Убить Анюту, утопить, чтоб захлебнулась грязной водой, проклятая тварь!
Но не сделав и десятка шагов в обратном направлении, Островцев понял: возможная история, с убийством, со скандалом, не для него, потому что он - трус. Просто трус.
Безжалостный в своей простоте вывод ошеломил Андрея. Он покачнулся, и если бы не подвернувшийся ствол дерева, полетел бы с обрыва в реку. Сухие рыдания сотрясли его грудь. Прислонившись к плакучей иве, Островцев плакал из-за женщины, которую никогда не любил.
Неподалеку ревели мотоциклы, визжали купающиеся девицы, пьяно горланили байкеры.
Бомбила остановил "волгу" у железнодорожной платформы в Обнинске. Повернул к Андрею загорелое лицо.
Островцев полез в карман плаща. Так. Банка пива. Денег нет.
Бомбила нахмурился.
- Секунду, - сказал Андрей.
Поставил на колени портфель, расстегнул. Повернулся спиной к водителю.
- Держи.
Бомбила вытаращился на протянутую купюру.
- Сдачи нет.
- Не надо сдачи.
Островцев вылез из машины. Горят фонари, вокруг маршруток и автобусов - вечерняя суета. Свистя, проследовал экспресс на Калугу.
Андрей открыл пиво, хлебнул. Третья банка за вечер… Он постоял, глядя, как мечутся у фонаря мотыльки, и вернулся к припаркованной "волге", в которой шумело радио.
- Слушай.
Бомбила крутанул регулятор звука.
- Да?
- Есть тут ночной клуб?
- Есть.
- Вези.
Островцев уселся рядом с водителем, пиво из банки выплеснулось на пол.
CRAZY HORSE - точно великан накарябал красными чернилами. Перед входом - искусственные пальмы, освещенные зелеными фонарями.
Андрей открыл массивную дверь и вошел.
В холле, задрапированном синим бархатом, стоял секьюрити. Приглушенно звучала музыка.
- Сегодня по приглашениям, - неприветливо сообщил охранник.
Островцев протянул заранее заготовленную купюру. Секьюрити спрятал ее в нагрудный карман, пожал плечами:
- Проходите.
Музыка оглушила. Казалось, она доносится отовсюду, даже из-под пола, на котором танцевали в полутьме какие-то люди. Помещение пронизывали мечущиеся лучи изумрудного, красного и желтого цвета. По обе стороны танцпола - прозрачные шары, подсвеченные прожекторами, в которых извивались под музыку голые девушки.
Пахло сигаретным дымом и духами. Андрею стало не по себе: он раньше не бывал в подобных заведениях. Заметив бар, направился к нему, сжимая в запотевшей ладони ручку портфеля.
- Что будешь? - крикнул бармен.
- А что… посоветуешь.
- Это зависит от того, есть ли у тебя бабки.
"Бабки? А, деньги…"
- Есть бабки.
- Тогда - мохито.
- Давай.
Бармен занялся приготовлением коктейля. Андрей повернулся к танцполу.
- Скажите, горячо? - закричал кто-то. Толпа ответила мужскими и женскими возгласами.
- Ледиз энд джентльмэнз, дамы и господа, разрешите представить вам. Ди-джей Солярррррис!
Танцпол зашелся в экстазе.
- А ю рейд?
Музыка - громче и быстрее.
Андрей уловил запах мяты, повернулся к бармену.
- Твой мохито.
Принял холодный бокал, взял в губы трубочку. Отпил. Ого! Приятно.
- Еще.
Бармен ухмыльнулся.
- Слушай, я вижу, ты здесь впервые, - бармен, перегнувшись через стойку, смотрел на Андрея. - А бабло у тебя водится.
Островцев кивнул.
- Водится, да. Эта сука с жильцом спуталась. Шлюха.
Андрей сбивчиво рассказал бармену про Анюту; тот слушал вполуха.
- Слышь, братан, тебе надо расслабиться, - крикнул он, когда Андрей умолк. - Возьми вот это.
Протянул Островцеву белый кружочек. Таблетка.
- Что это?
- Это - кайф. Проглоти, узнаешь.
"Наркота", - мелькнуло где-то на окраине сознания. Андрей поднес таблетку ко рту, замер на мгновение и проглотил.
Ему казалось, что он чувствует себя ясно, не ощущая ничего, кроме эйфории. Но главное, в нем появилась внутренняя сила. Волшебное ощущение. Оставив портфель у бара, Андрей шагнул на танцпол.
Лучи музыки пронизывали его насквозь.
Островцеву стало жарко, он сбросил плащ, оставшись в рубашке. Чьи-то руки обнимали его, и он обнимал кого-то.
Люди, что танцевали вместе с ним, были в эту минуту самыми близкими для Андрея, самыми родными. Ему хотелось сделать что-то для них. Достать с неба луну, повернуть время вспять, остановить память…
Он, пошатываясь, сошел с электрички на темной платформе. Родинка, его полустанок. Мрачно и тихо: окна не светятся, не слышно густого шума лесопилки.
Посмотрев, как гаснет вдали желтое пятно поезда, Андрей побрел по знакомой улочке - серой, как шкурка мыши.
"Уходи - и дверь закрой,
У меня теперь друго-ой
Мне не нужен больше
Твой…"!
Прогорланил хрипло:
- Номер в книжке записной… - и умолк, почувствовав напряжение, повисшее над спящими домами.
Больше не порываясь петь, Островцев добрался до своей двери, сильно и резко постучал.
Окна разом засветились, дом зашелестел голосами, зашуршал шагами.
- Андрюша, почему так поздно?
С распущенными седоватыми волосами Галя походила на ведьму. Андрей вошел в круг света, Галя осеклась, потом заговорила - быстро-быстро, со слезой в голосе.
- Андрюшка, да что это? Да кто это? Где твой плащ? Что с лицом? Ну, говори! Что с тобой? Где ты пропадал?
Она зарыдала, некрасиво искривив рот, ухватилась тонкими руками за Андрея, несильно встряхнула.
- Отойди, пустоцветная, - сказал Островцев и, отстранив ее, прошел в дом. Наткнулся на испуганные глаза матери.
- Ты что, пьян? - проговорила она.
Андрей и сам не знал - пьян он или трезв. Пил? Кажется да, пил. А может, и не пил…
Пробурчав что-то сквозь зубы, он завалился на диван и тут же захрапел, не слыша рыданий Гали и болезненно-убедительного голоса матери:
- Ну что ты, детка? Ну, какая ты пустоцветная? Он просто пьяный! Пьяный дурак!
Портфель Островцев из руки не выпустил, точно боясь, что отнимут.
Вот только застежка на портфеле была расстегнута, крышка раскрылась, обнажив пустоту.
К счастью, ни Галя, ни Марина Львовна не донимали Андрея расспросами о том, почему он перестал ездить на работу.
С неделю Островцев ждал визита гостей - Невзорова или кого посерьезней; поднялся на чердак, отыскал охотничье ружье, почистил, смазал, зарядил.
Тишина.
Анюта, сто тысяч, жадный блеск глаз торгаша Звоньского, Crazy Horse мало-помалу стали казаться Островцеву сном - гадким, унизительным сном. А реальность… Реальность - это испарина на лбу Кирка Салливана, изучавшего секретные документы Невзорова.
Островцев жадно просматривал выпуски новостей.
Дикторы наперебой рассказывали про перезагрузку в американо-российских отношениях.
Вскоре караул у телевизора наскучил Андрею.
Конверт из танталовой бумаги, 23767t… Будь что будет…
А вдруг и вправду, времена поменялись, (кажется, так сказал Звоньский).
Островцев стал помогать Гале по огороду: окучивал картошку, собирал в банку колорадских жуков, срезал пасынки с помидорных кустов.
Однажды ранним утром Андрей вышел из дому.
Зябкий воздух щекотал лицо, влажно шевелился в низинах, скучиваясь в белые подушки. Высокая трава хлестала по сапогам с длинными голенищами, делала их блестящими и чистыми. Сапоги Андрей нашел на чердаке - оказались впору. Там же был и прорезиненный зеленый плащ с крупными золотистыми пуговицами.
Островцев не помнил, когда последний раз был в поле: для него оказалось в новинку и легкое головокружение от предрассветного воздуха, и краски восхода, с каждым мигом все более многообразные, и резкий вскрик какой-то птицы, и журчание спрятавшегося в траве ручья…
Андрей засмеялся от переполнившей его радости.
Бегом спустился с заросшей луговыми цветами кручи, вброд преодолел звонкую речушку и очутился в лесу.
Вдохнул полной грудью. О, Боже!
Как жалко, как обидно ему стало за то время, что он провел в подземном мешке под названием Подлинный ЯДИ!
Вот паучок, повисший на тонкой ветке.
- Ты умнее меня, - прошептал Андрей пауку, но тот не понял и спрятался в листве.
Деревья замахали ветками, словно приветствуя нового берендея. В прохладном сумраке таилась земляника. Где-то стучал дятел.
Лес понемногу спустился в низину, земля стала влажной, но не вязкой; все чаще попадались сгорбленные низкорослые березы и замшелые пни.
Андрей, почувствовав усталость, присел на пень.
И вдруг…
Солнце будто взорвалось перед изумленными глазами Островцева, покрыв небо ровным оранжевым налетом, тут же покрасневшим. Налетел ветер - колючий, знойный, швырнул в лицо несколько осенних листьев с красными жилками.
Миллионы невидимых стрел со всех сторон летели к Андрею, безжалостно втыкаясь в тело, проникая в легкие, причиняя нестерпимую боль. Островцев встал было с пня, но тут же упал на колени: носом хлынула кровь. Он захрипел, схватился руками за горло, тщетно пытаясь избавиться от стрел, рухнул лицом в пожухлую траву. Листья равнодушно сыпались на него.
13. Белый олень
Я глядел на бесконечную стену, не в силах произнести ни слова. В Джунглях я слышал россказни о резервациях, но не верил в них. И вот резервация передо мной.
- Что это? - повернулся к Марине.
- Я же сказала, Москва - самая большая резервация в Джунглях.
Ветер поднял с земли снег, заслонивший от наших взоров Москву. Когда вихрь угомонился, Марина уже направлялась к резервации.
- Марина, - я догнал, преградил ей путь. - Нам не стоит туда соваться.
- Почему, Андрей?
- Вспомни, что было в Калуге.
- Это не Калуга.
Марина рукой отстранила меня.
Я посмотрел, как удаляется ее фигура, сплюнул на снег и побежал следом.
- Подумала было, что ты не пойдешь, - улыбнувшись, сказала Марина, когда я поравнялся с ней. - Хотела поворачивать обратно.
Я хмыкнул - что тут скажешь?
Небо скукожилось.
Вблизи стало понятно, что стена сооружена из кубов, плотно подогнанных друг к другу. Каждый куб - несколько спрессованных автомобилей.
- Пойдем, я знаю, где лазейка.
- Ты что, уже была здесь? - удивился я.
- Я родилась в Москве.
Вот оно что!
- А как же тебя занесло в Джунгли?
- По глупости.
Я умолк, пораженный простотой ответа.
Марина нетерпеливо махнула рукой, мы двинулись вдоль стены.
Когда началась метель, я заволновался: скоро ночь и здесь, на открытом пространстве, нам придется худо.
- Что ты ищешь, Марина?
Она повернула ко мне щеку, облепленную снегом. В глазах растерянность.
- Белого оленя.
- Чего?
Отмахнулась и побежала вдоль стены, задрав голову.
Черт возьми, она что, свихнулась?
- Надо искать убежище - скоро стемнеет!
Метель скомкала мои слова, пригвоздила к земле крупными снежинками. И тут я увидел белого оленя: в один из кубов попался белый автомобиль, причудливо изогнувшийся под прессом.
- Вон он, твой олень! - закричал я.
Марина вынырнула из метели.
- Отлично, Андрей.
Под оленем, став спиной к стене, она отсчитала девять шагов вперед. Руками расчистила снег.
- Что стоишь? Помоги!
Ржавая крышка с надписью "Мосводоканал", прихваченная кое-где льдом, поддалась не сразу.
Облако пара поднялось из черной дыры. Запах плесени, болота. Узкая лестница ползет вниз, цепляясь за стену бетонного колодца, дна которого не видать.
Этот колодец ведет в резервацию… Резервация! Оживший бред игрока. Неужели я попаду в нее?
Марина ступила на лестницу, стала спускаться. Совсем исчезла из виду…
- Андрей?
Голос нетерпеливый, недовольный.
Иду.
Я полез в колодец.
- Марина.
- Тс!
Тонкий палец прижался к моим губам. Колодец привел нас в широкий тоннель.
- Здесь лучше тихонько. Пошли!
Держа меня за руку, Марина двинулась вперед. Под ногами хлюпала вода.
Мало-помалу мои глаза стали кое-что различать в темноте.
Тоннель со щербатыми сводами, ржавыми балками. С потолка - вечный дождь.
Из тоннеля вышли в просторный зал с колоннами.
- Метро, - глухо сообщила Марина. - Осторожно, лестница.
Мы взобрались на каменную платформу. Из-под поддерживаемого колоннами купола шел дождь, звонко стуча по граниту. Напротив нас остановился поезд.
Марина подошла к одному из вагонов, встав на цыпочки, сняла что-то с крыши. Щелчок - и у нее в руках возник сноп света.
- Мой тайник, - сообщила Марина, направив фонарь мне в лицо.
- Прекрати, - сказал я, заслоняясь рукой.
Она повернула луч в сторону: я увидел в вагоне поезда пассажиров. Время сделало фотографию на память: перегруженный вагон метро, кто-то из пассажиров смотрит на часы, кто-то читает, кто-то спит.
- Пойдем, Андрей.
Луч переметнулся на залитый водой пол. Светлые пятна запрыгали на стенах и потолке. Я увидел люстры, рисунки.
Мы спустились на пути перед носом поезда.
Марина пошла впереди, я следом, радуясь, что под ногами тянутся рельсы.
Скоро я перестал обращать внимание на выныривающие из темноты станции - ноги налились свинцом, в голове гудело от капели, крысиного писка, глухого шлепанья наших ног по лужам.
Хотелось наружу - к холодному сухому воздуху и звездам.
Очередной зал распахнулся перед нами. Нащупав фонарем лестницу, Марина направилась к ней.
У красноватых колонн застыли бронзовые фигуры.
Луч фонаря заметался по гранитному полу, залитому водой. Нашел люк.
- Андрей, открывай.
Я напрягся, откинул крышку в сторону. Вода устремилась в отверстие гулким водопадом.
- Лезь!
Невозможно было не заметить появившуюся в Марине резкость. С чего бы это?
Однако ни спорить, ни возмущаться я не стал.
Бетонная кишка вела в короткий темный тоннель, в конце которого - сердце радостно забилось - серпик луны.
Марина отключила фонарь.
Ночное небо подалось навстречу.
Мы оказались посреди темной улицы - очертания полуразваленных домов неясно рисовались в ночном свете.
Я с наслаждением вдохнул.
Не успел выдохнуть, как пронзительный стрекот разорвал тишину, и над нашими головами пронеслась вертушка.
- Стрелки! - я повернулся к Марине, но она не выразила ни страха, ни удивления. В руке у нее что-то белело.
- Прости.
Это произошло мгновенно, а мне показалось - длилось целую вечность. Острие шприца с месяцем на самом кончике, приблизилось к моей шее и вонзилось в нее, сразу же разлив по телу слабость, не позволившую устоять на ногах. Марина подхватила меня, уложив на снег лицом к небу.
Часть вторая Конунг Ахмат
1. Кокаин
- Конунг Ахмат, здесь Шрам.
Обмотав руку липковатой тряпкой, я снял вскипевший чайник, поставил на стол, изрезанный ножом.
Стрелок по имени Николай терпеливо ждал: серое равнодушное лицо, тусклые глаза.
- Зови.
Николай отодвинул заскрежетавшую дверь - из вагона устремился густой пар. Спрыгнул на скрипнувший снег.
Поезд остановился на ночь посреди Джунглей. Я требовал от машиниста продолжать путь, но тот не поддался ни уговорам, ни угрозам.
- Как хочешь, конунг, - сказал он, глядя мне в глаза. - Ночью не могу - не ровен час, угодим в яму.
Пришлось отступиться, чтоб не терять время.
- Конунг?
Я обернулся.
- Присядь, Шрам.
Он, конечно, остался стоять, здоровенный игрок, продавшийся стрелкам за то единственное, что так необходимо ему, и что невозможно достать в Джунглях, - за кокаин.
- Хочешь чайку? - спросил я.
Шрам что-то промычал, мотнув башкой. Широкое лицо делил надвое шрам, отчего казалось, что у игрока два носа и четыре губы.
Я отпил из алюминиевой кружки.
- Что имеешь сказать?
Шрам взмок: непривычно находиться в помещении, тем более - в жарко натопленном.
- Неподалеку поляна, конунг. Там игроки, - сообщил он, косясь на потолок. - Кажется, они думают, что твой поезд - Последний.
- Это всё?
- Все.
Я откинулся на спинку стула, несильно ударившись затылком о стенку вагона, и засмеялся.
- За такой пустяк ты надеешься получить дурь?
Прищуренные глаза Шрама вспыхнули. Почему я в одиночку принимаю это чудовище? Рано или поздно он бросится на меня, чтобы задушить, - и я могу не успеть выхватить пистолет…
- Ну?
Шрам потоптался на месте, нехотя промычал:
- Там, куда ты направляешься, - питеры.
Я локтем задел кружку, которая тут же опрокинулась. Кипяток пролился на стол, закапал на пол.
- Что?
- Питеры, конунг, - Шрам сыто ухмыльнулся. - Похоже, они собираются организовать в Твери базу.
Я встал со стула, прошел в угол к ведру. Помочился. Шрам терпеливо ждал.
- Сколько их?
- Больше тебя, конунг.
- Насколько?