Животное, казалось, уснуло; лишь тонкая струйка запекшейся крови, легшая из уголка пасти на снег, говорила о том, что вожак упряжки мертв.
- Пора, Марина. Буря…
Я положил руку ей на плечо. Девушка кивнула и поднялась.
Ревел ветер, стальные стены склада скрежетали. Собаки без вожака повизгивали и жались друг к другу.
Пока я рыскал с фонарем по складу - как бы то ни было, а возвращаться с пустыми руками мы не имели права, - Марина высвободила из упряжки одну из собак и впрягла ее на место вожака. Сильный пес скулил, как щенок.
В дальнем углу склада я обнаружил деревянный ящик. Выходит, банда "цыпленка" не все здесь распотрошила - кое-что осталось. Я взял ящик, подковырнул крышку ножом и открыл. Он был наполнен черными пластиковыми пакетами.
- Что там?
Я оглянулся. Марина заслонилась рукой от фонаря.
- В глаза не свети. Что там, Андрей?
- Не знаю.
Я осторожно надрезал один из пакетов: сероватый мелкий порошок.
- Наркота?
- Вряд ли.
Я взял щепотку порошка, понюхал - полное отсутствие запаха. "А что, если…". Поднялся и направился к костру. Марина последовала за мной, но я махнул рукой: "Оставайся на месте".
Порошок, казалось, еще не коснулся языков огня, как раздался хлопок, достаточно сильный, чтоб назвать его взрывом. Огненный шар, возникший на месте костра, опалил мне брови.
Так я и думал: взрывчатка. И очень мощная: я бросил в огонь всего щепотку… Страшно подумать, что было б, кинь я туда целый пакет. Как очутился здесь смертоносный порошок? Привезли в Москву террористы и, по недосмотру складского начальства, поставили ящик сюда ни о чем не подозревающие рабочие? Бог весть… Не все ли равно, если мир бывших лежит в руинах?
- Что будем делать? - обратился я к Марине, все еще находящейся под воздействием огненного шара, на мгновение превратившего ночь в день.
- Пожалуй, возьмем. А там пусть Христо решает, что с этим делать.
С трудом взвалив на сани тяжеленный ящик, мы замерли над трупом собаки.
- Если хочешь, возьмем, - кивнул я на мертвого пса.
Марина отрицательно покачала головой.
- Собаки устали, их стало на одну меньше, и тащить лишний груз через бурю непосильно для них. Спи спокойно, вожак.
А буря между тем пыталась поднять на свое крыло все, что еще цеплялось за землю. Снежный вихрь несся над развалинами, над полосами железной дороги. Скрипело железо. Казалось, сама Москва скребется когтями в металлическом гробу, тщетно пытаясь приподняться.
Собаки брели, склонив обледенелые холки, едва не касаясь языками снежного наста. Подняв воротник, Марина всматривалась в белую кутерьму, пытаясь разглядеть очертания знакомых развалин. Но, похоже, это ей никак не удавалось, и девушка оборачивалась, бросая на меня тревожные взгляды.
Не было видно и реки, хотя мы ехали не меньше часа. Вместо нее показалось кладбище - покосившиеся кресты, потрескавшиеся памятники. Стало понятно, собаки сбились с дороги. Марина попыталась развернуть упряжку, но усталые псы не послушались; брели, проваливаясь в снег, останавливаясь, оборачиваясь, подвывая, точно приглашая нас: "Впрягитесь и попробуйте!". С их языков капала слюна.
Марина положила палку на дно саней и повернулась ко мне.
- Заблудились, Андрей! Кажется, мы уже за пределами РВК.
Я промолчал: что тут скажешь?
За пределами Района Второго Кольца не было развалин. Вернее, дома с пустыми глазницами окон, с трещинами на каменных телах - это, конечно, тоже развалины, но все же не кучи кирпича, как в Пустоши. Это место напоминало Калугу, только дома здесь были гораздо выше. "Жилые массивы" - пришло на ум. Да, когда-то в этих громадинах кипела жизнь. Каждое окошко светилось в ночи желтым пятном.
Ветер завывал, громыхал железом на крышах, стонал, как раненый путник. Марина прижалась ко мне, я обнял ее, чувствуя под толстой курткой биение сердца, склонил голову, вдыхая запах меховой шапки. Две Теплые Птицы в снежной пустыне… Я смежил веки.
…Сначала это были мельтешащие разноцветные пятна, а потом я увидел зеленую поляну с веселыми вкраплениями синих, желтых, красных цветов. В теплом воздухе порхали бабочки, с деловитым жужжанием мимо проносились шмели.
- Марина, - позвал я, даже здесь не представляя себя без нее.
Она поднималась ко мне по пригорку, ведя за руку зеленоглазого белобрысого мальчугана с россыпью веснушек на вздернутом носике. Кто это? Мой сын… Неужели это мой сын? Залаяли собаки… Почему лают собаки, откуда здесь собаки?
- Эй!
Лица… Два мужских и женское… Но где бабочки, где мой сын?
Встряхнув головой, я окончательно пришел в себя.
- Эй, вы кто такие? - услышал голос женщины: ее черные глаза настороженно смотрели из-под надвинутой на лоб шапки. Одета в короткую грязную шубу, джинсы и сапоги на высоких каблуках. Как только ходит в таких по сугробам? Лицо серое, осунувшееся, с красным шрамом на лбу, напоминающим букву "Ц". Я бросил взгляд на ее спутников. Первый - толстяк невысокого роста со складками кожи под подбородком, одетый в треснувшее под мышками пальто; второй, - высокий, худющий, зябко кутающийся в кожаный плащ и весь такой… заостренный: острый нос, острый подбородок, остро поблескивающие глаза. И, самое главное, на лбах и у того, и у другого точно такой же, как у женщины, шрам.
Собаки захлебывались лаем. Я посмотрел на Марину - она как будто не была напугана. На всякий случай, я сунул руку в карман, где лежал пистолет.
- Мы из Пустоши, - сказала Марина, вылезая из саней. - Заблудились.
- Из Пустоши? - присвистнул толстяк. - Далеко же вас занесло.
- Где мы?
- В самом центре РТК.
- Центр Третьего кольца? - изумилась Марина. - Не может быть!
Ее возглас остался без внимания.
- Вас повезло, что вы встретили нас, - сказала женщина, переминаясь с ноги на ногу. - В такую бурю немудрено попасть в Черемушки, или, того хуже, в Битцу.
- А что там, в Черемушках и Битце? - подал я голос.
- Когда узнаешь, будет поздно, - сверкнув глазами, произнесла женщина. - Там бесчинствует банда мародеров Шевченко.
Я взглянул на Марину. Та кивнула и сказала:
- Шевченко уже не в Битце, он подвизался в РВК.
- Вот как? - равнодушно сказала Серая. Помолчала.
- Меня зовут Серая. Это - мои братья. Брат…
- Брат Устин, - встрял толстяк и, смутившись, покраснел.
- И брат Ярослав.
Длинный едва заметно склонил голову.
- Что это значит, - братья? - спросил я.
- Мы братья по вере, - взгляд Серой стал жестким. - Мы - цоисты.
Вот значит, почему у них на лбах буква "ц"!
- Цоисты? - удивилась Марина. - Не слыхала…
- Очень жаль. Если бы все стали цоистами, под солнцем воцарился бы Он.
- Кто - он?
- Бог, разумеется.
- Пора, сестра, - кашлянул длинный, поглядывая на небо.
- Да, - кивнула Серая и обратилась к нам. - Я предлагаю переждать бурю у нас. Будьте гостями детей великого Цоя.
- Цой - жив, - отозвались Устин с Ярославом, молитвенно сложив на груди руки.
Марина незаметно дернула меня за рукав. Я посмотрел на нее, ничего не понимая.
- Итак, вы принимаете приглашение?
- Можно мы обсудим это… наедине? - не очень уверенно спросила Марина.
Серая пожала плечами.
- Пожалуйста. Но недолго. Буря.
Цоисты отошли в сторону и принялись что-то горячо обговаривать между собой.
- Андрей, давай не пойдем, - зашептала Марина. Губы у нее припухли от мороза, лицо раскраснелось.
- Почему? Мы замерзли, заблудились, в такую бурю нам не добраться до Пустоши…
- Все это так… Но…
- Что "но"?
- Мне не нравятся эти люди.
- Марина, - я взял ее за руку. - Ничего не бойся. Это просто сумасшедшие, они безобидны. В конце концов, ты со мной!
Девушка слабо улыбнулась.
- Хорошо, Андрей.
- Эй, - окликнул я цоистов. - Мы идем с вами.
6. Спокойная ночь
Дом стоял в уключине переулка, такой же мертвый, как и окружавшие его каменные собратья. Когда Серая вошла под арку и махнула рукой: "Сюда", я, ведущий за ошейник вожака упряжки, подумал: не зря ли не послушал Марину? В конце концов, в Джунглях приходилось переживать и не такие бури, как - либо перекантовались бы… Но, взглянув на свою женщину, едва бредущую по снегу, отогнал от себя эту мысль. Одно дело - Джунгли, где, кажется, от деревьев исходит тепло, и совсем другое - этот город, этот обмороженный каменный гроб.
- Пришли, - произнесла Серая.
Вход в парадное был достаточно широк, чтобы упряжка вместе с санями протиснулась туда. Но усталые псы отказывались подниматься по обледенелым бетонным ступенькам.
- Мы поможем, - с готовностью вызвался толстяк Устин. - Так, Ярослав?
Длинный молча вцепился в задник саней. Я дернул за упряжь, вожак, не привыкший еще к своей новой роли, заскулил, напрягая мускулы.
- Толкайте!
Устин и Ярослав поднапряглись, и сани въехали по ступенькам на площадку.
Стены парадного украшали разноцветные надписи, рисунки. Чаще других встречались кричаще-броское "Цой жив!", а так же портрет длинноволосого юноши с горделиво выпяченной нижней губой. Одна бетонная лестница вела наверх, туда, где слышалось завывание ветра в пустых комнатах, другая - вниз. Вдоль лестницы, ведущей наверх, были установлены металлические перила, к которым я и привязал собак. Впрочем, псы и не помышляли о побеге. Оказавшись под защитой от бури, они дружно улеглись на пол и поглядывали на нас, высунув розовые языки.
- Следуйте за мной, - пригласила Серая.
Логово цоистов находилось в подвале. Серая отворила металлическую дверь. Терпкий дух человеческого жилья заструился вверх по лестнице. Я вошел, следом - Марина, и уже за нами - Устин с Ярославом.
Это было большое помещение с черными стенами и закопченным потолком; у дальней стены возвышалась статуя человека с гитарой, украшенная бусами из человеческих черепов; в углах - груды тряпья, должно быть, служащие цоистам постелью. Посреди помещения горел костер, у которого грелись двое. Еще трое сидели на коленях рядом со статуей, но, как только мы вошли, они вскочили на ноги и все как один уставились на нас.
- Братья и сестры, - обратилась к ним Серая. - Это…
- Андрей.
- Марина.
- Андрей и Марина едва не погибли, и мы решили привести их сюда.
- Лучше бы пожрать принесли!
- А тебе бы, Антон, только жрать да жрать, - заметила Серая, строго глядя на длинноволосого парня со сломанным носом. - Лучше бы ты чаще молился!
- Он молится, - словно оправдываясь, сказала пожилая женщина, стоящая рядом с Антоном. - Он молится, госпожа!
Госпожа! Так вот, значит, кто здесь главный. Впрочем, это можно было понять и раньше по горделиво-холодному тону, с которым Серая разговаривала с Устином и Ярославом.
- Располагайтесь, - кивнула мне Серая. - Вы теперь под защитой стен Храма великого Цоя.
- Цой - жив! - эхом отозвались сектанты.
- Апрель, помоги мне раздеться.
Апрель, невысокая белокурая девушка, бросилась к госпоже. Она приняла у Серой короткую шубу, - та осталась в свитере, четко очерчивающем небольшую грудь. Сняла с нее шапку. Череп Серой был голым, как яйцо; на макушке, плавно переходя в затылок, расположилось вытатуированное изображение все того же длинноволосого гитариста.
- Вы, должно быть, голодны?
- Да, - поспешно признался я.
- Рудольф!
- Моя госпожа?
Из светового круга выступил коренастый мужик. Он, набычившись, посмотрел на меня. В плотоядном блеске этих желтоватых глаз я узнал собрата - игрока. Возможно, этот Рудольф никогда не был в Джунглях, но ему явно знакома борьба за Теплую Птицу, в которой он, похоже, преуспел, не останавливаясь ни перед чем.
- У нас есть что-нибудь съестное, Рудольф?
- Сухари, госпожа, да и тех немного.
- Дай им по одному.
По тому, как изменился, - смягчился, потеплел - взгляд Рудольфа, когда он посмотрел на свою госпожу, я понял: эти двое любовники. И тогда мне стало ясно, как именно устроена эта секта. В основе ее - страх, а вовсе не вера. Все эти Ярославы, Устины, Антоны смертельно боятся Рудольфа, который в своем изодранном тулупе, надетом мехом наружу, похож на зверя, только что покинувшего Джунгли.
- Приглашаем вас принять участие в еженощной молитве, - произнес Рудольф, глядя, с какой жадностью мы с Мариной грызем сухари. Сказано это было таким тоном, что мне стало ясно: отказаться мы не можем.
- Таким образом, вы проявите уважение к Храму, приютившему вас, - вставила Серая, усаживаясь на принесенной двумя цоистами драное кресло.
Сектанты расселись в кружок у костра, оставляя достаточно места для двоих, тем самым как бы приглашая нас присоединиться к себе.
Ну что ж, молиться - это не в кипятке вариться. И все-таки: скорее бы рассвет! Я посмотрел на Марину. На ее лице отражалось похожее желание.
Мы присели на колени у костра. Хотелось протянуть к огню руки, но я не решился: напротив сидел Рудольф.
- Братья мои, сестры мои, - изменив голос до неузнаваемости, заговорила Серая. - Мы были - одинокие путники, мы брели во мраке сквозь ночь, не видя огней, не чувствуя рядом присутствия друга. Мы мучились, мы погибали порознь, до тех пор, пока в нашу жизнь не вошла вера. Вера в единственного бога - Цоя.
- Цой - жив! - нараспев протянули сектанты.
- По преданию, Цой страдал и умер за нас, недостойных. Теперь мы в вечном неоплатном долгу перед Господом. Мы должны посвятить свою жизнь жреческому служению ему, смирить свое тело, открыв душу. Тот, кто будет верным сыном Цоя, получит награду - вечную жизнь в раю, среди своих братьев и сестер. Но - горе тому, кто предаст господа нашего, Цоя!
Последнюю фразу Серая произнесла срывающимся, и потому - страшным голосом.
- Цой - жив! - как ни в чем ни бывало, отозвались сектанты.
- Во славу Господа, споем молитву!
Неровными голосами цоисты запели:
- В небо смотри - видишь там пастуха?
То небесный пастух пасет облака,
Город стреляет в ночь дробью греха,
Но Цой сильней, его власть велика.
Тем, кто ложится спать - Спокойного сна
Спокойная ночь.
Я ждал это время, и вот это время пришло,
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло
Их не догнать, уже не догнать.
Тем, кто ложится спать - Спокойного сна
Спокойная ночь.Люди так часто навечно ложатся спать,
Их Цой принимает, тревожа их сон.
Он дарит им новую жизнь и возможность стать,
Тем, кто спасен, тем, кто спасен.Тем, кто ложится спать - Спокойного сна.
Спокойная ночь.
Сектанты кончили молитву дружным возгласом: "Цой - жив!".
- Спасибо, братья и сестры, - сказала госпожа. - Спокойная ночь вам всем.
Люди начали разбредаться по углам, укладываться на тряпье. Наконец, у костра остались только я, Марина и Рудольф. Серая все так же сидела в своем кресле, в свете костра ее неподвижное лицо походило на маску.
- Андрей, Марина, - нарушила молчание госпожа. - Нет ли у вас каких - либо вопросов ко мне?
- Никаких, - не задумываясь, ответил я.
Ну вот, начинается - ни одна секта не упустит шанс привлечь новых членов.
- У меня есть к тебе вопрос, - сказала вдруг Марина.
Что-то в ее голосе мне не понравилось…
- Я слушаю.
- Эта молитва, что вы все только что пели, - ведь это не молитва, верно? Ведь это песня, а не молитва?
Чувствуя холодок под сердцем, я увидел, как, ловя каждое слово, привстали со своих постелей цоисты, как напряглось лицо Рудольфа, как вспыхнули его звериные глаза.
- Я не понимаю тебя, женщина, - ледяным тоном отозвалась госпожа.
- Это песня, а не молитва, - упрямо повторила Марина. - Я точно знаю.
Рудольф медленно приподнялся. Я до боли сжал рукоять пистолета.
- Рудольф, оставь! - прикрикнула госпожа, сверкая глазами. - Ты что-то еще хочешь сказать, женщина?
- Мне кажется, что в изначальной песне нет ни слова про Цоя, там идет речь только о ночи…
Серая вдруг рассмеялась: гадко, наигранно, сквозь зубы.
- Ты оскорбляешь Храм, приютивший тебя, - по-змеиному прошипела она. - Кощунствуя, ты выносишь приговор своей душе.
Откровенно сказать, я готов был согласиться с ней.
- Виктор Цой - не бог, - звенящим голосом сказала Марина. - Он - певец, бывший.
Серая вскрикнула, словно ее ударили хлыстом. Рудольф вскочил на ноги, в руке у него блеснула заточка.
- Убей ее! - в вопле госпожи было столько злобы, что хватило бы на целую стаю тварей в Джунглях.
Рудольф перешагнул через костер. Я встал между ним и Мариной, дрожащей, как осиновый лист. Что тебе стоило держать язык за зубами?
- Назад, Рудольф. Знаешь, что это такое?
Цоист бросил взгляд на пистолет и остановился.
- Убей эту суку! - скрежеща зубами, требовала Серая.
- Заткнись, - прикрикнул я. - А не то, я заткну тебе пасть пулей. Слушайте все! Мы уходим, сейчас, сию минуту. Если кто-то последует за нами, - умрет. Ясно?
Сектанты молча смотрели на меня.
- Рудольф, кинь мне свою заточку… Вот так. Мы уходим.
Я подтолкнул Марину к выходу.
- Спасибо за гостеприимство.
Последняя фраза - совершенно искренняя. Я испытывал нечто вроде стыда за Марину. Люди впустили в свой Храм, чем смогли - накормили, а ты?
Рассвело. Снежная муть уже не мешала отдохнувшим собакам чуять дом, и они бежали рысцой. Я молчал, разглядывая развалины. Оказалось, что они совсем не такие мертвые, как я себе представлял: нет-нет и мелькнет в окне чье-то настороженное лицо. В одном из переулков нам навстречу шли двое, по самые лица закутанные в тряпье. Завидев издали упряжку, бросились бежать и исчезли в одном из домов.
За поворотом показалась река.
- Андрей?
- Да?
- Прости меня.
Марина нервно повела плечами:
- Я повела себя, как дура.
Вот и Пустошь. Упряжка въехала на мост. Река разлеглась внизу - широко и вольно.
- Я рад, что ты это поняла, - сказал я. - Я был бы вынужден убить этого Рудольфа, что мне совсем не улыбается…
Марина засмеялась.
- Ты чего?
- Ничего. Просто вспомнила, каким ты был до встречи со мной.
В ее глазах засверкали веселые огоньки. Я не выдержал и тоже засмеялся.
- И все-таки эта Серая - сумасшедшая, - сквозь смех проговорила девушка.
- Да, но в одном она права - быть одиноким путником мучительно…
Марина коснулась холодными губами моего лба:
- Я рада, что ты это понял.