Едва гигант унес ноги, иссякло и смертоносное излучение. Ева и Гаврила увидели, что свет, льющийся через покореженный дверной проем, перестал быть неестественно синим. Настал черед тусклых и желтых марсианских сумерек.
4
Никанор Локтионов не сводил глаз с облака рыжей пыли, клубящегося над горизонтом. Бывший матрос-сигнальщик был встревожен не на шутку: кто-то спешит наперерез вверенному ему отряду.
Он же связан по рукам и ногам пленными моряками: те тащат волокуши, нагруженные трофейным скарбом и провиантом. Пленные неповоротливы, медлительны; они до сих пор не отошли от потрясения, вызванного мгновенным перемещением с Земли в пустыню Марса. Они часто останавливаются, пьют воду, подлинной цены которой еще не узнали; у каждого второго носом идет кровь. Кроме того, пленные отвлекаются от работы, задают сопровождающим набившие оскомину вопросы.
– Будьте спокойны, земляки! – отшучивался Локтионов, потрясая винтовкой. – Вам здесь понравится!
…И вот преследователей уже можно рассмотреть в бинокль. Они идут плотной цепью, они неплохо одеты (значит, не полудикие бродяги), они вооружены винтовками Мосина, их возглавляет… девчонка?!
Локтионов сплюнул, протер окуляры и снова уставился вдаль.
"Ярина?! Если так, то дело швах. Полюбовно не разойдемся… Ага-ага, вот она размахивает руками: смотрит на нас и раздает указания, маленькая сучка. Мало я тебя ласкал, дрянь эдакая. Мол, ты и ты – вперед. Слава богу, что сама не отправилась на переговоры. Ну, поглядим-поглядим…"
Он позволил пленным покурить, а сам созвал матросов. Старался говорить тише, чтобы "салаги" не услышали лишнего.
– Их раза в два больше, чем нас. А может, в три. Но не более того…
Конечно, Шведе ушел и забрал с собой троих. В отряде осталось шестнадцать бойцов. И почти семьдесят человек пленных, с которых взятки гладки.
– …винтовок у них столько же, сколько у нас. Так-то. Остальные вооружены чем ни попадя.
– Прикончим главаря! – загудели матросы. – Остальные сами разбегутся! Как миленькие!
– А выкусите-ка, братцы: не тут-то было, – Локтионов покачал головой. – Заправляет ими рыжая соплячка. Ну Ярина – помните, небось? Во невидаль, да? Боюсь, как только мы ее укокошим, остальные взбеленятся и полезут на рожон. А оно нам надо? Нам оно не надо! Так-то! Нам надо солонину в Поселок доставить! Картошку доставить! А не полечь всем до одного на радость мхам и прочей дряни. Так что сдерживайте гонор, братцы. Крепкими словами не бросайтесь – не в портовом кабаке.
– Нам бы эту рыжую – да снова в Поселок!
Матросы посмеялись немного, покурили для успокоения нервов. Затем пятеро ушли присмотреть, чтоб пленные ничего не учудили, остальные выстроились подковой: от них до парламентеров было уже рукой подать.
– Опа-па! Куда путь держим, служивые? – Первому "переговорщику" было привычнее вести беседы не под белым флагом, а на большой дороге, с кистенём.
Локтионов присмотрелся к этим людям и мысленно перекрестился. Ипатушкина команда! – ей-богу! Ни у кого на лицах он еще не видел столь явственной каиновой печати; даже на небритых, ленивых рожах друзей-картежников, что выполняли по заказу Шведе грязную работу.
– Домой идем, земляки. В Поселок. Слыхали о таком? – нахально откликнулся Локтионов. Ему-то, наторенному в кабацких потасовках, было несложно заливаться этаким соловьем.
– Добра-то нахапали, Диментий, ох и нахапали! – принялся фальшиво сокрушаться второй парламентер. Это мелкое, хомячье лицо показалось Локтионову смутно знакомым: скорее всего, его обладатель в свое время ошивался в Поселке.
Локтионов сплюнул и передернул затвор винтовки.
– Чего надобно, племя ненасытное? Не тяните волынку, так и скажите прямо! Не видите, что ли? – Он мотнул головой в сторону матросов, что почесывали кулаки да переминались с ноги на ногу. – Мы слушаем вас внимательно!
– Господь велел делиться! – ответил тот, кого звали Диментием, щеря поломанные зубы.
– Да ну? – хмыкнул Локтионов. – Это вас Ипатушка просветил? Кстати, где он сам? Что-то я его не вижу…
– А в бочках – солонина? – спросил, чуть не плача, второй.
– Солонина, – подтвердил Локтионов. – Пароход неподалеку… упал с неба. На наших глазах брякнулся… Найдете его без труда, если будете держать нос по ветру. Там еще осталось, чем поживиться…
– Спасибо, добрый матрос! – перебил Локтионова "нытик". – Слыхал, Диментий? Нас никак лесом хотят отправить!
– Господь велел делиться! – упрямо повторил Диментий. – Люди должны помогать друг другу. Оставляйте жратву и идите, куда шли. Ни нам, ни вам нет охоты трясти кишками.
И тут матросов взял смех. Сначала тихонько захихикали те, кто стоял на флангах. Потом волна нервозного веселья захлестнула центр "подковы", не миновав и Локтионова.
– Да чего вы заладили, землячки? – переспросил бывший матрос-сигнальщик, тщетно силясь скрыть улыбку. – Делиться мы не намерены. Извиняйте… А напужать… Подумайте сами: вас ли, побродяг, военным морякам страшиться, землячки? Не будьте дуралеями, не становитесь на пути. Ступайте себе, пока люлей не навешали, караси борзые! Пароход там, – он указал рукой направление, – идите по нашим следам, дел-то!
– Нас в два раза больше… – не очень уверенно произнес "нытик" и поглядел на Диментия, ожидая, что тот поддакнет.
– А станет в два раза меньше, – ответил Локтионов. – Ступайте, ступайте, мужики! Идите своей дорогой. Нас не трогайте, и мы вас не тронем!
– Не желаете, стало быть, делиться… – подытожил Диментий. – Напрасно, служивые… Ну, воля ваша!
– Иди-иди! – Локтионов махнул рукой. – Скатертью дорога!
Парламентеры пошли прочь. Матросы еще немного посмеялись вслед несуразной парочке… А потом всё пошло наперекосяк.
Пленники дождались, когда матросы перестали глядеть в их сторону. Те, что были покрепче и поживей, кинулись стремглав в пустошь. Они-то до сих пор не ведали, куда их забросила судьба; за невысокими сопками у самого горизонта им мерещились кроны пальм и минареты восточного города. Остальные – кто не чувствовал в себе сил бежать – стеной двинулись на матросов, закрывая беглецов своими телами.
– Не стрелять! – приказал Локтионов. Однако уже через секунду ему пришлось дважды пальнуть из винтовки. Правда, в воздух.
Матросы, работая штыками и прикладами, все-таки сломили неумелое сопротивление и усадили ропщущую гурьбу на землю. Человек двадцать разбежались, как тараканы, но Локтионов ничего предпринять не успел…
– Никанор! – окликнули его с другого края. – Никанор, погляди! Эти телегу какую-то подкатывают!
Локтионов растолкал матросов, что загораживали обзор, поднял бинокль и ахнул. Прямо на него смотрело вороненое дуло "максима".
– Полундра! – успел он крикнуть до того, как из-под ног взметнулись фонтаны пыли и каменного крошева.
Людоеды всадили длинную очередь в центр разношерстной толпы. Они не жалели ни матросов с "Кречета", ни моряков, оказавшихся в плену. И те и другие гибли, не успев понять, что происходит. До небес взлетела ржавая пыль, взорвались бочки с драгоценной солониной и столь же драгоценной квашеной капустой. Пряный рассол смешался с горячей кровью, матросы сбились в одну кучу со своими пленниками.
Все до одного повалились на землю. Возле волокуш тут же завязалась толкотня: укрыться, как оказалось, больше было не за чем. Так и лежали они, среди превращенной в грязь снеди, среди рассыпавшихся картошек и кусков солонины; перепачканные пылью и кровью. А людоеды огонь не прекращали: теперь они палили короткими, рваными очередями, – просто для того, чтобы никто из матросов не поднимал головы. В то же время два отряда каннибалов приближались с разных сторон, не пересекая линии огня.
Локтионов, лежа на боку, выстрелил раз, выстрелил два… Ни в кого не попал: людоеды были быстрыми и увертливыми. Сверкали штыки, лезвия ножей и топоров. До начала резни оставалось не более десяти ударов сердца…
Сигнальщик растормошил какого-то чужого морячка. Тот лежал, уткнувшись лицом в пыль, прикрыв голову руками.
– Ты чего, брат? – Локтионов округлил глаза. – Хватай винтовку и давай жару! Это же ипатовские ублюдки! Они едят людей!!! Не знал?!
Моряку не нужно было повторять дважды. Он привстал, подхватил "мосинку", – ее прежний владелец лежал с простреленной головой, – крутанул в руках… и всадил штык Локтионову в живот.
– Ну и дурак! – выдохнул бывший сигнальщик, затем матюгнулся и добавил: – Ведать не ведаешь, где очутился! Пропащая твоя душа!
Моряк выдернул штык и ударил снова, на этот раз – наверняка.
Пулемет замолчал. Тотчас заорали людоеды из передовых отрядов. Заорали азартно, плотоядно, предвкушая кровавую баню.
Матросы побросали оружие, кинулись в пустошь так, что пятки засверкали. Их пленники вели себя по-разному: кто-то шагнул навстречу каннибалам с раскрытыми объятьями, кто-то попытался удрать вместе с матросами; кто-то стенал, стоя на коленях, кто-то рыдал, съежившись под трупами…
Загремели одиночные выстрелы: людоеды расстреливали беглецов, словно мишени в тире. В живых они не оставили никого; меньше чем за час головы почти ста человек были водружены на колья.
Высоко подняв кровавые трофеи, лишенное благодати и злое племя двинулось дальше. Впереди была гора-пирамида с двойной вершиной, пещера хозяев и встреча со святым предателем Ипатом.
5
– Дальше вам не пройти, друзья. Давайте прощаться!
– А ты… это… хорошо всё обмозговал, доктор?
– Да, к моему большому сожалению… Ну что ж! Не поминайте лихом!
Рудин по очереди обнялся с Битовым и Федоровым. Матросы были огорчены: ветераны войны с хозяевами, они твердо намеревались шествовать и дальше вместе с человеком, которому бесконечно доверяли. А тут перед самым сражением их принуждают собрать котомки и отправляют восвояси.
– Ступайте на юг со спокойной душой, братцы. Вы довели меня до этого места, а большего и не нужно… – Рудин пощупал рукой шею; вспомнил, что платок потерялся и утер тогда пот рукавом. – Через два дня пути вам встретится озерцо с водой, пригодной для питья, там же водятся "лягушки"… должны водиться. А еще дня через четыре начнутся леса. Найдите Гаврилу и Еву! Бог даст, и мы с Шершнем пойдем за вами следом. А если и нет, то сильно не переживайте. Позаботьтесь о Еве, она… Она…
– Как же ты пойдешь за нами, когда сам раздал последние припасы и себе ничего не оставил? – спросил тихо Битов. – Доктор! Что-то ты хитришь, друг…
– Да хорош уже ворчать! – оборвал кума Федоров. – Доктор знает, что делает. Пошли уж…
Битов развел руками и ничего не сказал. Забросил за спину котомку, подтянул ремень винтовки.
– Не мешкай, доктор, – сказал напоследок Федоров. – Авось и вправду догонишь!
– Счастливого пути и до встречи!
Кумовья ушли. Местность у подножья горы с двойной вершиной была пересеченной, так что матросы вмиг исчезли с глаз. Рудин вынул револьвер, открыл барабан и убедился, что ни одно гнездо не пустует. Затем поглядел на гигантскую пирамиду: над ее вершинами плыли темно-коричневые, почти черные тучи. Зев пещеры он заприметил сразу, но о восхождении и думать не стоило.
Шершень лизал бог весть каким образом оказавшуюся здесь, среди вулканического базальта и гранита, известняковую глыбу.
– Может, и ты отправишься восвояси? Пока не поздно?
"Старик" повернулся к доктору и помотал головой, как человек.
– Ладно. Тогда нужно будет кое-что предпринять. Мы с тобой пойдем обходным путем, и вряд ли он тебе придется по душе. Но ничего иного я предложить не могу…
Вход в тоннель скрывался за кучей щебня, – можно было пройти несколько раз мимо и ничего не заметить. Как только они разгребли щебень, в расщелине вспыхнул белый свет. Шершень сейчас же попятился, затрусил головой, точно пытаясь отогнать жужжащих над ушами комаров.
Доктор вынул нож, отпорол от тужурки длинную полосу. Присел на корточки и принялся завязывать Шершню глаза.
– Извини, приятель, но наши предки не хотели, чтобы по их владениям разгуливали чужепланетники. Не любили они вас отчего-то… Видимо, что-то крепко не поделили… Я имею в виду – там, среди звезд. Ты не знаешь, как было дело?
Шершень снова по-человечьи мотнул головой. Доктору пришлось покрепче затянуть узел повязки.
– Иди за мной и ничего не бойся, – сказал доктор, наклоняясь перед входом. – Если почувствуешь, что становится страшно или что начинаешь паниковать, помни – это всё не твое, это всё навеяно защитным механизмом. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Трутень кивнул.
– Поня-я-ятливый… – протянул доктор.
Тоннель тянулся двадцать долгих миль. Без поворотов, под небольшим уклоном в сторону горы-пирамиды; двадцать миль узкого хода, в котором двоим разойтись разве что бочком. И хотя ничего похожего на вентиляцию здесь не было, воздух почему-то оставался свежим и не по-марсиански влажным. Кое-где стекала по зеркалам тихими струйками вода. Изловчившись, Рудин смог даже наполнить флягу.
Затем свет померк, стены раздвинулись в стороны, тоннель расширился… Рудин и Шершень очутились в пыльном зале. Выяснилось, что зеркала здесь замараны черным липким веществом. С этого зала начиналась территория, на которую были вхожи хозяева.
"Старик" содрал с лица повязку, пробежался, принюхиваясь. Рудин положил руку на рукоять револьвера. В противоположном конце зала тускло поблескивало нечто чужеродное – две штанги из сверкающего металла спускались сквозь отверстие, проплавленное в своде. Штанги едва слышно гудели и казались напряженными до предела. Приближаться к ним не хотелось.
…За аркой оказалась винтовая лестница. Шагая по высоким и узким ступеням, Рудин не переставал изумляться: насколько, наверное, древние властители Марса не походили на сегодняшних людей, если считали такой подъем – удобным для своих ног. Сколько же лет эволюции (или регресса?) отделяет их, звероликих, от современных людей?
Светящиеся плиты попадаться перестали. Темноту теперь разгоняли редкие светильники хозяев – шарообразные колонии люминесцирующих микроорганизмов, похожие на комья свалявшейся собачьей шерсти. И стала ощущаться специфическая кислая вонь божков-насекомых, причем с каждой новой ступенькой она становилась сильнее.
Они дважды делали привал: отдыхали прямо на ступенях. Фляга была одна на двоих, но человек и чужепланетник давно привыкли пить друг после друга и не кривиться от послевкусия.
Наконец, они поднялись на верхний уровень пещерного комплекса. Оба чувствовали себя изнуренными сверх всякого предела, – как два атлета, пробежавшие умопомрачительный марафон. Впрочем, переход через пустошь, штурм высоты, и всё это – впроголодь, – чем не испытание на прочность мышц и нервов?
Они знали, что до финиша еще далеко…
Человек и чужепланетник лежали вповалку на площадке у сумрачной лестницы, смотрели сквозь арку в соседний зал. Рудин разглядел приборы, облаченные в глухие кожухи из того же сверкающего металла, что везде применялся хозяевами; одни аппараты были огромными, другие – компактными и стояли на столах среди химической посуды. Бросались в глаза приметы торопливого ухода, а точнее – бегства хозяев. Повсюду рабочий беспорядок, словно нерадивые лаборанты и ученые мужи отошли перекурить и через минутку вернутся к пробиркам и микроскопам.
"Старик" дышал хрипло и с присвистом. Худые бока беспокойно колыхались, пульсировали синие вены, змеящиеся вдоль шеи. Полный острых клыков рот был открыт, язык норовил вывалиться. Шершень совсем выбился из сил. Рудин смотрел на это несчастное человекоподобное создание и с тоской понимал, что некогда сильный и бесстрашный чужепланетник стал скорее обузой, чем помощником.
Из лаборатории донеслось бряцанье металлических сочленений, затем – хорошо знакомый гул электрических приводов, работающих с перегрузкой. Рудин едва успел подняться на ноги: из арки выплеснулись сегментные щупальца боевого механизма хозяев. Повеяло запахом горячего железа; сразу же оказалось тесно на просторной площадке. Цилиндрическое тело на долю секунды нависло над трутнем, а потом рывком передвинулось к человеку. К такой встрече Рудин готов не был. Он-то знал, что несколько забытых спрутов остались ржаветь в пустошах, вот только не предполагал столкнуться носом к носу с жизнеспособным рудиментом свергнутых хозяев.
…Отшатнулся, упал неловко – на спину и тут же выставил вперед руки. Закричал:
– А ну уймись! Мы – члены семьи!
Подействовало.
Механизм застыл "столбиком", опираясь на щупальца, как змея опирается на хвост. Качнулся, передвинулся к стене. Скользнул к лестнице и устремился по ступеням вниз, оставив за собой тяжелый дух перегретого металла и машинного масла.
Рудин перевел дух: бряцанье расхлябанных сочленений отдалялось. Через несколько минут оно слилось с фоновым шумом: гулом каких-то приборов да стонами ветра, что время от времени доносились из зарешеченных портов вентиляционных шахт. Доктор лег на бок, повернулся к Шершню. Дыхание трутня стало поверхностным, глаза затянуло белесой поволокой.
– Эй, дружище! Что там?.. Ты мне смотри!.. Ты мне не…
Он поднялся, подошел к чужепланетнику, ощущая постыдное бессилие и злость на самого себя. Положил укороченные пальцы левой руки на липкую от пота шею "старика", нащупал артерию – она находилась там же, где и у людей.
Пульс – истончающаяся нить. Неизбежный обрыв…
Рудин стащил с головы котелок. Скомкал его в кулаке, протер лысину и лицо. Затем швырнул на ступени лестницы. Ему хотелось что-то сказать на прощание, но он не знал, что. Он ходил по площадке туда-сюда, одной рукой сжимая револьвер, а другой – тер грудь: сердце болело так, словно невидимый буравчик ввинчивался в миокард.
Страховидное человекоподобное создание не знало ни про рай, ни про ад, и отходная молитва сейчас совершенно ни к чему; несмотря на зачатки разума, "старик" жил, как животное. Доктор так и не понял, кем был для него этот бывший враг – верным псом или преданным другом, который шел плечом к плечу до последнего вздоха.
– Прости, – выдавил Рудин, – тебе не нужно было идти за мной – прожил бы дольше… Спасибо за то, что ты все-таки поступил иначе… Покойся с миром!
Вибрация пронзила стены пещеры, пол и своды. Доктор присел, схватился рукой за стену. В глубине лабиринта из пещер и коридоров родился резонирующий звук. Человеческое ухо его едва улавливало, но организм отреагировал незамедлительно. Всё самое темное и неприятное "всплыло вверх": Рудин ощутил одновременно острую боль, тошноту, страх, отчаяние, горе… Захотелось вставить ствол револьвера себе в рот и спустить ко всем чертям курок.
Снаружи загрохотали камни. Огромные глыбы срывались и скользили по склонам в сопровождении обломков меньшего размера. Террасы заволокло облаками пыли. Расстояние между двумя вершинами пирамиды стало еще больше.
Очередной невезучий корабль рухнул в пустыню Марса…