4
- Сына хочешь? - шепнула на ухо Ники и засмеялась, сверкая жемчужными зубками. Удивительными - мелкими, ровненькими, чистыми. И сама была маленькая, чистая, ровненькая, и веснушки как лучики. Солнечные, мягонькие.
- Хочу, - согласился Круз басом, закинув руки за голову.
- Какой ты огромный! Волосатый! Смотри - моя ладошка в волосах на твоей груди прячется. И меня не любишь.
- Люблю, - возразил Круз. - Маленьких и проворных - в особенности.
- Не любишь, не любишь. Не знаешь ты, что это такое - любовь. Помнишь, что читал, или смотрел, или что рассказали, вот и все. Ты внутри совсем холодный.
- Я тебя в попу укушу, - пообещал Круз. - Мелкую и холодную.
- Я обижусь сейчас. Я тебе правду говорю - ты ж даже сочувствовать по-настоящему не способен. Ни радоваться не можешь, ни тосковать. Потому ты и заболеть счастьем не можешь. Чего ты смотришь так? Мне Жан говорил. Он знает.
- Ни черта он не знает, Жан твой. Араба от туарега отличить не может.
- Он в университете работал!
- А ты в клинике. Ну и что?
Ники закусила губу. Тряхнула челкой.
- Ну, ну, - сказал Круз, гладя шелковистую спинку. - Ты для меня - самый драгоценный, самый знающий в этом мире человек. Я с другой стороны мира услышал тебя, и приплыл, и встретил. Мне и думать страшно, что бы случилось, не услышь я тебя. Я до сих пор поверить толком не могу, что я здесь… и ты со мной.
- Если ты вредный будешь, я тебе изменю. С Жаном. Или с Михаем.
- Я тогда Жану зуб выбью.
- А Михаю? Он тебе сам выбьет.
- С Михаем можешь. Он красавец. В берете.
- Противный ты. Ты меня всей своей бригаде отдай, фу!
- Не отдам я тебя. И Михай тебя не возьмет, потому что друг. Настоящий, не по-вашему. Как там у вас… в любви и на войне все дозволено, правда?
- Грубый мужлан! Я тебе не игрушка!
- Ворчушка-капризушка, - сказал Круз и притянул к себе.
- Пусти… пусти!
- Не пущу. Замучаю. Изнутри и снаружи.
- Пусти! Не надо так… ты тихонько… тише…
Потом они, обессиленные и мокрые от пота, лежали под простыней, а за окном уже светало и в предрассветной тишине мягко и ласково плескало в берег море.
Над этой землей и этим морем еще светило прежнее солнце, из прошлого, когда пляжи и лето, и шезлонги, и кофе под полосатыми зонтиками, и яхты, звенящие под теплым бризом, утренняя газета, смех, мороженое и сонм загорелых тел на гладкой гальке. Круза принесло к этому осколку прошлого, как айсберг к тропикам, и, удивляясь и не веря, он прижился здесь, прикипел, привык, стал частью и плотью от плоти здешнего времени и дела. И на яхту, принесшую его через океан, смотрел с удивлением. Когда оно было? Как? Снег, и кровь на следах, и пустые города - где это, из какого кошмара? Здесь дымит у пирса паром, готовый уйти через море, здесь пальмы и птицы, и девушки смеются в кафе. Здесь свежий хлеб, замешанный греком Николопоулосом и выпеченный в недрах белой урчащей машины, здесь маслины и шкворчащий омлет, и Розина, черненькая и крепкозадая, несет на макушке ящик салата. Здесь улыбчивые парни в беретах и аксельбантах, и офицерская честь, и флаг на мачте, и "Марсельеза". И муэдзин протяжно стонет по утрам, и мечут кости, скалясь, день напролет трое сухокостых кабилов, не знающих ни слова по-французски, но всегда готовых объяснить что угодно случайному прохожему.
Одно что мало их, случайных прохожих. Средиземноморский центр выживания человечества - какое громкое название! С тысячу, самое большее, в Ницце и окрестностях. Еще с полстолько в постах на побережье. Да полсотни - поисковый отряд. Его, Круза, детище. Собранное с миру по нитке, вымуштрованное, выученное, слаженное как швейцарские часы. С надежными, отличными офицерами. Михай, Збигнев, Данилу - три богатыря со свитой. И Круз - как Дядько Средиземномор. Конечно, у коммуны городской своя есть полиция, да и все мужчины, способные держать оружие, по команде поднимутся - но по-настоящему профессиональные вояки только у него, у Круза. Что не может не радовать, поскольку самозваный Центр спасения человечества спас не столько человечество, сколько его проблемы, и от уменьшения людского числа проблемы эти меньше не стали. Скорее наоборот. Две трети людей Центра были мусульмане, собранные по всему Магрибу, Ближнему Востоку и Турции. Хотя турки презирали говорящих по-арабски, марокканцы презирали египтян, а белые и смуглые презирали негров, хотя по-настоящему, не кухонно и привычно, верующих была лишь горсть, и только двое имели хоть какое-то понятие об исламской учености, - почему-то любой из этих двух третей убыл с пеной у рта защищать свою веру, пусть и не разумея, чем она отличается от других. И кривился, глядя на женщин в бикини.
Круз хорошо запомнил тот день. Из постели выгнал, как обычно, нудный, чужой крик муэдзина, жирного тунисского итальянца, чьи предки явились в Африку вместе с дуче и не успели удрать. Круз поцеловал Ники в плечо. Она вздрогнула, улыбаясь. Круз прикрыл ее простыней и отправился в душ. Умылся, побрился, причесал редеющие волосы, оделся в хаки и портупею, нацепил перед зеркалом берет - и как лягушатники умудряются таскать эту тряпку с такой элегантностью? - зашнуровал ботинки и пошел пить кофе с круассанами к Николопоулосу.
Там его, мажущего джем, и нашел Михай - скуластый, складный, всегда улыбающийся. Всегда безукоризненный, точный и неуязвимо элегантный, внук полковника и сын генерала. Круз подобрал его умирающим от жажды на полуразваленном ливийском каботажнике, едва держащемся на воде. Из восьми человек, пытавшихся удрать на нем от африканского берега, в живых остался один. Он улыбался, сидя в рубке, и шептал на непонятном языке, а завидев Круза, попробовал встать и отдать честь, приложив грязную тонкую руку к берету. Круз сам откармливал и отпаивал его, а после, опробуя Михаево здоровье на ринге, здорово получил по носу. Михаевой реакции позавидовал бы и богомол.
Михай улыбался и сейчас. Круз выпустил нож, слушая, затем круассан. Потом спросил:
- Неужели прорвались? Через третий пост?
- Через третий, - подтвердил Михай весело. - Накрыли из гаубицы, а после погнали инженерный танк. Сровняли подчистую.
- Мерде, - сказал Круз, вскакивая, - Данилу готов?
- Уже, - сообщил Михай. - Завелись и ждем!
Круз вскочил в джип, дожевывая круассан, и принялся втискиваться в бронежилет. На востоке, в горах, грохнуло глухо. И еще раз.
- Данилу! - заорал Круз в рацию. - Выводи всех! Всех!
- Есть! - отрапортовал Данилу.
Круз с Михаем проскочили первый пост, где суетились трое бородатых угрюмцев, и подъехали по серпантину ко второму, где грохотало, ухало и трещало очередями. За ними, чихая дизелем, вскарабкался "Мистраль", дергая тонким стволом. Встал, высыпая из себя людей в хаки.
- Капитан, моя команда на месте! - отрапортовал Збигнев, прищурившись.
- На пост! - скомандовал Круз, - Михай, возьми двоих - и на верхнюю тропу!
Сам побежал по ходу, пригнувшись, нырнул в бункер.
- Честь! Что тут такое?
- Честь, капитан! - отозвались из сумрака. - Швейцарцы снова. Пока не лезут, притихли.
Круз глянул в окуляры. На дороге, развернувшись нелепо боком, чадил броневик, и свешивался из него кто-то пятнистый, будто дотянуться захотел до гусениц.
- Выжившие с третьего поста? - спросил Круз.
- Никого. Никакой связи.
- Потери?
- У нас трое и двое из команды Нестора.
- Скверно. Полковник в курсе?
- С ним связи нет. Уже с полчаса.
- Как - нет? - поразился Круз. - А Данилу?
- Не отвечает.
Круз набрал сам. Крикнул в трубку. Пообещал в сердцах:
- Ну я ему, безалаберщине латинской! Мерде.
Но Круз напрасно злился. Третий в его команде, бесшабашный Данилу, мелкий, смуглый и сноровистый, лежал на набережной у своего джипа и глядел на солнце остекленелыми глазами. А по крови, запекшейся на его курчавой шевелюре, ползали мухи.
Из города больше не пришел никто. Круз с горсткой людей отбивался до вечера. Швейцарцы, вздумавшие пробиваться по горной дороге, дрались умело и люто. Погнали танки в лобовую, пошли и сверху, и снизу. Збигнев, державший нижнюю тропу, едва успел отойти с тремя уцелевшими коммандос. Громадный "Леопард" с навешенным спереди бульдозерным отвалом расстрелял бункер в упор. Круз, оглохший и придавленный, сжег "Леонард" из базуки, всадив одну за другой три гранаты в тонкий бок у задних катков.
Все закончилось, когда солнце поползло от зенита вниз. Кончилось так же неожиданно, как и началось. Бросив раненых и танки, швейцарцы ушли. Круз видел и знал налоксоновое безумие - упорядоченное, как прилив и отлив. Знал, что второй раз они явятся не скоро - если, конечно, еще одной бродячей банде из Швица или Женевы не вздумается пойти по стопам предков. Можно было вздохнуть спокойно и пересчитать живых.
Девять. Девять способных держать оружие из двадцати трех. И восемь тяжелораненых. И разваленный вдребезги пост. Круз приказал уложить убитых и раненых в машины и отправил в город. С ранеными отправил четверых. Троих оставил на посту, а сам с Михаем вместе отправился на третий пост.
И нашел его целым.
Не то чтобы совсем - видно было, что взорвалось у бункеров что-то крупнокалиберное, нисколько, впрочем, не повредившее, что сваренная из рельсов рогатка, перегораживавшая шоссе, раздавлена и отодвинута на обочину. Но прочее оставалось целым и исправным! Не валялись гильзы на полу, стоял нерасчехленным гранатомет. А на столе у пульта стояла кружка с кофе.
Круз кружку взял, отхлебнул. От горечи свело скулы.
- Это Тарика чашка, - сообщил Михай, - он всегда гудрон делает. Варит полчаса.
- Это он и доложил тебе, что их с поста выбили?
- Он.
- Мерде, - сказал Круз.
Через полчаса, когда первый пост все-таки ответил, Тарик объявил Крузу весело: "Аллах акбар!" И отключился.
Еще через два часа Круз с Михаем и тремя коммандос явились к первому посту на "Леопарде", брошенном швейцарцами в исправном состоянии и даже с включенным мотором. И увидели догорающий "Мистраль", россыпь тел на шоссе.
Первый пост не был приспособлен для долгой обороны. Третий и второй держали танкодоступное шоссе. Первый пост был только застава на городской окраине, без врезанных в скалы дотов, без орудий и мин. Круз разнес его вдребезги, расплющил пулеметное гнездо, развалил дом, разнес в клочья "хаммер", к которому кинулись выбравшиеся из-под обломков люди. А потом Круз с Михаем и коммандос зачистили развалины, вытащили захотевших жить и уложили лицом вниз на дорогу - рядом с трупами тех, кого Круз отправил в город за помощью и спасением.
Тарик тоже хотел жить. Круз поднял его за шиворот как кутенка, тряхнул. Спросил удивленно:
- Ты что? Я же тебя вытащил! Ты же подыхал в своем Танжере! Вы все с ума сошли!
- Мы не сошли, - сказал Тарик, улыбаясь. - Это вы забыли обо всем, нечестивые, грязные фаранги! Вы взялись решать, кому жить, а кому умирать, выбирали тех, кто здоровее, кто вам понравился, и оставляли больных. Вы себе здоровых слуг собирали! Мы не слуги вам, грязные свиноеды!
- Мы выбирали тех, кто может жить, - сказал Круз удивленно. - Тех, кому не нужен налоксон.
- Только Аллах может судить, кто может жить, а кто нет! Вы заставляли нас терпеть нечестие каждый день! Глядеть на ваших гнусных бесстыдных потаскух, делать самую грязную работу!
- Так вы же не умеете делать другую!
- Теперь мы - хозяева! Теперь ваше бабье будет нашими подстилками! А твою шлюху отдали неграм, а потом повесили над помойкой!
- Если думаешь, что я тебя убью прямо сейчас, ошибаешься, - сообщил Круз, подумав. - Мы сейчас отправимся туда и посмотрим. Вместе с тобой.
- Мой капитан, что с ними делать? - Михай кивнул на лежащих.
- Раздеть, в наручники и подвесить на решетку в подвале.
Михай замялся.
- Там раненые есть, капитан.
- Это были раненые, - Круз показал на трупы вокруг коптящего "Мистраля". - Исполнять!
- Есть, мой капитан!
Тарик плюнул. Круз посмотрел на рукав и вытер его о волосы Тарика.
До самой набережной их никто не остановил. Кто-то подумал, должно быть, что прорвались швейцарцы и сейчас начнут расстреливать всех подряд, крушить и взрывать. А кто-то спрятался или убежал, потому что расстреливать и крушить начали еще с утра.
Они лежали рядком на набережной. И Данилу, и старый полковник. И грек Николопоулос. И много других. А над ними на пальме, нагая, грязная и окровавленная, висела Ники.
Тарик рассмеялся. Михай хотел ударить, но Круз остановил. Поставил Тарика перед собой и, аккуратно прицелившись, выстрелил ему в живот. Один раз.
Круз больше не хотел никому мстить и никого убивать. Глядя на измятый, окровавленный труп, висящий на пальме, не чувствовал ровно ничего - ни злобы, ни ярости, ни ужаса. Простой выживательный рефлекс говорил, что в городе еще больше сотни вооруженных мужчин, и если быстро проскочить на танке уличную тесноту, эта сотня не успеет с гранатометами и фугасами. Но рядом был Михай, который хотел убивать, пока не убьют его самого. И были коммандос, видевшие, что случилось у первого поста. И потому Круз, послушав, откуда доносятся выстрелы, скомандовал: "К больнице!"
Те, кто задумал и устроил кровавую баню этим утром, далеко не загадывали. Просто воспользовались удобным случаем. И когда те, кто успел схватить оружие и забаррикадироваться, принимались стрелять в ответ, убийцы на рожон не лезли. Потому в больнице уцелел главный и единственный в городе настоящий хирург Андре, засевший с шестью коммандос и кучей перепуганного медперсонала на втором этаже. Потому выжили запершиеся в гаражах техники, лупившие из пулеметов в сторону любого шороха. Но большинство тех, кого убийцы посчитали врагами, валялись в постели, кушали круассаны, смотрели на море или брели не спеша на работу - необременительную и неоплачиваемую. Даже часовой на почетном посту у "генерального штаба" - бывшего интернет-кафе, ставшего местом винопития всех щеголявших в хаки и в беретах, - только зевнул, глядя на людей с автоматами. И умер, не успев дозевать.
Круз вызвал людей со второго поста. Пробился в больницу и, собрав полноценный взвод, устроил зачистку. Чем бы она закончилась, трудно сказать. Скорее всего, зачищаемые перестали бы удирать, а наконец засели крепко, и получилась бы кровавая дрязга, растянувшая агонию города на несколько дней или недель. Может, Круз остался бы в одной из взломанных квартир, не успев отскочить, попав под очередь. Может, Михаю надоело бы стрелять и резать раненых. Все эти "может" остались в условности. Город Ницца умер в этот день.
В шестом часу у первого поста начали стрелять. А еще через полчаса загрохотало на набережной и, выбросив столб огня, красиво заполыхал белый корсиканский паром.
Были это те самые швейцарцы, отбитые и непонятно вернувшиеся, или другие, возникшие из ниоткуда, - Круз не узнал. К темноте у него осталось всего пятеро, а "Леопард", вернувшийся к швейцарцам, методично превращал в руины больницу. В темноте Круз, поддерживая хромающего Михая, прокрался в порт, к своей яхте. С ветром повезло, и выйти из порта удалось, не заводя мотор. Михай, глядя на горящий город, заплакал. Потом хотел застрелиться, но Круз отобрал у него пистолет и надавал пощечин. Круз направился на запад - подальше от города, который предал, от огня и тел на набережной, от безумных горцев, продержавшихся на отраве много дольше, чем все их соседи, и тем страшнее принявшихся их вырезать.
Круз привел яхту в Марсель и обрадовался, глядя на огромный город у моря, слушая тишину, и рассмеялся, уловив еще с причала запах свежего хлеба. В Марселе был большой пост, тут были свои, проверенные, надежные люди, державшие порт и окрестности. Круз обнял подбежавшего Франсуа, бородатого, пузатого и похожего на команданте Фиделя, поздоровался у маяка с ребятами, подхватил кружку свежего кофе, пообещал все рассказать, отхлебнул, завернул за угол - и увидел одного из тех, кого приказал приковать наручниками к решетке в подвале первого поста.
5
В августе принесло метель. Еще вчера от жары плавился асфальт, донимала мошкара, поднимавшаяся из травы черным призраком, - а сегодня пригнало жирные, вязкие облака, к полудню прохудившиеся, высыпавшие на ветер ледяную крупу. Ею хлестало ленивовидного истукана на площади, ее швыряло в витрины, пугая запоздавших ворон. А через две недели легла настоящая зима - снежистая, лютая, кусающая за пальцы. И принесла ссору.
Бабы женсовета не воевали друг с дружкой, не женское это дело, война. Но ссорились, устраивая сотни мелких гадостей, не перераставших, однако, в сплошное кровопролитие и резню. Однако теперь ссора подошла к самой границе войны. По-прежнему на север везли пищу и беременных, но в Котлас не пришел ни единый воин, работник или способная рожать женщина. Из девяти баб женсовета в Котласе осталось четверо, а остальные выдумывали предлоги в Котлас не являться. Котласская четверка отправила на север бронепоезд с сотней народа, чтобы привезти паучника и его микстуру, оживляющую снулых, в Котлас. Поезд непонятно застрял в Микуни и торчал неделю, а после двое суток добирался до Печоры. В Печоре же его встретил вставший поперек путей танк. Назад в Котлас бронепоезд добрался с непонятной и невиданной быстротой, едва ли не за сутки. А потом случилось волчье лихо.
Тогда разгорелась лютая свара и женсоветские бабы, хуля друг друга, излили много лишнего. Потому поползли слухи один другого страннее. Например, что на поезд, везший Аделину и Круза с Даном, напали не просто так, а оттого, что Степанида Ольговна любила оленьи унты и не любила научников, отраву делающих. И пришлых тоже не очень любила, и Адьку - выскочку залетную, ум в манде. Потому оленным она людей послала с подарками и условилась. А еще она мужиков сманивает от Домновны, а Домновна вовсе с гопотой снюхалась, из-за нее резня случилась под Москвой с выездными, которые по девок поехали, из-за гопника, чужими привезенного, который сбежал к своим и рассказал. Не просто сбежал, это Адька нахимичила, потому что у нее с чужими дела, а тот чужой мужичонка, ходок с волками, сбежал и волков увел и теперь людей жрет по околицам, и за грибами выйти страшно. Охотились на него, а он оборотень, и бабьей власти над ним нет.
К сожалению, слухи о волках подтвердились образом странным и страшным. Захар сидел в Котласе как в тюрьме. На его волков косились. Держали впроголодь. А после того как Хук задрал козу и притащил стае, Степанида Ольговна приказала волчье отродье перебить, а Захара посадить на неделю в подвал на хлеб и воду - пусть образумится, авось ума хватит за работу взяться. Здесь даром никого не кормят.
К несчастью для Котласа, случилось это как раз тогда, когда одна боевая группа ушла к Инте, воевать с оленными, а вторая пошла отбивать недорослей, юных головорезов, снова подобравшихся вплотную к котласским землям. Захар с мальчишкой, удивительно к нему прикипевшим, прирезали троих мужиков, присланных за волками, взорвали склад, сожгли цистерну с керосином и ушли в лес, уведя волков. Степанида, озверев, послала за ними дюжину бойцов, вовсе оголив котласскую оборону. Вернулось из дюжины четверо. Тогда Степанида не придумала ничего лучшего, чем отправить бывшего лейтенанта Сашу на хлеб и воду, избив предварительно до полусмерти.