- Рад видеть тебя живым и здоровым, - сказал Круз.
- Привет тебе от Захара, - сказал Последыш. - Он тобой интересовался. Просил передать гостинец. Я в вагоне оставил, чтоб не таскать. Потом отдам.
- Шпашибо, - сказал Саша испуганно, - у меня вше ешть. Мне хорошо.
- Тебя никто больше бить не будет, - сказал Круз. - Теперь мы тут хозяева. Если хочешь, пойдем с нами. Мне нужен хороший механик. Очень.
- Шпашибо, Андрей Петрович, шпашибо, я…
- Он еще станкач довести должен, - буркнул, подойдя, скуластый парень в халате и спецовках. - Он его вчера раздолбал.
- Пал Палыш, я, я обяшательно, - зашептал Саша.
- Это что за хамло? - осведомился Последыш. - Ты, пролетарий, скройся на раз-два!
- Что за беззаконие? - заорал парень. - Кто вам позволил? Его совет назначил сюда!
- Вот кто позволил! - сказал Последыш и показал кулак.
- Во-во! - Парень сплюнул. - Работаешь тут, стараешься, чтоб сладилось, а приходят, которые с кулаком, и все к ебеням.
- Стоп! - приказал Круз. - То, что мы делаем, делается с санкции совета. Людмила - его полномочный представитель. Я - командир бригады города Инты. С кем имею честь?
- Я Павел Молитин, начальник оружейного цеха, - сказал парень, - а Сашок у меня техник. Работа на нем важная.
- Он справится с ней за сегодня?
- Думаю, да. Наверное.
- Саша, ты справишься?
Саша, испуганно поглядывающий то на парня, то на Круза, кивнул.
- Павел, сегодня все формальности будут улажены. С завтрашнего дня, если совет одобрит, Саша поступает в мое распоряжение. Вы согласны?
- Ну да, если одобрит, конечно… я что? Если порядок, то порядок.
- Договорились! - заключил Круз, - Саша, если что, мы рядом, хорошо?
- Хорошо, - промямлил Саша, краснея.
Когда отошли, Последыш сказал:
- Не пойму я вас, старшой. Этот щегол несет на вас, а вы терпите. А Сашка они били, видно же. По какому праву били, он же не в их стае? Я б этому мазутчику на раз-два зубы пересчитал!
- Не сомневаюсь, - ответил Круз. - Только было бы это глупо и скверно. Это место теперь наше. Мы приняли его закон - а это хороший закон, разумный и справедливый. Теперь все эти люди - наша стая. Твоя и моя.
- Этот кривой мазутник - моя стая?
- Да. И ты - потому что ты сильнее - должен лучше заботиться о законе, чем он.
Через две недели, заполненные осмотрами, разъездами по постам и перекапыванием бумаг, Круз выступил перед женсоветом - девятью располневшими женщинами, глядевшими тяжело и настороженно, перед полусотней старух-советниц и молодок за их спинами.
- Сил у нас хватит, - сказал им Круз. - Мы можем прямо сейчас набрать три сотни бойцов и технику, и ущерба обороне не будет. Мы можем разбить недорослей. Выжечь их базы. Но я против того, чтобы отправлять всю силу в неизвестность, опираясь, по сути, лишь на слухи. Мы можем выиграть. Я почти уверен. Но именно из-за этого "почти", пусть крохотного, я не хочу отправлять четверть нашей силы в неизвестность. Мы добьемся куда большего, если употребим эту силу, чтобы отодвинуть внешние посты на десять, двадцать, тридцать километров. Чтобы захватить землю на востоке и юге и наладить жизнь там. Не торопясь, аккуратно - и неуклонно. Не рисковать силой, а постепенно, уверенно ее наращивать. Пусть годами. Теперь время работает на нас. Потому я - против большого похода прямо сейчас. У меня все.
Женсовет долго молчал. Аделина смотрела на Круза, улыбаясь. Наконец Домна Ольговна встала, одернула тафтяную юбку и объявила:
- Значит, вы, Андрей Петрович, походом идти не хотите? Вы там, у себя на севере, оленных наскоком разбили, волками затравили и довольные живете, в безопасности? А нам ползти от куста к кусту, отбиваясь?
- Да, - ответил Круз, глядя ей в глаза. - Да, потому что источник силы должен быть в безопасности. Залог того, что ваши дети выживут. К тому же вам, Домна Ольговна, ползти от куста к кусту не придется. Война - дело мужчин.
- Война - дело мужчин, - отозвалась Аделина. - Уважаемый совет, предлагаю оставить это на разумение Андрея Петровича. Он воевал дольше, чем все мы живы. Возражения есть?
Возражений не было.
8
Война - дело мужчин. Так сказала Крузу толстая итальянка Люция, показав толстый средний палец. Крузу хотелось ее ударить, но Люция носила шестого сына и бить ее было нельзя. Войны - дело мужчин, дело писающих стоя свиней, гнусных идиотов, ищущих бед на свою голову. И на головы всех несчастных рядом с ними. Порке дио!
Позвать женщин на помощь была идея Дана. Ситуация сложилась аховая. На весь Давос, включая посты, после балканской авантюры осталось шестьдесят пять мужчин, способных сознательно удерживать оружие. А те, из-за кого пять сотен давосского воинства остались где-то в хорватских оврагах, уже стучали в дверь. Дан хотел не стрелков - просто наблюдателей на посты, тех, кто нажал бы кнопку, заметив неладное. Мужчин хотел собрать в один летучий отряд, способный быстро ударить в опасном месте и отойти, отбить, сохраняя силы. А горластая, мощная и разобиженная итальянка Люция показала ему толстый средний палец, и ее послушали даже Дановы ассистентки. Люция кричала и трясла кулаком. Кирхе, кюхе, киндер - правда, свиньи? Родильный цех, мамма мия!
Но ведь если придут - уничтожат, постреляют! Как вы не понимаете? Кто придет? Свиньи придут? Одни свиньи сменят других! Мадонна, да чтоб вы все провалились, чтоб подавились своими железками, убийцы, воры, все из-за вас, порке дио!
Тогда Давосу повезло. Просто повезло. Балканские гости, торопясь, гнали трофейные броневики и выскочили в сумерках прямо под единственный толком укомплектованный пост. Михаевы люди засекли их еще в низовьях долины, и гостям устроили мешок. После два месяца никто не совался, а потом перевалы накрыла зима.
Хотя захватили полдюжины пленных, о судьбе ушедшей давосской армии не узнали ровно ничего. Да, стреляли. Побили, захватили много. Кто, где, в плену или засели где? Ничего. Пленные - звероватого вида, обтрепанные, гнилозубые юнцы - извергали мешанину коверканных немецких, славянских, итальянских слов, почти сплошь ругательств. В конце концов Михай увел их вверх, на ледник, и, стреляя в спины, сбросил в трещину сорокаметровой глубины.
Дан запил. Он и раньше прикладывался вечерком к бутылке "Гленфиддих". Теперь стал и с утра. Сидел в своем кабинете, глядел на компьютер, подливал. И матерился на восьми языках. Пару раз Круз пытался сидеть с ним. Поговорить. Но разговор выходил однобокий, потому что Дан не слушал даже себя. Кто виноват, зачем, почему? Ушли все, сыграли ва-банк, безумие. Я мог остановить, мог, все же было очевидно.
Круз пытался сказать, что уж кто-кто, а Дан вовсе тут ни при чем. Что никто в успехе не сомневался. Что Давос выставил настоящий горно-егерский батальон, отлично вооруженный и экипированный даже по докризисным меркам. Не сомневался даже он, Круз. Даже десятикратный идиотизм ссорящихся друг с дружкой командиров не погубил бы боевую группу, вполне достойную вермахта образца 41-го года. А что случилось? Да черт знает, что случилось. Может, на них небо упало. Может, на них двадцать килотонн сбросили.
А Дан смотрел в серый экран и говорил, что мог бы переубедить. Запретить, стукнуть по столу. Это его вина, и теперь человечество погибнет.
Круз хотел сказать, что человечество, придавившее батальон вермахта, уж точно не погибнет, но Дан вдруг обратил на Круза внимание и велел убираться. Круз убрался. И, взяв троих лучших охотников, опять отправился прочесывать многажды прочесанную Европу. Четырнадцать человек собрали по постам - тому, что осталось от Давоса, наблюдатели за полтысячи километров были не нужны. Затем Круз со своей троицей по еще целому туннелю пересек Ла-Манш и отправился прочесывать Британские острова - не из надежды на чудо вроде тихой общины законопослушных фермеров, а из упрямого нежелания сидеть на месте.
Чуда не случилось. Ветер колыхал траву на полях. Ровную, чистую траву - на улицах, на площадках для гольфа, в палисадниках. Трава взломала асфальт, раздвинула бетонные плиты. Было спокойно, тихо, хорошо. Мягкая, влажная весна, сменившаяся нежарким летом. Кролики в кустах, коршун над холмами. Зыбкая тень скользит по зелени. Солнце щекочет веки. Хорошо лежать на склоне холма, раскинув руки, погасив всякую мысль, ощущая лишь ветер и шелест, ровное дыхание земли.
Круз давно не чувствовал себя так спокойно и тихо. Здесь не было никого и ничего опасного. Старая, тысячелетия назад укрощенная, ухоженная, переделанная земля, вернувшаяся в первобытную дрему - без крови, без когтей и клыков. Когда сидел на холме над Гластонбери, глядя на зеленые волны, на холмные лбища, на поросль молодых дубков, на уходящий в никуда, в Авалон, в прошлое и в сиренистый туман распадок, - будто открылась в душе дверь, и теплый майский вечер пришел туда, в тяжелый, смутный подвал, заполненный страхами и нелепой надеждой. Тогда Круз решил не возвращаться в Давос, к унылой беготне в клетке долин, зажатых между снегом и враждебной равниной. Но сразу сказать своим не смог. Да и разве поняли бы они? Все трое считали себя неслыханными везунчиками. Еще бы, оказались иммунными и нашли место, где остались нормальные люди.
Потому Круз под предлогом поисков просто колесил наобум по Уэльсу, Корнуоллу, по срединным графствам, а когда лето склонилось к закату, направился в Шотландию. Там по долинам бродили стада мохнатых криворогих коров и лазили по крышам одичалые веселые кошки.
Круз хотел дальше на север, к Инвернессу, на самый край, а потом, может, на Фареры, хотел перезимовать вблизи старой винокурни где-нибудь под Обаном, балуясь полувековым виски. Но у виски, к большому удивлению Круза, нашлись хозяева. С дробовиками. И с пулеметом "Виккерс", смонтированным на грузовике.
Идиллия быстро превратилась в продуманный ад. Грузовик с пулеметом словно сдернул чеку - и изо всех щелей полезли аборигены, неведомо как пережившие налоксон и прежние давосские поиски. Аборигены были бородаты, ободраны, грязны и весьма огнестрельны.
За Эдинбургом у Крузова "хаммера" оторвало миной задний мост. А каталонец Висенте, расшвыряв гранаты, полез в рукопашную, и его развалили чуть не пополам здоровенным тесаком из расплющенной арматуры. Побратим Висенте, Отунья, обезумел и кинулся на помощь - а Круз с Ваваном кинулись во дворы, полезли по кустам. Затем бежали, шли и брели на восток всю ночь, а поутру завели "харлей", промасленно хранившийся в гараже особняка с садом, и помчались на юг.
Менять транспорт пришлось еще дважды. Сперва потому что Ваван, патологически любивший никелированную мощь, намешал в бак трефного, и "харлей" тихо исчах посреди трассы, выпустив облако копоти. Потом из-за промоины в асфальте, выбившей шаровую опору и уткнувшей кургузенький "датсун" в канаву.
По пути на север, в спокойной радости, Круз видел только траву и небо. А в суматошном бегстве на юг - кости. Англия была завалена ими. На обочинах, в пабах, в ржавеющих авто на обочинах. В супермаркетах, за стойками пабов, в гаражах и телефонных будках. Ваван хихикал и пинал черепа. Ваван с детства был мелкой гопотой - расхлябанный, длиннорукий, скабрезный. Точь-в-точь шнырь из питерского двора с редкими волосьями грязно-рыжего колера, с бородавками, потной ладошкой и вечно перекошенным, ухмыляющимся ртом. Вот только происходил не из питерского двора, а из Пфальца, куда его родители перебрались из Казахстана. Круз, не любивших советскую эмиграцию во всех проявлениях, Вавана едва выносил. В особенности когда Ваван хрипло выпевал блатное, мешая русское с немецким и, вовсе загадочно, с идишем. Но Ваван прилично стрелял и был сверхъестественно чуток, а также умел вовремя и безошибочно удрать. Когда пробирались на юг - теперь медленно и осторожно, боясь всего и поминутно озираясь, - Круз странно привязался к нему. Будто к старой шкодливой собаке, грызущей тапочки, перхающей и огульно смердючей - но своей, привычной и домашней. Еще Ваван умел сшибать кроликов из рогатки, мгновенно их свежевать, не пролив зря и грамма вкусной крови, и затем, приговаривая, запечь с перцем и шафраном.
В Дувре Ваван взорвал таможню вместе с тремя бородачами, зачем-то палившими по Вавану из автоматического оружия. Круз Вавану не мешал, но упрекнул за промедление. Крузу не хотелось оставаться на земле хорошей травы ни минутой более. Сунуться в туннель они более не рискнули, но нашли яхту, отличную посудину крейсерского разряда тонн в пятьдесят, и перебрались на ней через Ла-Манш. Выбравшись на пирс в Кале, Круз заметил, что жители Англии вполне довольны собой и своей жизнью и звать их в Давос, ей-же-ей, не стоит.
- А хуля им! - отозвался Ваван и сплюнул сквозь зубы.
Францию миновали бестревожно - если не считать нудного дождя, барабанившего но стеклам трое суток кряду. А вот на подъездах к Давосу Круз слегка озадачился, в особенности когда увидел на обочине недавно сгоревший джип, с кем-то обугленным, недовывалившимся из дверцы, а затем - заброшенный пост, где успели угнездиться лисы. Круз приготовился к худшему. Но чего он не ожидал, так это толстой Люции с М-16 через плечо.
- Вернулись, свиньи? Лазили все лето, а нам за вас расхлебывать? Дармоеды! Мы, женщины, сумели справиться! И обойдемся без вас, тупых вояк.
Ваван хотел дать ей леща и чуть не схлопотал пулю в глаз. А Круз вздохнул и пошел искать Дана. И нашел его в лаборатории, ожесточенно переливающим зелье из пробирки в пробирку. Дан осмотрел Круза печально и возвышенно изрек:
- Андрей, человечество гибнет! Только мы можем его спасти!
Круз внимательно, внимательно осмотрел Дана. Глаза того были на удивление чистые, ясные, здравые.
- Что, бабы теперь правят? - спросил Круз осторожно.
- Ты не понимаешь! Не в этом дело! Я проанализировал статистику рождаемости. Мы вымираем, Андрей. Вымираем! Несмотря на все наши усилия, через три поколения от нас ничего не останется. А от банд, рыщущих на наших окраинах, ничего не останется уже через два поколения. Я построил модель! Если не будет лекарства, если тот же процент детей будет рождаться больными - мы вымрем!
- Мы следы боя видели, когда подъезжали. Опять хорваты? - вставил Круз.
- Но я знаю выход - единственный оставшийся выход! - крикнул Дан. - Мы должны найти вакцину! Я разработал тест! Мы должны найти тот самый штамм, который дал начало остальным, ту основу, которая есть у всех. Я спроектировал тест! Если штамм окажется активным к нему - значит, мы нашли! Я уверен - он есть где-то там, откуда зараза пошла по миру, где-то в русских степях, в бывших бактериологических лабораториях! Я ждал тебя, Андрей, - с тобой вместе мы сможем найти его! Ты ведь знаешь эту страну, ты ведь родился в ней?
- Да, да, конечно, - пробормотал Круз. - Только мне сейчас надо, меня ребята ждут, но я скоро буду, правда!
- Возвращайся вскоре. Я жду! - приказал Дан величественно.
Михай отыскался на восточном посту, заслонявшем выход из долины. Михай был небрит, несвеж и нетрезв. Перед Михаем стояли бутыль кирша, уже наполовину пустая, и три банки с тушенкой.
- У меня цинга, - сообщил Михай и длинно выругался.
- В чем дело? - спросил Круз.
- Зубы шатаются. Мои зубы, - сообщил Михай. - Два месяца консервов, мерде. Кто мы им - свиньи? Они знают, что мы не будем в них стрелять.
- Что происходит? - спросил Круз, бледнея. - Лейтенант, встать! Доложить обстановку!
Михай смерил Круза взглядом, ухмыльнулся, но все же встал.
- Происходит полное дерьмо, мой капитан. Не очень умные женщины решают, кого кормить, а кому идти прочь. Они убили двух ваших солдат, мой капитан. Они не дают нам свежей еды. И требуют работать.
- Производителями? - осведомился Круз.
- Дерьмоуборщиками.
Круз замолчал, глядя на клочок мяса, застрявший в Михаевой щетине. Затем сказал:
- Михай, я вижу, что дерьмо. Чуть Вавана не пристрелили, вместо приветствия. Но это мы за свою глупость расплачиваемся. Империю строить вздумали. Я рад, что ты живой, Михай. Очень рад.
Михай взял со стола стакан, посмотрел на свет - вроде чистый, - поставил, налил.
- Спасибо, - сказал Круз.
- Хлеб возьми, - сказал Михай, садясь. - Мой Франсуа печет. Хоть что-то свежее.
Молча уселись. Круз выпил. Закусил хлебом. Хлеб был подгорелый, но вкусный.
- Я тебя ждал, - сказал Михай. - Это кабаре мне надоело. Хуже, чем в Ницце.
- И ты уже придумал, куда податься?
- Ты уже с Даном говорил?
- Говорил, - сказал Круз осторожно.
- Он не псих.
- Я верю, что он не псих.
- Он, может быть, прав. К тому же мы вышли на связь с русскими. Они на Дальнем Севере. В городе Аптит.
- Апатиты, - поправил Круз.
- Пусть Аптити. Они готовы нас принять. Мы обогнем Скандинавию. Если Дан прав - а он может быть прав, - мы хоть что-то сумеем сделать для этого мира.
Круз внимательно посмотрел на Михая. На то, как тот держит стакан - ровно, уверенно, хотя страшно пьян. На прищур, на морщинки у глаз. На седину.
- Сделать для мира - это хорошо, - сказал Круз.
Эту ночь он провел на посту. Вымылся холодной водой, побрился. Долго смотрел в зеркало - на старика. На того, кто бессмысленно добрел по беспокойной жизни до седины, почти не думая и не спрашивая. За стенкой вскрикивал во сне пьяный Михай. Круз выбрался на крышу, к пулемету и антеннам. Устроился на мешках с песком, лег на спину, глядя в небо.
А какая, собственно, разница? Ведь не было ничего своего: ни отчаяния, ни радости. Только то, что обтерлось с других людей, прицепилось, присохло. Человеческое прилипчиво. Права была Ники. В Крузовой душе - только мелкое тяжелое болотце, ровное, вязкое, мгновенно гасящее все, прилетевшее извне. На самом деле Крузу всегда было все равно. Делал что-то: стрелял, дышал - только потому, что приказывал себе: "Так надо". Или потому, что этого "так надо" хотели другие.
Ветер унялся и сделалось совсем тихо. Ни птицы, ни огня. Небо стало огромное, плотное, и звезды как холодные гвозди. Горы - зубья темноты в темноте. Темнота обволакивает, ползет в кости, наливает в жилы вязкий лед. Круз поднял руку - и с ужасом, с изумлением увидел, как медленно сгибается сустав и будто по песку скрежещет укрытый кожей хрящ.
С мешков Круз скатился. И потом, шипя от боли, подтягивал колени, сгибал хребет. Чуть не плача, сполз по лестнице. Добрался до стола, выхлебал остатки кирша из бутыли. Закрутился в одеяло. И, сидя, боясь распрямить закоченевший хребет, уснул.