Назавтра Круз явился в Давос в полускрюченном виде. Не разгибаясь, выслушал торжественную речь Дана. Кивнул, всецело согласившись. Но Дан, которого и среди вдохновения не оставлял гуманизм, скрюченность заметил, вздохнул и отдал Круза в руки верной ассистентки по имени Митци и по прозвищу Коленвал. Митци идей феминизма не разделяла, Люцию считала злобной дурой, а Дана - единственно правильным человеком в округе, к тому же мужчиной. Митци несла грудь третьего размера, ягодицы - негритянского пятого, отличалась исключительной колченогостью и руками почти до колен. Вместе с тем лицом она была на удивление миловидна. Круз полюбил ее улыбку. Митци хватала Круза за ключицы и упиралась коленом. Митци крутила, мяла, щипала, терзала, ухала, привизгивала и за неделю вернула Крузу способность разгибаться. Еще гибкости Круза сильно помогло то, что Дан приходил к нему каждый вечер и говорил о человечестве и вакцине. Крузу очень хотелось побыстрее разогнуться и как можно дальше уйти. Круз даже пообещал спасти человечество.
Спасение началось седьмого сентября. Спасителей собралось четверо: Дан, которого толстая Люция считала неисправимым придурком, Ваван, которого Люция считала тупым придурком, и Михай, которого Люция считала вредным придурком. И, само собой, Круз, которого Люция придурком не считала, но боялась. Остальных женское сборище, объявившее себя ландестагом, отпускать отказалось - а кому работать-то? Разве что разрешили взять с собой Данову собаку, помесь сенбернара с неаполитанским мастифом, черное чудовище по имени Хук. Его Люция тоже боялась. У Хука текли слюни, а из складок на животе свисал огромный лиловый член. Хук был противный и очень сильный пес.
Когда пост со сгоревшим джипом перед ним скрылся за поворотом, Круз взглянул с облегчением. А весь путь до канала втайне желал, чтобы явились шотландские друзья на грузовике с "Виккерсом". Для них Круз приготовил сюрприз. Но друзья не явились. В порту Кале четверо спасителей человечества и пес погрузились на яхту и отправились на север.
Плавание вышло скверным. Яхту загнало штормом на Фареры, и там Круз с Михаем провозились две недели, пытаясь починить искалеченную яхту, и еще две недели - пытаясь запустить движок на траулере. Фареры были гнусным, промозглым и совершенно пустым местом. Там не было даже водки. Над голыми гладкими камнями свистел ветер, цепенящий пальцы. Здесь все было низенькое, серое, вплющенное в скудную землю. А еще на Фарерах не было скелетов. За много лет Круз привык к ним. Крузу казалось: скелеты живут своей неторопливой жизнью, лежа на истлевших матрасах, сидя в креслах. Но острова были пусты. Люди исчезли, не стреляя напоследок, не поджигая и беснуясь. Все осталось целым и ровным, и гниющие лодки глядели донцами в низкое небо, будто ряды скорлуп.
Дан истерзал до умопомрачения. Фареры придавили его рассудок. Дан говорил про северную чистую кровь, про человечество, про очищение радостью, про лед и полую землю, и снова про человечество. Круз хотел его ударить и не мог, потому что Хук следил и не доверял Крузу. Ваван убежал в горы и занимался в поселках нехорошим. Михай сутками лежал в моторном отсеке, а Круз остался с Даном. Фареры были гиблым, гиблым местом.
А через три дня после того счастливого мгновения, когда они остались за кормой, Ваван выбрался на палубу и объявил, ежась под ледяным дождем: "А бак наш того. Дырявый".
Солярки хватило до норвежского берега. Из пятерых обрадовался твердой земле только Хук, немедленно изловивший гуся. Четверо же двуногих смотрели вокруг в унынии, потому что прибрежная деревенька в неглубоком фьорде, приютившем траулер, была завалена скелетами. И начисто лишена солярки. Хуже того - в деревеньке явственно читались недавние человеческие следы. После полудневных споров в ресторане прохудившейся гостиницы было решено привинтить гранатомет к грузовику и отправиться посуху навстречу зиме.
Она себя ждать не заставила. Явилась со свистом и воем, заплясала в полях, тяжелыми облаками занавесила горы. И спасла.
Поначалу осторожничали - признаки живого и близкого населения ощущались чуть не на каждом шагу. Но никто не стрелял, близко не подбирался, и команда обнаглела. Неслись по шоссе, заботясь лишь об ухабах. И влипли под перевалом близ Тронде.
Перед тем как вскарабкаться на перевал, шоссе убегало в низину, к унылому двурядному поселку из одинаковых, будто из детской игры собранных домишек. Те, кто там сидел, не утерпели. Если б подпустили грузовик вплотную, шансов бы не осталось. А так - хрюкнула шина, выпростав резиновые клочья. Хрустнуло стекло. Грузовик швырнуло к обочине. Страшно заматерился Ваван - ему стеклянными брызгами посекло лицо. А Михай, шипя от боли, уже прыгнул к гранатомету, дернул рычаг, развернул и - бу-бу-бу! Кургузая пушчонка, лязгая барабаном, одну за другой швыряла гранаты к выцветшим домам. Бу-бу-бу - и крыша взметнулась черепичным цветком. Бу-бу - и шибануло огнем из окон.
Круз выскочил, потянул Дана, пихнул в кювет, под прикрытие бетонного водостока. Заорал, высунувшись:
- Михай, Ваван - прочь! Уходите! Бегите из машины!
Бетон брызнул крошкой перед самым носом. Взвизгнула кузовная жесть.
- Лежать! - приказал Круз Дану с Хуком и пополз в кювете. Из грузовика потекло.
- Михай! - заорал Круз.
Тот выкатился из кузова, шлепнулся, извивнулся - и уже в кювете, шипит, растопырив ободранные пальцы.
- Ваван!
Тот вылез неторопливо, волоча длиннорылый МГ, стал, озираясь. Слез в кювет.
- Слышь, командир, - сказал по-русски. - Накрыл я этих дятлов. Они из хаты сиганули, а я прям по ним положил. Во суки, а?
После этих слов грузовик взорвался, взметнув чадный фонтан. Команда, чертыхаясь, отползла по кювету дальше. Круз высунулся, чтобы осмотреться, - и чуть успел спрятаться, когда очередь вспорола бордюр перед самым носом.
- Влипли, - сказал Михай. - Совсем.
В самом деле, влипли. Поле, дорога, кювет. Не высунуться, не отбежать. Чуть дальше дорога идет в гору - и кювет тоже. Простреливается прекрасно. Впереди - поселок. Если залезут на чердак, достанут и сюда.
Круз поразмыслил немного и решил - вытянул гранату и пополз вперед.
И тут пошел снег. Темнобрюхая туча сползла с перевала и облегчилась над низиной. Сперва понемногу - пригоршнями, охапками. А потом ее прорвало. Стало белым-бело снизу, сверху и вообще со всех сторон. Стало трудно дышать. И идти. Вперед продвигались, загребая руками, будто плыли - к поселку, к теплу и крышам.
Круз не ошибся - стрелявшие и в самом деле залезли на чердак крайнего дома. Круз застиг их там - пару долговязых, истатуированных в синь, в засаленных, изодранных куртках и брезентовых штанах, обвешанных магазинами и гранатами. Круз услышал снизу лязг и, выдернув чеку, аккуратно уместил "эфку" в чердачный люк - будто мяч в кольцо. А когда, выждав, взобрался по лестнице, нашел одного еще живым. Тот полз, скребся в красной луже - нескладный, длиннопалый, со шрамом в пол-лица. Круз размозжил ему голову из кольта.
Потом Круз с Михаем прочесали поселок, найдя еще два трупа и раненого, завернутого в тряпье и оставленного на диване подле сгнившего телевизора. За диваном лежала, мирно обнявшись, пара скелетов. Раненый был иссечен осколками. Услышав шаги, он попытался поднять винтовку, тяжеленную штурмовую "хеклер-и-кох", и выпустил очередь в пол. Круз отнял винтовку и попытался заговорить. Но ни Круз, ни Михай не знали норвежского, а ни немецкого, ни английского не знал раненый. Поняли, что просит пить. Михай дал отхлебнуть из своей фляжки, но раненый умер, так и не напившись.
В поселке никто не жил. За домами, со стороны перевала, нашелся вездеход - кургузая машинка на резиновых гусеницах. Теплая, исправная. С кабиной, оклеенной глянцево-голыми девками из журналов.
Ночью, когда метель утихла, Хук выбрался во двор и завыл на звезды - гулко, железно, будто подули в колодезь, - и эхо метнулось к небу. И, вторя ему, из-за горы отозвались - два голоса, три. Дюжина. Заплескались над темнотой. Круз слушал, и было ему страшно и хорошо - и хотелось завыть вместе, обернуться к остриям звезд и заголосить, забыв о том, что стоишь всего лишь на двух и вместо клыка - кусок чужого железа.
Когда рассвело, посмотрели на карту и отправились на запад - к морю. После обеда метель пришла снова и затерла следы. Вечером в рыбацком поселке под скальными стенами Круз спорил с Михаем о траулерах и о том, сколько недель придется убить на перебор не работавшего тридцать лет мотора. Но повезло снова - на ремонт ушло три дня, а на четвертый Ваван, ухмыляясь, выгрузил из вездехода центнер тушенки, найденной на складе армейской базы по соседству, и длиннющего "гусака" - шведский наплечный гранатомет, похожий на базуку и по виду, и по свойствам. Ваван любил гранатометы.
Через неделю "гусака" забили ему в распоротый живот.
Попались банально. Слишком ждали, слишком трудно добирались через скверную зиму Северной Атлантики. Обрадовались и забыли об осторожности. На траулере оказалось исправным радиохозяйство, еще у поселка удалось поймать и Апатиты, и Давос. Апатиты ответили, удивившись, и пообещали выслать в Мурманск группу, чтоб встретить и сопроводить.
Встречающих увидели на пирсе, и Дан, крича, обнял сперва Хука, а потом Круза.
Здороваться не выскочил лишь Ваван, замешкавшись. Это и спасло остальных - потому что встречающие с ходу уложили всех лицом вниз. Хука почему-то убивать не стали, отпугнули, грохнув из "калаша" под носом. Хук подпрыгнул и помчался за угол, расшвыривая снег. Круз с Михаем и Дан остались лежать на пирсе, уткнувшись носами в обледенелый бетон, а малорослые круглолицые люди деловито обирали с них все способное стрелять и резать.
И тут высунулся Ваван с "гусаком" на плече. Спокойно прицелился и жахнул. Хорошо жахнул - положил гранату в десяти метрах, оглушив и посбивав с ног. А потом вытянул трофейный "хеклер-и-кох" и принялся методично дырявить. Круз с Михаем времени не теряли. Подхватили в одну руку стреляющее, в другую - Дана и помчались вслед за Хуком. Забрались в длиннющий полуразваленный пакгауз, засели - и увидели, как с другой стороны, от складов и кранов, лупят по траулеру, а Ваван, почти не прячась, тщательно выцеливая, бьет в ответ одиночными. Затем стрелять начали у пакгауза, и пришлось уходить дальше от пирсов. Круглолицые оказались упорными, не отпускали. Двигались умело. А патронов было кот наплакал. Одна надежда - дождаться, пока стемнеет толком.
Забежали в проулок между жестяными заборами, нырнули в дыру, проскочили мимо огромного крана, похожего на раскоряченного паука. Оказались на складе - с вышибленными окнами, с грудами ржавых контейнеров.
- Михай, Дан, - сказал Круз. - Сядьте туда, - показал на груду контейнеров. - Там обзор, и путь отхода надежный. А я пойду разберусь, а то ведь не отцепятся. Михай, дай мне магазин!
И тут из-за контейнеров послышалось:
- Эй, вы кто? Это вас мы встречаем?
- Да, нас, - ответил Круз по-русски, вскидывая винтовку.
- Старшой, не стреляй! Не стреляй! Это вы на чухну нарвались, они враги нам.
- Выходите! - приказал Круз.
Из-за контейнеров вышел человек в грязно-белых лохмотьях, подняв руки.
- Я - Правый, - сказал человек. - Меня со щенками послали вас встретить. Но мы на чухну нарвались, отошли, а теперь слышим - стреляют.
- Сколько вас? - спросил Круз.
- Пятеро.
- Оружие? Патроны?
- Хватает.
- Чухны много?
- С дюжину.
- Хорошо, - заключил Круз. - В порту, на нашем судне, остался человек. Он еще отстреливается. Нам нужно его спасти. Поможете?
- Отчего ж нет, старшой? Поможем, - ответил Правый, улыбаясь.
Они опоздали. Слишком долго перебегали, выжидали, играли в темноте. С парой круглолицых, увязавшихся следом, Круз расправился быстро. Правый со щенками их отвлекли, и Круз свалился со второго этажа прямо на головы с пистолетом в одной руке и кабаром в другой. А у пирса пришлось повозиться. Круглолицые все время двигались, по-кошачьи бесшумные, и бой в темноте превратился в нескончаемый бег по кругу. В этом круге остались еще двое круглолицых и один из щенков, поймавший очередь в упор. И чуть не остался Михай, распоровший предплечье о торчащий из стены крюк.
Круглолицые ушли на юг. Пересвистнулись в темноте, как запоздавшие птицы, - тонко, протяжно, жалко. Побежали по улицам, шмыгнули в переулки. Круз не стал гнаться. Пошел к пирсу, к траулеру. Ваван был там. Лежат, глядя в небо, вцепившись скрюченными пальцами в стальную трубу "гусака", на которой уже замерзла кровь.
Круз похоронил Вавана на сопке над городом, у раскрошившегося бетонного обелиска со звездой и шеренгой полустертых имен. Нацарапал под ними еще одно. И, встав на колено, выпустил очередь в тусклую вагу над головой.
Люди в горах застрявшей зимы жили войной и для войны. Воевали тридцать лет подряд и полюбили войну. Называли себя волками, кормили волков, жили рядом, волками клялись и, посвящая юношей в мужчины, называли их волками. Врагами их были люди, жившие от оленей, от тайги, от рыбы и зверя, от грибов, несметно вылазящих по осени в мшистой тайге. Врагами - и рабами. Племя, угнездившееся в горах, жило поборами с тех, кто пас оленей в тундре. Забирало женщин и еду. И постоянно доказывало силой свое право взять. Эти люди были хищниками злейшей породы и бахвалились хищничеством. А еще они были гордыми, готовыми умереть за свое слово и по слову стариков.
С их стариками Круз говорил. Стариков было восемь - совет и высшее право хищного племени. Пятеро из них вышли прямиком из Апатитской колонии особого режима, называемой ласковым словом "Угольки" за необходимость отапливать саму себя полярной зимой. Но годы зимы и войны выдавили из этих людей всю обычную человечью грязь, а заодно - и изрядную долю душ, с этой грязью слипшуюся. Они походили на карикатуры, скверные картинки из вестерна - морщинистые, равнодушные старики с глазами как ружейные дула. Они приняли Круза как равного и напоили чифирем. Круз сперва чуть удерживался, чтоб не расхохотаться от чинной нелепости, с какой передавали жестяные кружки, вставали и кланялись, но потом смеяться расхотелось - будто невидимое, неощутимое невнимательному вдруг догнало, постучалось в рассудок. Эти люди были хозяевами смерти, и каждое их слово весило настоящую жизнь и боль.
Дан поначалу едва не подпрыгивал от радости. Кричал снова про северную силу, про чистоту и льды, про настоящую кровь, ожившую среди смерти. Потом начал брать пробы. И расспрашивать. Ему позволяли - знахарей племя уважало. После проб и расспросов Дан собрался, посадил Хука на цепь и пошел в зимние Хибины - умирать. Круз едва сумел отыскать его среди метели. Но нашел, сволок вниз, уже оцепенелого, и сам свалился без сил - даже выругать толком не сумел. Позвал Михая и злорадно наблюдал, как тот растирает бессильного, стонущего Дана снегом, а потом - спиртом. Аборигены поглядывали с любопытством, но не вмешивались и не спрашивали. Пришлые старики, они знают лучше. Знахарь пошел с белым духом тягаться и чуть не уходился. Известное дело. У знахарей жизнь такая. Им с теми тягаться, кого свинец не берет.
Потом Круз с Даном говорили перед стариками про жизнь и смерть людей в далеких странах, про поиски изначальной хвори, чтоб сделать лекарство, спасти всех. Старики слушали равнодушно. Затем наистарейший, Василий Ширяев, лысый и рябой, с руками, скрученными из вен, отпил чифиря из общей кружки и объявил - скрипуче, тяжко, будто высвобождал ржавое из кряжа:
- Это правда - мы медленно умираем. В детях - порча. Оленные скоро не смогут давать нам женщин. Идите, ищите лекарство. С вами пойдут наши щенки. Помогут и посмотрят. Как вам такой расклад, кореша?
Старики отпивали по очереди из кружки и кивали.
Через месяц Круз, Михай, Дан с Хуком и четверо щенков ушли из Мурманска на том самом траулере - с изрешеченной надстройкой, с кровью, замерзшей на палубе. Возвращаться в Давос захотел Дан - память об отчаянии покинула его на удивление быстро, и он снова забормотал про секрет северной крови, про анализы, тщательное исследование и секреты. А скорее всего, попросту захотел вернуться в свой мирок - уютный, обжитый и спокойный.
Траулера хватило до Орхуса - городишки на кончике Дании. Исчах перетруженный дизель. Сперва хотели ремонтировать, потом решили двигаться на машинах - тем более что щенки море возненавидели. Двух младших, Последыша со Следом, тошнило неделю напролет. А в Дании было безопасно и пусто. Команды из Давоса обшарили ее вдоль и поперек.
Добрались без стрельбы. Во Франции уже играла весна, сквозь растрескавшийся асфальт лезли цветы. А Давос встретил запахом свежего хлеба и вереницей разноцветных флагов на площади - как в прежние времена, когда был излюбленным местом съездов для толстосумов и политиков. Круз рассмеялся - хорошо вернуться домой!
Но скоро выяснилось, что домом это место можно назвать, лишь закрыв глаза и уши. Года не прошло, как от прежнего, рассчитанного на выживание устройства не осталось почти ничего. Втрое меньше стало тех, кто жил на налоксоне, и вовсе не осталось женщин, спасавшихся от счастья беременностями. Что, как, почему? Куда делись? Дан бегал сам не свой, кричал, размахивал руками. На него смотрели как на чокнутого. Какое - вымираем? Живем, и дети у нас. Зачем нам растения, жрут только и слюни пускают, да еще рожают таких же дебилов? Это чего мы не понимаем? Мы понимаем получше всяких шизиков бродячих, неспособных даже семью нормальную завести. Как - беззащитны? У нас есть мужчины, и оружие они умеют держать! К тому же дома сидят, а не бегают почем зря.
Вечером в Институте лавин, еще не превратившемся в склад мусора только из-за несчастной Митци, Круз с Даном пили виски и думали о будущем. Вместе с ними думала и Митци, захмелевшая с одного стакана и принявшаяся жаловаться на страшную судьбу. Эти тупые жирные коровы ничего не знают и знать не хотят! Здесь все летит в пропасть, все! Они же посты все оставили! Херр Круз, они солдат ваших отправили землю пахать! А меня считают полоумной дурой, перестали еду давать свежую. Говорят, чего нам пробирки твои, ты иди коров дои, если медсестрой быть не хочешь. Я - и доить коров? Медсестрой - подбирать их послед и резать пуповины? Я одна здесь еще храню науку! Ради вас, херр Дан, только ради вас!
- Нет, конечно нет, спасибо тебе, Митци, - говорил Дан, краснея и бледнея попеременно. - Я очень тебе благодарен, очень.
Митци плакала. Круз подавал ей салфетки, а после взялся проводить до комнаты. Проводил и пошел к Дану, додумывать о будущем. А Митци выпила для храбрости еще стакан виски, оделась в ночнушку и пошла желать Дану спокойной ночи. На лестнице ее встретил Левый, совершенно ошалевший от давосских нравов, подхватил, ночнушку задрал и, хохоча, принялся Митци округлять. На шум сбежались прочие щенки и тут же устроили спор - у кого больше раз получится? Митци ревела, визжала, царапалась, стонала - а потом расхохоталась.
Из-за щенков убраться из Давоса пришлось раньше, чем хотели. Те быстро смекнули, что настоящей власти и силы не осталось. Давос жил как в детском сне - беззаботно и нелепо. Пасли, растили, пекли, судачили, рожали. В штабном центре на столы ложилась пыль, листы радиожурнала валялись на полу - из них делали самолетики. Никто не держал вахту, не сидел на постах - к чему? Левый сказал, щурясь, как заправский пахан: "К тому, что пора лохов доить". И немедленно ухватил проходящую девицу за плотную сиську.