* * *
Белая ночь, оно, конечно, поэтично. А на самом деле смутность и белесость сплошная. Не ночь, не день. Прогуливался недолейтенант Земляков, слушал лесную тишину. Канонада сдвинулась к западу, здесь сумрак остался и редкий щебет ночных птах. Иногда от костерка, что ниже по склону, голоса долетали. Все-таки нет у Шведовой профессионального опыта. Истерит. Понять девушку, конечно, можно. Вот как ей в такое поверить и дальше жить?
...- Не может так быть! Продались вы, суки... ! Народ всей страной советскую жизнь выбрал! У нас всё...
- Не ори... рыбу оглушишь... Я как есть рассказываю...
Голос Попутного тих - скорее угадаешь, чем расслышишь. Еще одна личина клоуна. Неужели с самого начала знал? Режиссер. Михалков-Станиславский. Вывел труппу на сцену, сыграл, додавил. Или вовсе раздавил? Матерится старшина сипловатым девчачьим голосом, думает, что не верит клоуну. Хрен ты ему не поверишь. Майор всегда правду говорит. Вот только нужной стороной её, ту правду, поворачивает, актуальные грани мастерски подсвечивает. Но ведь правда, от нее не отвертишься.
Зачем они ему нужны? Зачем Отделу старшина-санинструктор и ефрейтор деревенский? Или это уже не Отделу? А тем, кто самые немыслимые полномочия раздает? Всё равно, зачем Попутный им все выкладывает? Ладно, пусть не все, но слишком-слишком многое. Хотел бы вербануть - нашел бы что наплести. Простое. Ласковое, правильное, чтобы гордиться собой можно было. Собой, страной, внуками, пусть и не совсем своими. Тьфу, о внуках вовсе нельзя.
...- Я тебя сейчас шлепну! Прямо в лобешник, гадина! Не может так быть! Враги вы там все...
- Не упрощай, Шведова. В лобешник... Меня, вон, и белобандиты расстреливали. Хочешь, пузо покажу?
Молчит старый жук Торчок. Жизненный опыт, он в дурное куда быстрее верить заставляет. Лес молчит, озеро. Лишь старшина за свою, за Советскую Страну нервы рвет. А Витюша Попутный? Он ведь оттуда. Старый он. Вечный майор. Клоун и боец того фронта, от которого честные переводчики шарахаются, как от кучи говенной. Всё так. И всё не так.
...- Вы?! Преемники?! Подстилки б... Да вас к стенке...
- Какие есть...
Женька дошел до машины. Маячил у другой опушки Трофимов. Ссутулился, озяб, наверное. Всё-таки хорошо если ничего лишнего не знаешь, не слышишь. Женька махнул напарнику рукой, повернул назад, к 'своим' соснам. Финская трехлинейка плечо оттягивала, пахла как-то чужеродно. Масло другое, что-ли? Или предрассудки? Вон, отец одно время каждую неделю в Хельсинки по делам фирмы мотался. Вроде нормальные люди, о войне и не вспоминают. 'Братья навек', это вряд ли, но... А дрались ведь в полную силу. Тот капрал выборгский... И здесь... Дальше той ели лучше не ходить - потягивает из чащи. Прикопать бы пехотинцев нормально, документы их родственникам передать...
К черту! Тут война. Даже две. Может, и со своими схлестнуться придется. Маринка не поверит. Упрямая. Коммунистка. В смысле, комсомолка, конечно, но действительно идейная. Интересно, успел сам Попутный комсомольский значок на груди поносить? У отца такой, маленький, с профилем полузабытым, в ящике письменного стола болтается. Сколько лет прошло? Лучше не считать.
...Тихо у костра. Силы орать кончились. И огонь почти угас. Затухла вера старшинская или еще рванет, но уж самой последней 'лимонкой', в клочки гостей непрошенных разнося?
Песок под сапогами чуть шуршит - поднимается наверх фигура с финским автоматом на плече. Женька в первый момент человека за Торчка принял - что-то носами прохорей косолапо загребает. Нет, майор, конечно.
- Как обстановка, Земляков?
- Тихо. У вас как?
- Да что нормально, не сказал бы. Думают. Крушение мировоззрения с разрывом всех шаблонов и анусов, откровенно невеселая штука.
- Понятно.
- А мне не очень, - Попутный вздохнул. - Я бы не поверил. Просто из вредности и врожденного чувства противоречия. Черт его знает, или они правда проще и честнее были, или мы вырождаемся. Экая я гадина сегодня. Бесспорно достоин материального поощрения и наградного термоса с именной гравировкой. Ладно, Евгений, снимай с поста нашего сержанта-доходягу и производите отбой. Я погуляю, на лес посмотрю...
- Но...
- Выполняй, Земляков. Мне еще и тебе мозги вправлять недоставало. Три часа на отдых, и выдвигаемся. План компании потом объясню. У меня язык уже не ворочается.
- Понял. А они... ну, Шведова, наган уже спрятала?
- Ссыкун ты все-таки, Женя. Тебя-то она в последнюю очередь шлепнет. Иди спокойно. Идеологии лучше не касайся - эта пакость и так нам чуть мозг не разорвала. А так общайся. Тебе ж эта Маринка, насквозь обмариненная, симпатична. В нелирическом смысле этого слова, естесно. Вот и не напрягайся. Ежели убьет, так все равно стрельнет тебя не очень больно.
- Ну да.
Женька сходил к сержанту, взяли из машины паек, спустились к костру. Здесь сидели в тишине, смотрели на угли. Коваленко, наконец, натянул галифе, но до сапог, видать, руки так не дошли. Косился старлей на старшину - у девчонки лицо злое, даже скулы по-монгольски выперли. Кобура расстегнута... Не, лучше не смотреть...
Женька вскрыл банку, Трофимов набрал еще сучьев - оживил костер. Шведова шевельнулась, выгребла из углей комочки тонкой фольги:
- Не горит, дрянь такая.
- Упаковка надежная. Технологичная, - промямлил Женька.
- Гондоны, они и есть гондоны, - жестоко сказала старшина. - А ты вообще заткнись, лейтенант. Я тебя за своего приняла.
- Вы кушать-то будете? - робко спросил Леха, нарезая хлеб.
Жевали в молчании. Женька навалил на горбушку горку американской свинины - для начальства. Шведова проигнорировала. В котелке забулькал кипяток. Заварили. Молчание угнетало, просто спасу никакого нет.
- Марин, я там шоколадку нес, - рискнул Женька. - Вообще-то, тебе.
- Дурак. С какой стати-то?
- Просили, - деликатно пояснил курьер.
Шведова покосилась на старлея:
- Да вы вообще дураки. Наивные как дети. В головах хоть что-то осталось, кроме денег и пошлости?
- Я ротой командовал, - угрюмо сказал Коваленко. - А шоколад - от чистого сердца. Он полезный.
- Вот Лешке и отдайте. Ему для крови нужно.
Сержант забормотал, что он не ребенок сладкое есть. Женька вынул из многострадальной сумки помятую плитку.
- Отож конфета, - удивился всё молчавший Торчок. - Фунта два, не иначе.
- Поломалась чуть-чуть, - сказал Женька. - Я там прыгал-ползал...
- Под бомбежку заехали, что ли? - безразлично спросила Шведова.
- Под 'фаусты', - сердито сказал Женька. - Ты, Марин, как хочешь эту фигню трактуй, но поголовно трусами мы не стали.
Пожала плечами.
Женька шуршал фольгой: пахнуло вкусно - свежий. Вот что переправлять нужно. Шоколаду, ему, что семьдесят лет вперед, что сто назад... Парадокс. Правда, толком не проверенный.
- Буржуйский? - неугомонная Шведова морщилась.
- Ты еще скажи, мы за него и продались, - скрипнул зубами старший лейтенант.
- О происхождении конкретного продукта ничего сказать не могу. Сунули впопыхах, без обертки, - мирно пояснил Женька. - Но в данном случае, предлагаю считать шоколадку интернациональной. Да и вообще, что мы трофейного не жрали? Этот продукт в любом случае получше фрицевского...
Шоколад действительно был неплохой. Алексею скормили удвоенную порцию, хоть парень и отнекивался. Но и старшина попробовала. Собственно, в будущем не все так погано, как иногда кажется...
* * *
Кажется и не спала. Нет, спала, но час тот промелькнул как секунда. Разбитые 'Хелеус' ничего не показывали. Майор поднял всех без ора, но непреклонно. Сдерживается, гад. Смягчает...
Провокатор он, конечно. По всему видно. Мерзкий тип. Умный и насквозь мерзкий. И ненавидеть его следовало бы сильнее, чем фашистов. Но сильнее, чем гансов и ихнего Гитлера, ненавидеть просто невозможно. Ладно, нужно разобраться. Время еще будет. В чем майор прав - дело до конца доводить нужно. Самолет все-таки не ЭТИ сбили. Незачем им было за Сергеем Вячеславовичем охотиться...
Здесь логика давала сбой. Просто невозможно даже на миг представить, что подполковник Варварин был не тем, кем он был. Советский человек! И попробуйте иное гавкнуть! От него урона немцам побольше, чем от целого танкового полка было. Понятно, санинструктору много знать не положено, но все равно... Разве мог он предателем числиться?
Сука, е... сволочь, ты, майор. Запутал, дерьмом всё облил...
Марина закинула в кузов вещмешок. 'Диверсантка' уже тарахтела, Лешка выковыривал осколки отсутствующего лобового стекла - вечно они в кабине откуда-то появлялись. Топтался рядом с бортом здоровяк старший лейтенант. Должно быть, подсадить хотел. Тварь. Может, он и вообще штабс-лейтенант какой-то?
Шведова вспрыгнула на колесо, стремительно перебралась через борт. Черт с ним, что юбка задралась - только бы не прикасался, урод иномирный. Ряшку нажрал... Всё-таки белогвардейцы они или нет?
Остальные уже загрузились. Майор хозяйственно расстилал телогрейки - захапал обе, вздремнуть собирается. Торчок подмигивал - у кабины трясет меньше, место уже занял. Собственно, Женька тоже туда нацелился. Вот кто он-то такой? Неужели тоже чужой? Но как же в это поверить? Рожа интеллигентная, опять окуляры нацепил, пилотка как из задницы. Москвич, он и есть москвич. Но ТАМ ведь совсем другие должны быть...
- Ты чего, брезгуешь, что ли? - хмуро спросил москвич-переводчик. - Садись посередке, мягче будет. Или мне к борту отсесть?
Марина села на лапник между лейтенантом - то ли своим, то ли чужим, - и надежным Торчком. Павло Захарович скреб щеку, уже щетинистую - по всему видно, принять то, что майор наплел, было нелегко и видавшему виды ефрейтору. Что ж делать-то теперь?
Майор, с удобством устроившийся на лапнике и телогрейках, приоткрыл один глаз:
- Вы беседуйте, не стесняйтесь. Я сплю крепко. Только уж лучше на отвлеченные темы дискутируйте. А то я пугаюсь, когда над головой из нагана шмаляют.
- Спите, Виктор Иванович, какие уж тут разговоры на ходу? - сказал Земляков, устраивая понадежнее винтовку.
В кузов заглянул старший лейтенант:
- Устроились? Можем двигаться?
- Так давно пора, - заметил Попутный, зевая.
Хлопнула дверь, из кабины донеслось:
- Он сказал 'поехали!' и взмахнул рукой. Жми, Леха...
* * *
Когда старшина заревела, Женька вообще ничего не понял. Девчонка не плакала, а натурально ревела. Говорят 'в три ручья', так тут все четыре. Потому как и из носа... И эти всхлипы задыхающиеся... Кошмар какой. Уткнулась в плечо Торчку и аж колотит её...
Женька вытащил флягу, но совать воду было нелепо - подавится определенно. Вцепилась в юбку свою - кулак аж белый. Попутный глянул, решил спать дальше.
Не всхлипывала, стонала-задыхалась. Негромко, но прямо хоть вытаскивай 'Лахти' да стреляйся. Торчок что-то бормотал, гладил девчонку по плечу.
- Может, остановимся? - пробормотал Женька, кривясь.
- Та пройдет сейчас. Наш Варварин тож так говаривал. Про 'поехали', да про руку махнувшую... - беспомощно пояснил ефрейтор.
Шведова крепко сунула ему кулаком в живот, всхлипнула особо яростно...
Проскочили хутор, выехали к шоссе, ждали, когда регулировщик разрешит в колону втиснуться, а Шведова все плакала. Обессилила, правда, хлюпала по-простому. Пила из фляжки, зубами звякала, снова хлюпала. Лицо вновь распухло, взрослым, бабьим стало.
- Марин, он не нарочно. Я про Коваленко. У нас так часто говорят, - сказал Женька, вертя в руках старшинскую пилотку. - Фраза просто знаменитая. Её наш первый космонавт скажет. Ну, когда в космос полетит.
- О как, - Торчок покрутил головой. - А оно, наш или ваш взлетел-то?
- Советский.
- Оно и понятно, - Торчок погладил мятый старшинский погон. - Слышь, Мариш, чего мы творили-то.
Шведова только всхлипнула, но Женька, чувствую непонятную обиду, сказал:
- И наши регулярно летают. Стараемся не сдавать позиции.
- Э-э... - ефрейтор лишь махнул рукой.
- Пилотку отдайте, - старшина села, попыталась вытереть красное лицо. Ей слили остатки воды. Шведова утерлась, надела пилотку.
- Уроды вы. Под царским, небось, флагом жопы капиталистам лижете?
- Не знаю, - мрачно сказал Женька. - Он какой был-то, царский-то? Черт, да не смотри на меня так. Я по армейской форме, на головном уборе, вот такую же звезду красную ношу. Пусть и не на пилотке.
- Не хочу об этом, - Шведова яростно вытерла распухший нос. - О другом рассказывай. О нормальном.
- Ну... - Женька посмотрел на часы без стрелок на ее запястье. - Во, могу о часах этих. Можно сказать, лично с эсесмана снял. В Харькове дело было...
Трясло полуторку, пыль садилась серой пудрой, скрипела на зубах. Рассказывал Земляков. Почему-то не о рукопашных схватках с озверевшими эсесами, и не об отчаянном штурме Госпрома. О госпитале сказать захотелось. О том, как вытащили, вывезли раненых, всех, до последнего человека. Как немцы были в двух шагах, а от корпусов Клингородка все отходили набитые ранеными машины и повозки. И каким чудом тот транспорт соскребали со всего города. О Варварине вроде и не упоминал, но ведь понятно. Участвовал. Правильная та операция была. Как 'калька' не выгибайся обратно, как вектор не рыскай, люди-то живы остались.
Глава 9
Ленинград
11:40
Проснулся Женька от дребезжащего звонка - трамвай голосил - битый, мятый, но живой трамвайчик. Вокруг высились стены домов: выбитые стекла, краснеющий под пятнами осыпавшейся штукатурки кирпич, провисшие оборванные провода. "Диверсантка" стояла на перекрестке, пропускала общественный транспорт. Кто-то невидимый бодро и невнятно говорил сверху о литовских партизанских отрядах "Смерть оккупантам", "Вильнюс", "Победа" и имени таинственного Костаса Калинаускаса . Ага, радио, громкоговоритель...
Личный состав спал. Шведова скрутилась клубком, ловко втиснув голову во впадину между вещмешками. Торчок похрапывал, приоткрыв рот с желтоватыми редкими зубами. Женька сел, нащупал свою пилотку, - тьфу, за отворотами красной пыли полно - еще в Выборге стройматериалами запасся.
Попутный приоткрыл глаз:
- Северная Пальмира, Земляков. Досыпай, пока можно.
Спать Женьке больше не хотелось. Сидел у борта, смотрел на малолюдные улицы. В Питере, в смысле, в Ленинграде, Земляков бывал в малолетстве, да и года два назад с предками наведывался - на концерт "Скорпионс" приезжали. Сейчас в серых, пыльных улицах можно было узнать что-то знакомое. Но... Жуткая ведь вещь - Блокада...
"Диверсантка" вывернула к набережной, вдалеке мелькнул купол Исаакиевского собора. Все-таки Питер...
- Ну, что, Женя? Кировская Мариинка ныне, кажется, еще в эвакуации, в Перми "Сусанина" репетирует, посему мы задерживаться не будем. Все равно Ирочка Богачева еще под стол пешком ходит, - бормотал Попутный, поглядывая на изнуренные дома и развалины, и энергично приводя себя в прядок похлопыванием по пухлым щекам, массажем висков и куцых бровей. Огорченно почистил фуражку с заметно вылинявшим околышем. Достал из полевой сумки флакон одеколона - содержимого плескалось чуть на донышке, но заблагоухало изрядно. Хотя букет был сомнительным.
- Не Версаче, - согласился майор, хотя Женька и рта не раскрывал. - Ты, Евгений, встряхнись. Пора изыскать в закромах остатки столичного лоска и интеллигентности. Работать будем.
Женька со вздохом нашарил в кармане очки, принялся выпрямлять дужки.
- И бодрее, бодрее, - доброжелательно посоветовал Попутный. - Любознательный переводчик из Первопрестольной, а вовсе не зачуханый интендант похоронного отдела обозно-конвойного управления.
Шведова смотрела сквозь ресницы.
- Я не оговорился, Марина Дмитриевна, - сказал майор, извлекая расческу в странном тесненном из кожи, не иначе как трофейном, чехольчике. - Москва - не только столица нашего социалистического отечества, но и древний город, основанный классово чуждым, но стратегически грамотным князем Юрием Владимировичем. Знаменитый град, познавший и горечь вражеских нашествий, и бедственность вопиющих пренебрежений правилами противопожарной безопасности. Культурный центр, известный тронными залами, уникальными театрами, библиотеками, а также и усыпальницами неоднозначных, но великих людей. Ну, и, конечно, славный нашим замечательным метрополитеном. Это я к тому клоню, что каждый образованный человек обязан гордиться нашей столицей, так сказать, во всех её проявлениях.
- Я не образованная, - сквозь зубы ответила Шведова.
- Да что ж вы так, Марина Дмитриевна, самокритично? Ростовская школа ?49, отстроенная незабвенной купчихой Филипьевой, - это не церковно-приходское училище. Да и десять полноценных классов в наше время - истинное богатство. Вы ведь и без ЕГЭ обошлись. Позавидовать можно. Впрочем, если некие пробелы в истории отечества все-таки имеете, расспросите товарища Торчка. Ему будет приятно...
Вот зачем он девушку доводит?