* * *
Как бы это было ни удивительно, а обращать внимание на обожжённую ладонь Млада перестала уже на следующий день. Та нисколько не мешала разминаться во дворе, куда милостиво разрешили выходить воеводы, браться за меч или ручку двери. И боль отступила так внезапно, что Млада не сразу это заметила. Просто в какой-то миг, переодеваясь перед сном, поняла, что, если бы не повязка, то можно было бы, верно, сжимать пальцы, как обычно.
Ей не хотелось думать, что Лерх добавил ей в сонный отвар что-то, что глушило бы жжение. Она даже сходила к нему, чтобы выпытать все его ухищрения, но лекарь только непонимающе хлопал глазами, а потом и вовсе выгнал Младу со словами: "Да что ты себе позволяешь?!"
Она Лерху поверила не до конца, а потому снадобье пить перестала. Да оно теперь и не требовалось. Но, вопреки ожиданиям, на второй день боль не вернулась. И на третий - тоже. Только жутко чесалось под повязкой, но Млада терпела - мало ли что.
Как пришёл срок, её снова вызвали в чертог. Будто бы повторился тот день, когда она услышала дикие обвинения в предательстве и сговоре с вельдами. Даже свет солнечного, пусть и слегка морозного, дня так же падал в вытянутые резные окна. Всё так же сидел, откинувшись на высокую спинку, Кирилл. И воеводы недвижимыми изваяниями застыли позади него. Ратибор, мрачный пуще прежнего, стоял перед правителем. А Ждан, растерявший весь недавний пыл, топтался в стороне. Отличие было только в том, что дружков сына старосты было не видать, а вместо них в чертог пришёл Лерх, готовый проверять ожоги.
Сначала лекарь срезал бирку и размотал повязку на ладони Ждана. Тот морщился и косился на Младу. На его лице вовсе не было уверенности в том, что теперь всё повернётся так, как ему нужно. Ратибор обеспокоенно заглянул через плечо сына и вздохнул. Знать, ожог выглядел не так хорошо, как хотелось бы. Лерх сосредоточенно присмотрелся, покивал своим мыслям и повернулся к Младе.
Она протянула руку. Тёплыми пальцами лекарь сноровисто распустили её перевязь и тут же выплюнул витиеватое ариванское слово. Судя по всему, ругательство, которого даже Млада, неплохо говорящая на южном наречии, не поняла и слёту запомнить не смогла. Она только опустила взгляд и ошалело усмехнулась, не веря, что это происходит именно с ней.
Ладонь была совершенно гладкой, если не считать едва заметных бугорков, напоминающих о недавнем ожоге. Лерх зачем-то осмотрел и другую её кисть - даже рот приоткрыл от изумления.
- Зажил, - тихо проговорил он и повернулся к Кириллу и воеводам. - Клянусь единственным глазом Хамна, зрящим сквозь горы и степи, никогда такого не встречал.
- Совсем из ума выжил? Как за три дня ожог может совсем зажить? - князь недоверчиво нахмурился, встал и сам подошёл, чтобы убедиться.
Он взял Младу за руку - и тут же стены чертога будто бы обрушились. Только без треска, без угрожающе ползущих между камней трещин, без пыли, лезущей в горло и нос. Их просто не стало. Словно просторный зал расширился настолько, что потерялись в расплывчатой дали его границы. Младу затопило мягким приглушённым светом. Он был почти осязаем, точно по коже скользило шёлковое покрывало. Или чья-то ласковая рука касалась волос. Серые, словно гранит, глаза Кирилла приблизились, сощурились обеспокоенно. Губы шевельнулись, но слов Млада не расслышала, как будто уши залепило воском. Она вздрогнула, когда за спиной князя, в курящемся тумане, мазнул кровью тёмно-красный плащ. И тут же по душе хлестнуло когтями. Млада вытянула шею, чтобы заглянуть за плечо правителя, но чертог снова схлопнулся, принимая прежний вид.
Князь ещё один миг стоял перед ней, отпустив её ладонь, а затем просто вернулся в своё кресло. Неужели увидел то же, что и она?
- Да она ведьма, - отчётливо проговорил Ждан, тараща глаза. - Не могло всё зажить так, чтобы и следов не осталось! Не могло!
- Помолчи, - раздражённо бросил Кирилл. - Чтобы я и слова больше от тебя не слышал, паршивец! Мне достаточно того, что я вижу. Или ты станешь спорить с обычаем, который древнее всего твоего племени?
Ждан потупился и за последней поддержкой обратил взгляд к отцу. Ратибор же замер, сведя брови. Он был похож сейчас чёрную грозовую тучу, и можно было догадаться, что весь его гнев выплеснется на сына по возвращении домой. Мало того, что тот заставил его врать перед владыкой, так ещё и огрызается.
Староста, глянув на Ждана, стиснул кулак, но нашёл в себе силы почтительно поклониться князю.
- Мы отправимся в Беглицу сегодня же. Только выслушаем, какое наказание ты назначишь моему сыну за бесчестное враньё.
- Ждан обвинял моего дружинника в тяжёлых преступлениях, подтвердись которые, я бы не пожалел Младу, - снова спокойно проговорил князь, но заметно было, что его мысли уже занимает что-то другое. - К тому же он хотел убить пленника, который оказался нам очень полезным и рассказал многое о вельдах. Потому за клевету, которая могла обернуться скверно, я назначаю ему виру в полтора десятка кун золотом. За попытку убийства - ещё десять. А уж по спине ты сам можешь его отходить, если на то охота будет. Уплатить виру он должен не позже, чем через луну с сегодняшнего дня.
Ратибор налился злой краснотой. Ещё бы. Такие огромные деньги не вдруг сыщешь. По всем родичам, небось, собирать придётся. Младе даже стало жаль старосту - уж он-то не был ни в чём виноват. Просто верил в то, что его сын говорит правду. Но что поделать, за проступки одного должен расплачиваться весь род - тут уж ничего не попишешь.
Откланявшись, староста с отпрыском покинул чертог. Отослал князь и Лерха. Воеводы, которые до того в разговор не вмешивались, зашевелились. Бажан громко вздохнул и, поглядывая на Младу, обратился к правителю:
- Прикажешь идти, Кирилл?
Тот, уже крепко призадумавшись, едва не вздрогнул и закивал:
- Да, можете идти. И ты, Млада, тоже.
Бажан и хитро ухмыляющийся чему-то Хальвдан обошли его кресло и направились прочь. Млада уже пристроилась было за ними, но потом вспомнила, что хотела сделать в первую очередь, если ей удастся выйти из испытания с честью. Она приостановилась и обернулась к князю:
- Прикажи воеводе вернуть мой меч, княже. Надо думать, что теперь я оправдалась перед тобой?
Кирилл долго и вдумчиво посмотрел ей в глаза. Будто искал в них объяснение тому, что произошло в чертоге недавно, когда их руки соприкоснулись. Но в следующий миг спохватился.
- Да, Хальвдан… Отдай Младе её оружие.
Глава 11
Геста медленно и с удовольствием потянулась, но на другой бок, лицом к Кириллу, поворачиваться пока не стала. Она предвкушала, как вот-вот князь, почувствовав, что она проснулась, сам сильной рукой обнимет её, прижмёт к себе. Так случалось далеко не каждое утро после ночей, которые они проводили вместе. И от того эти мгновения казались особенно приятными. Но ничего не произошло. Геста подождала немного, хмурясь всё больше. И ещё. А потом открыла глаза. И поняла, что Кирилла в постели нет - в размытом пятне света от окна на стене вырисовывалась его неподвижная тень.
Геста обернулась. Князь стоял, глядя на дружинный двор, по случаю пришедших с Покровом холодов, наверняка, присыпанный свежим снегом. Тот теперь шёл каждую ночь. Кирилл был в полном облачении, будто уже собирался уходить и всего-то ждал, когда Геста проснётся. Кажется, сегодня к нему должны были пожаловать только прибывшие на Торг купцы, что обычно остаются в городе до самой весны. Они просили встреч с князем, чтобы поднести дары и заручиться его благосклонностью. Многих Кирилл знал не первое лето. Разговоры о размере обязательных пошлин, новых товарах, о лучших местах в торговых рядах, а также последних вестях с дальних земель обычно затягивались до самого вечера. После этого Кирилл и языком-то шевелить лишний раз не хотел - не то что проводить время с Гестой. Поэтому она уже предчувствовала, что нынче с ним увидеться больше не удастся.
Однако князь не очень-то торопился. И на нарочито громкое шебуршание Гесты одеялом не обратил ни малейшего внимания. Знать, что-то, происходящее во дворе, сильно его увлекло.
Ничего не оставалось делать, как встать и, накинув на плечи длинный - до колен - платок из нежнейшей цатры , на цыпочках подойти к нему со спины. Геста тихо выглянула из-за плеча Кирилла в окно, присмотрелась - и сразу в душе вспыхнула знакомая, уже позабытая было за последние пару седмиц неприязнь.
На открытом ристалище разминалась недавно пришедшая в детинец девица - Млада. Диковинный меч, после испытания железом возвращённый ей Хальвданом, тускло поблескивал в рассеянном свете раннего хмурого утра. В такие дни, когда богатая золотая осень уже сменяется до невозможности унылой порой, которую пока и зимой назвать рано, только и хочется, что сидеть в светлице у очага. Или нежиться в объятиях Кирилла, хоть это случалось теперь всё реже и реже. Но точно не казать носа на улицу. А воительница, ты глянь, как ни в чём не бывало, в тонкой льняной рубашонке размахивала мечом, чертя в воздухе замысловатые фигуры, то замедляясь, почти замирая, то снова срываясь в неуловимый вихрь. Будто её не беспокоили колючие снежинки, без устали падающие с неба. Одно что исхудала после ранений - а всё такая же ловкая и текучая.
По дому быстро расползлись слухи о её чудесном излечении сначала от яда, которым, если верить россказням мальчишки-пленника, были отравлены стрелы вельдов, а потом и от ожога. Некоторые бабы в замке судачили о том, что Млада - ведьма, раз её не берёт никакая напасть. Впрочем, они готовы были назвать ведьмой любую женщину, которая чем-то им не угодила. Другие - смешно сказать - считали её и вовсе нежитью или духом. Третьи уповали на истинную волю Богов, которые отметили девицу своей благодатью.
Сама же Геста досужие толки пропускала мимо ушей и просто хотела бы, чтобы воительница оказалась виновата во всём, что наговорил сын старосты одной из деревень. Тогда, глядишь, Кирилл прогнал бы её из детинца или вовсе из Кирията. И тут же ветер смёл бы след этой приблуды со всех ближайших дорог. Даже перед самой собой точно Геста не могла ответить, чем же так задевала её Млада. Просто при виде загадочной девицы ей становилось тревожно. Или это случалось от того, как Кирилл смотрел на воительницу: в его глазах начинал светиться такой интерес, который ещё не доводилось видеть.
И вот сейчас он стоял, как завороженный, не сводя с неё взгляда. Только на лице не было безмятежности и мечтательности, присущей тому, кто влюблён - лишь лежала печать тяжёлой и, может быть, даже неприятной думы. Это немного успокаивало Гесту, но совсем беспокойства не лишало.
- Скоро темнеть начнет, а ты всё смотришь на неё, - вкрадчиво произнесла она.
Кирилл моргнул и опустил глаза.
- Доброе утро, Геста… Я всё думаю, сколько же силы в этой девушке, - откровенно, как будто не ей, а своему проклятущему дружку Хальвдану, ответил князь. - Временами она меня просто поражает. Воля каких Богов привела её сюда? Я надеюсь когда-нибудь это понять.
Он замолчал и снова устремил взор на Младу. Совсем уже стыд потерял! Чего доброго, скоро потащит эту пропахшую потом и железом голодранку в постель. Геста задохнулась от негодования, но неимоверным усилием заставила себя остыть. От скандала толку не будет - она усвоила это давным-давно. Обычно Кирилл отвечал на крик лишь ледяной невозмутимостью, а то и вовсе проваливался в отрешённость, из которой его не вдруг и дозовёшься. Надо думать, это было обычной уловкой, но желание с ним поругаться в такие моменты проходило само собой.
Однако сейчас резкие слова всё равно так и норовили сорваться с губ.
- Ради того, чтобы лишний раз поразиться этой девке, ты покинул меня? - она с игривой обидой надула губы. Хоть и догадывалась, что это не подействует: Кирилл не из тех мужчин, кто легко покупается на женские капризы. - А ведь мы могли бы ещё разок…
Не докончив, Геста поддела пальцем его массивный, в узорчатых бляшках пояс и слегка потянула на себя.
- Мне нужно идти, - вдруг заторопился князь. - Можешь пока остаться здесь, если хочешь. Лешко принесёт завтрак.
Он уверенно отстранился и, не произнеся больше ни слова, даже не обернувшись, ушёл. Геста вздрогнула от грохота захлопнутой двери. Отчаяние отвратительно стылой рукой поползло от груди, охватывая всё тело. Глаза невольно защипало от подступивших слёз. Раз от раза утренние расставания с Кириллом становились всё прохладнее. Князь давно уже перестал сам звать Гесту к себе - лишь милостиво принимал ласки, если она приходила, истосковавшись по нему.
Жестокое унижение для дочери великого конунга Ингвальда. Знал бы отец!
Геста утёрла скатившуюся по щеке слезу и горько усмехнулась сама себе. Кого обманывать… Даже если бы конунг узнал, то ничего не стал бы делать. Слишком выгодным для него был пусть и такой хлипкий, но всё-таки союз дочери и правителя молодого, но уже грозного княжества. Раньше он едва не каждое лето водил свои драккары по Нейре и нападал на здешние деревни и сёла. А когда появился Кирилл и объединил под своей рукой все племена на сотни вёрст окрест, Ингвальд посчитал, что безопаснее и вернее будет завести с новоиспечённым князем дружбу, как и с его отцом в Новруче.
Вот тогда и пригодилась Геста. Но, ослеплённая величием Кирилла, она и подумать не могла, что для него это тоже окажется всего лишь расчётом. Причём настолько незначительным, что князь даже не потрудился довести дело до свадьбы.
- Принести тебе завтрак, госпожа? - прозвучал за спиной голос Лешко.
Геста обернулась, ярясь на мальчишку за то, что тот пришёл так не вовремя - она даже не успела толком одеться. Так и стояла у окна, закутавшись в шерстяной платок. Отрок же смотрел на неё с совершенно скучающим видом: мол, не первый раз уже видит госпожу едва не в чём мать родила. А что поделать, если вокруг, кроме служанок, одни только мужчины - целая орава. Случается всякое. Такова участь невесты князя, как лицемерно в глаза называли её местные девицы. А за спиной уже давно величали подстилкой. И всё посмеивались - не холодно ли правителю на ней лежать?
Геста о злых разговорах челяди всё знала, но ничего не могла с этим поделать. И высекла бы их всех с радостью, только не могла себе этого позволить. Она - никто. А за лета, что провела здесь, все вокруг уже позабыли даже о её высоком происхождении.
- Нет, я сейчас уйду, - помолчав, ответила она отроку.
Тот одно что безразлично плечами не пожал - вернулся в свою комнатёнку по соседству.
Находиться в пустой светлице Кирилла было невыносимо. Так Геста ещё больше ощущала себя чужой. Она оделась и направилась в свои покои, куда каждый раз приходилось идти из восточной части замка до западной. На пути ей постоянно попадались стражники и служанки, с раннего утра уже принявшиеся за работу, и Геста с вызовом встречала каждый взгляд, в котором ей чудилась насмешка.
Она облегчённо закрыла за собой дверь светлицы, будто отгородилась от неприветливого мира снаружи. Путь до своей комнаты со временем становился для неё всё тяжелее. И только здесь было спокойно. Почти как дома. Приехав сюда вместе с князем, Геста попыталась принять чужеземный уклад. И только когда жизнь в Кирияте потеряла первое очарование, она начала придавать своим покоям более привычный вид. Украсила стены полотнами, вытканными ещё матерью, которой она, впрочем, почти не помнила. Достала из сундука шкуры волков, пойманных охотниками Клипбьёрна, и приказала сшить из них покрывало для постели. Меха для зимней одежды просила только с северных земель. Эти мелочи создавали вокруг Гесты обманчивую видимость обжитости, основательности. Но столь зыбкая опора постепенно теряла прочность.
Геста не сразу заметила, что, кроме няньки Торы, в покоях её дожидается ещё одна женщина. Швея. На сегодня с ней была уговорена встреча. Не так давно Геста купила на Торге редкостной красоты голубой атлас, вытканный тончайшим цветочным узором. Только увидев его, она решила, что точно сошьёт себе платье к грядущему через несколько лун празднику Валра. Раз уж все вокруг: и ненавистный Хальвдан, и дружинники, и даже самая распоследняя чернь - называют её ледышкой, то так тому и быть.
И какое дело до того, что Кирилл нового платья, скорей всего, и не заметит?
Молча Геста кивнула швее, а та тут же вскочила со своего места, готовая выслушать все пожелания. На столе уже лежал свёрток атласа, который достала из сундука Тора. Тусклый утренний свет нехотя струился по шёлковым нитям. Геста приостановилась, залюбовавшись узором, а потом вздохнула:
- Приступим.
Швея тут же засуетилась вокруг неё, снимая мерки. Бормотала что-то о том, какая у Гесты замечательная точёная фигурка - для такой шить одно удовольствие, не то что для рыхлых боярских да купеческих дочек. Нахваливала цвет кожи, к которой восхитительно подойдёт эта небесно-голубая ткань, за которую госпожа, небось, отдала целое состояние. А Геста только поворачивалась, как нужно. Не опускаться же до болтовни с бабой, которая, поди, происходила из восточных немеров - те любого заговорят до смерти.
Закончив с мерками, швея откланялась:
- Всё будет готово в срок, госпожа, - и тут же ушла, прихватив атласный свёрток.
Служанка Тора, как сова на ветке, зашевелилась позади в своем кресле, будто призывая обратить на себя внимание. Геста же, снова надевая поверх платья хангерок, не торопилась встречаться с ней взглядом. Не хотелось видеть в нём обычный упрёк. Тора давно уже была против того, чтобы она ходила к Кириллу: считала это недостойным и даже постыдным. Правду сказать, осуждение старой няньки расстраивало Гесту больше всего. Ведь служанка с детства воспитывала её после смерти матери, а через много лет отправилась с ней далеко от родного края, где прожила всю жизнь.
И неизбежным стало то, что именно Тора знала секреты, о которых лучше было бы не вспоминать. Обо всём, на что Геста пошла, чтобы быть с Кириллом. И сейчас нянька всё сильнее увязала вместе с ней в ворохе лжи, которым та заполняла свою жизнь.
- Сходи к Квохару, - ровным тоном обратилась к служанке Геста. - Передай, что я хочу с ним увидеться. Там же. И прикажи лошадей седлать. На Торг поедем.
Тора даже не двинулась с места.
- Давно пора прекратить встречи с ним, - ворчливо отозвалась она. - У него ж на лице написано…
- Я видела его лицо не раз! Хватит об этом.
Тора никогда не упускала случая высказать своё отношение к княжескому казначею Квохару. Уж он и хитрый, и подлый, раз за спиной Кирилла видится с его невестой, а до чего мерзкий на вид - словами не опишешь. Не пристало конунговой дочке якшаться с человеком, у кого и рода приличного за плечами нет. Только в одном служанка его не могла упрекнуть - в недостаточном уме и смекалке. Да чему удивляться. Иначе он не стал бы казначеем при самом князе - так и остался бы в Хилтаре замызганным писарем при каком-нибудь мелком вельможе или купчишке, который не посчитал нужным за всю жизнь и грамоте обучиться.