Так, совершенно незаметно для Пугачёва, власть перешла в руки Омелина и Кутасова. Как не гневался самозванец на своих былых сподвижников, которых утром следующего дня одного за другим обезглавили на лобном месте, чья земля не пила крови с самого Стрелецкого бунта 1682 года, как не клял их, не ругал матерно за предательство, но настоящая измена оказалась совсем не той, о которой ему доложили. Пугачёв всё ещё сидел на троне в Московском кремле, строил планы будущей кампании против "Катьки - жёнки неверной, собаки блудливой", а также переустройства страны после победы, а власть уплыла из его рук. Военные планы составлял комбриг Кутасов со своими командармами, комкорами и комдивами, страну переделывал Омелин с комиссарами, и что же оставалось самому Пугачёву. Только подписываться подо всем, что ему подавали на подпись, предварительно, конечно, зачитывая, читать "самодержец всероссийский" так и не научился. А вот факта, что тексты манифестов, рескриптов и указов, которые он подписывал сильно отличались от того, что ему читали, он не знал. Незачем ему этого было знать, как справедливо считали Кутасов и Омелин.
Дела они творили в стране, надо сказать, небывалые. Губернии, контролируемые восставшими, были спешно переименованы в области. Вместо убитых, казнённых или просто сбежавших губернаторов, были организованы Советы рабочих и крестьянских депутатов. Про солдатских решили не вспоминать - разлагать армию, как в семнадцатом не требовалось, а требовалось, как раз наоборот, сплотить её вокруг новых командиров, поставленных на место деятелей недавно разоблачённого заговора. Печально прославившихся в Гражданскую комитетов бедноты также решили не создавать, как и вводить продразвёрстку. Проблем со снабжением нового государства хлебом, мясом и иными продуктами не было - крестьяне сами несли всё в обмен на защиту от отрядов карателей, что постоянно рыскали по занятым восставшими областям и особенно зверствовавших добровольцев генерал-майора Бракенгейма. Достаточно было заехать в деревню, недавно посещённую ими и сказать крестьянам, бродящим среди пожарищ, оставшихся на месте их домов, хотите, мол, чтоб они вернулись? Нет. В следующий раз везите нам хлеб и сообщайте о приближении врага вовремя, тогда и мы поспеем. Вот потому бедным землепашцам и оставалось только что гнуть спину и перед теми, и перед другими. А как же иначе? Один день прискакали добровольцы, спрашивают: даёте хлеб пугачёвцам? Крестьяне отвечают, что нет. Тогда нас принимайте да хлеба врагу - ни крошки! И принимают, а куда денешься? А на следующий день - пугачёвцы. Теперь их принимай. И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. В общем, думал комиссар Омелин в минуты, когда позволял себе несколько расслабиться, остаётся процитировать героя Бориса Чиркова из фильма "Чапаев": "Куда крестьянину податься?" Но таких минут у него было очень мало.
На военном фронте дела обстояли несколько лучше. От военинженера Кондрашова несколько раз приезжали люди, привозили модернизированные пушки и мушкеты, большие партии нарезных штуцеров для пластунских команд. Вспоминая историю казачества, из пеших казаков-охотников организовали команды пластунов, вроде егерских графа Румянцева, их-то штуцерами и вооружали. Но, хотя пушки били дальше и точнее, а команды пластунов, вооружённые штуцерами, действовали намного эффективней, не было главного. Того, чего ждал от военинженера Кутасов. А именно прорыва в военной технике. Комбриг мечтал об армии, вооружённой винтовками Мосина и самозарядными карабинами Токарева, пулемётах Максима или хотя бы картечницах Гатлинга, казнозарядных пушках и гаубицах, бьющих на сотни шагов дальше, чем нынешние - дульнозарядные. Вместо этого с Урала прибывали только модернизированные образцы существующих моделей. Кутасов писал ему гневные письма с требованиями, в ответ тот слал рапорты, которые не устраивали комбрига, так что в итоге Кондрашов приехал сам. Не смотря на все опасности долгого пути.
Военинженер стоял перед комбригом по стойке "смирно", чётко держа руку у козырька фуражки. Мундир его был испачкан пороховой гарью, порван и в крови, фуражка прострелена в нескольких местах. На поясе шашка - лёгкая гарда все иссечена. Ручка пистолета тёмная, он явно хватался за неё по дороге не раз.
- Расслабьтесь, товарищ военинженер, - махнул ему рукой Кутасов. - Вольно. Присаживайтесь.
Кондрашов сел, но продолжал держаться также - спина прямая, руки на коленях, смотрит в глаза. Да уж, похоже, извёл его своими письмами комбриг, надо спешно выравнивать отношения с товарищем по команде путешественников в прошлое.
- Ладно, Кондрашов, - предельно панибратским тоном сказал Кутасов. - Спасибо, что сам приехал. Я это ценю. Ты мне вот что объясни, Кондрашов, где прорыв? Где хотя бы унитарный патрон, вместо этих фантиков?
- Да поймите же, товарищ комбриг, - несколько растерял свой сугубо уставной тон Кондрашов, - это просто невозможно. Какой прорыв может быть во второй половине восемнадцатого века. Унитарный патрон - это же конец девятнадцатого, вы представляете себе разницу в развитии промышленности. Мы разве что пневматические ружья, вроде Жирандони осваиваем, да и этих-то только экспериментальные образцы, несколько десятков испытываем. А пулемёты с картечницами, про которые вы мне, товарищ комбриг, всё время пишете, это, уж простите великодушно, просто фантастика, а я не инженер Гарин, я - военинженер Кондрашов.
- Да уж, большой гиперболоид нам бы не помешал, - усмехнулся Кутасов. - Но я ждал от тебя прорыва, - повторил он, - у тебя же и чертежи оборудования, и всё прочее…
- А где мощности взять? - спросил у него Кондрашов. - Вы на здешнем заводе, на Урале, хоть раз были, товарищ комбриг? Российской промышленности нет и ста лет, по всем меркам это даже не ребёнок, а младенец. У нас станки стоят ещё с клеймами Демидова-первого, на таких даже нарезные штуцера делать сложно, а уж всё остальное… - Он махнул рукой, показывая, что это о самом остальном и говорить нечего. - Одно могу обещать, пневматика скоро поступит на вооружение. Ещё работаем над казнозарядными штуцерами для пластунов.
- Уже что-то, - кивнул Кутасов. - Меньше, чем надо, но всё же больше чем ничего. Когда будут первые поставки пневматики и штуцеров казнозарядных в войска?
- К ноябрю, товарищ комбриг, - ответил Кондрашов. - Вот только конвои надо будет запускать мощные и большие, никак не меньше полка охранения.
- Прямо-таки и полка, - не поверил Кутасов. - Для чего столько человек гонять?
- Именно полка, - настаивал Кондрашов, - и лучше всего из пластунов и пару эскадронов кавалерии. Никак не меньше. Как вы думаете, товарищ комбриг, сколько со мной было человек?
- Взвод ведь прибыл сюда, неполный, - припомнил Кутасов.
- Прибыл взвод, - согласился Кондрашов, - а выехал я с эскадроном драгун. Полного состава. Сто двадцать человек в дороге сгинули, товарищ комбриг.
- Это кто же вас так? - изумился, иного слова не подберёшь, Кутасов. - Добровольцы? Каратели? Семёновцы?
Последние не имели никакого отношения Лейб-гвардии Семёновскому полку. Это были бандиты атамана Семёнова, бывшего казака, полковника и атамана. Когда начались аресты старшин на местах, он быстро понял, откуда ветер дует и, собрав своих казаков, подался в бега. К нему стало стекаться всякого рода отребье, не желавшее воевать ни за царя, ни за царицу, ни за Москву, ни за Петербург. Они вооружались, а уж с оружием никаких проблем не было, и выходили на большую дорогу. Грабили, насиловали, убивали. Кроме Семёнова было ещё великое множество подобного рода атаманов и атаманчиков, третьим тяжким ярмом висевших на шее несчастного крестьянства. Они налетали на деревни, выбирая моменты, когда там не было ни карателей, ни пугачёвцев, и забирали у них последнее, а часто сжигали то, что не дожгли те или другие. Всех их скопом называли одним словом - семёновцы.
- И те, и другие, и третьи отметились, - мрачно усмехнулся Кондрашов. - От добровольцев едва отбились, в полусотне километров от Москвы, там, в общем-то, большую часть драгун своих и потерял. Жестокая была драка. Так это при том, что мы быстрым маршем шли, на рысях и коней меняли часто, на каждой станции меняли. А с обозом большим так не получится, он уж очень лакомый кусок для семёновцев и карателей, тем более, если кто прознает, что он везёт оружие.
- Голов позаботится, чтобы этого не произошло, - кивнул самому себе Кутасов. - Так что, как только соберёшь обоз с оружием, пиши сюда, а я вам Голова пришлю.
- Не нужно, товарищ комбриг, - покачал головой Кондрашов, - у нас своих особистов головастых хватает. Мы придумаем, как доставить обоз в Москву, вот только мне ваша, товарищ комбриг, санкция нужна на выделение в сопровождение его двух полков и четырёх эскадронов драгун.
- Зачем тебе столько? - удивился Кутасов. - Не многовато ли для одного обоза? Ты сначала об одном полке говорил.
- А я, вообще, такой человек, товарищ комбриг, - уже веселее усмехнулся Кондрашов, - что мне, сколько не дай - всё мало будет. И вообще, чем больше табор двинется к Первопрестольной, тем меньше соблазнов для разного отребья, что по лесам шатается.
- Будет тебе санкция на твои полки и эскадроны, - согласился Кутасов. - Но ты мне вот ещё что скажи, мы промышленность двигаем?
- Потихоньку, товарищ комбриг, - сказал Кондрашов, - но быстрей не выходит. Она же здесь в зачаточном состоянии, и мастеровых людей, главное, мало, слишком мало. Рабочих хватает, а вот толковых мастеровых - нет. Я же разорваться не могу, хотя и ношусь, как угорелый, впервые отоспался по-человечески, не поверите, товарищ комбриг, по дороге сюда. Рабочие детали клепают, а чертежи разобрать может едва не один-два на сотню. Вот потому я слежу за сборкой едва не каждого станка на заводах по всему Уралу. Такими темпами мы будем поднимать промышленность ещё полсотни лет, но после этого, может быть, сумеем вывести её на европейский уровень, через - сто, обойдём Европу по всем показателям. Но не раньше, и то при условии, что сумеем сейчас подготовить толковый рабочий класс, который не только будет эксплуатировать нынешние станки, но и двигать промышленность дальше, руководствуясь нашими чертежами.
- Ну, ты и хватил, товарищ военный инженер, - покачал головой Кутасов, - сто лет. Да нас же давно на этом свете не будет к тому-то времени.
- А как вы хотели, товарищ комбриг, - сказал на это Кондрашов, - иначе не выйдет. Промышленность ударными темпами двигать не получится. Тут же дело не только в станках, но в людях, как я уже сказал, в людях. Инженеры-то сейчас, в восемнадцатом веке, кто? Дворяне. А они на нас работать не станут, сейчас не семнадцатый, идеалистов, приветствующих революцию, среди дворян нет. Да если бы и были, их, всё равно, вешают на воротах повсюду. И народного просвещения нет - большая часть населения неграмотны. Надо бы открыть школы для детишек и техникумы - для толковых рабочих. Вот только, учить опять же некому. Замкнутый круг какой-то. Вот потому я и говорю, что нам никак не меньше ста лет понадобится.
- Сто лет, так сто лет, - покивал больше самому себе Кутасов, - но хотелось хотя бы часть увидеть своими глазами. Мне тридцать восемь лет, я уж давно не мальчик, а по твоим словам, товарищ военинженер, выходит, что результатов того, что мы сейчас делаем, ни я, никто из нас не увидит.
- Факт, не увидим, товарищ комбриг, - согласился Кондрашов, - но увидят потомки, помните, как у Некрасова: "жаль только жить в эту пору прекрасную…". - Фразу военинженер не закончил.
- Может быть, поколение Некрасова уже будет жить "в эту пору прекрасную", - заметил Кутасов.
- Нам с вами, товарищ комбриг, остаётся только на это надеяться, - он поднялся, надел фуражку и коротко взял под козырёк. - Разрешите идти, товарищ комбриг?
- Ступайте, товарищ военный инженер, - также встав, козырнул в ответ Кутасов. - Завтра утром выделю вам в сопровождение эскадрон драгун, а твой взвод пускай тут остаётся.
- Да, они и ехали на фронт, - снова помрачнел Кондрашов. - Я, так сказать, оказией воспользовался.
Глава 19
Поручик Ирашин
По обе стороны линии фронта
Не успели мы спуститься с сёдел, как подбежал сержант Марченко из 2-го Пехотного полка, коротко козырнул и выкрикнул прямо-таки со слезами в голосе.
- Господа драгуны, - кричал он нам, - нашего брата, добровольца, у села Берово к реке Медведице пугачёвцы прижали. От них один едва вырвался, в штаб примчался, едва живой.
- А кого прижали-то? - спросил я, проходясь рукой в потемневшей и остро пахнущей конским потом перчатке по лицу.
- Команду поручика Мещерякова, - ответил тот.
- Опять эти сопляки, - сплюнул под ноги своему коню вахмистр Обейко.
- А что они, вообще, там делали? - задал риторический вопрос я. - Берово, вроде, недавно команда премьер-майора Муфеля навещала и замирила его полностью.
- Пограбить хотели, видать, замирённое село, - без особой нужды сказал Обейко, - да на пугачёвцев напоролись. Одно слово: сопляки и сукины дети.
- Но не бросать же их, верно, вахмистр? - кивнул я. - Эскадрон, по коням!
Мы вскочили на коней, не особенно заморенных в последнем патруле, и на рысях помчались к речке Медведице и селу Берово. Выстрелы были слышны задолго до того, как мы увидели пугачёвцев. А как только увидели, пришпорили коней. И не важно, что били они, действительно, натуральных сукиных детей из карательной команды поручика Мещерякова. Потому что били их не кто иные, как пугачёвские драгуны, известные всем, как Самохинские дети. Это была новая, регулярная кавалерия Самозванца, созданная на основе эскадрона перебежчиков Самохина. Их все мы, бывшие офицеры и унтера Санкт-Петербургского карабинерного, не пожелавшие отходить на переформирование вместе с полком и пополнившие ряды Добровольческой армии, ненавидели лютой ненавистью. И в плен не брали, даже если они кидали палаши на землю и сдавались. Но, собственно, война была такая, что пощады никто не просил и не давал. Сейчас драгуны с азартом рубили отчаянно отбивающихся, сбившись в тесное каре, добровольцев команды Мещерякова. Они держались только потому, что драгуны решили истребить их под корень, не дать сбежать никому, а потому прижали их к крутому берегу реки Медведицы. Бежать мещеряковцам было некуда, но берег Медведицы прикрывал их тылы, не давая драгунам окружить их.
Разогнавшись до быстрого - иначе, ударного - галопа, мы врезались во фланг и тыл увлекшихся избиением самохинских драгун. Я конём наехал на первого из них, отчего скакун его попятился как-то боком, а я, приподнявшись на стременах, рубанул его с плеча, ощутив привычное лёгкое дрожание палаша. Клинок разрубил пугачёвца до середины груди, дробя кости, разрывая мышцы, превращая в кровавую кашу лёгкие. Конь его бросился в сторону, унося на себе мёртвого всадника. Я же пришпорил своего, заходя ко второму пугачёвскому драгуну под левую руку. Он попытался развернуться, но не успел - я ударил его сзади по шее, начисто срубив голову. Но тут враг опомнился, развернулся к нам лицом, началась обыкновенная для любой схватки толкотня. Мы обменивались ударами палашей, рубили друг друга с плеча. Наземь полетели треуголки и картузы, повалились люди и лошади. Мы напирали, пугачёвцы сдавали позиции. Кони их уже подустали, да и всадники их работали палашами не так расторопно. Ну и мещеряковцы, конечно, воспрянули духом и надавили на пугачёвцев, ударив в штыки и обстреляв фланг самохинских драгун. И те не выдержали. Побежали. Мы бросились за ними, с седла рубя удирающих пугачёвцев. Я ловил момент, когда конь мой движется вверх, приподнимался на стременах и наносил удар - по шее скачущим, по голове или плечами бегущим. И тяжёлый клинок палаша рубит врага - раскраивает черепа, и шапочка или картуз не спасает, ломает рёбра, сносит головы начисто. А я мчусь дальше, настигая следующего врага.
Вернувшись к так и стоящим на берегу Медведицы мещеряковцам, мы спешились, чтобы дать отдых усталым коням. Сам сукин поручик Мещеряков, славящийся на всю Добровольческую армию жестокостью, трусостью и корыстолюбием, был, конечно же, жив-здоров и даже не ранен. Мундир его был покрыт пятнами только от пороховой гари. Он усмехнулся мне и коротко козырнул.
- Премного благодарен, господин поручик, - сказал устало, опираясь на мушкет с девственно чистым штыком. В рукопашной он, похоже, участия не принимал. - Даже не знаю, что бы мы без ваших драгун делали.
- А что вы, собственного говоря, поручик, - спросил я у него, - делали здесь? Село, - я махнул себе за спину, где торчали соломенные крыши хат Берова, - намедни посетили каратели Муфеля.
- Мы, господин поручик, - глазом не моргнув, ответил Мещеряков, - успех Муфеля закрепляли. А то ведь и так бывает, что раз в деревню замирили, вроде всё честь по чести, но стоит отвернуться, как холопы хлеб Пугачёву повезли.
- Складно врёте, господин вор, - криво усмехнулся я.
- Меня пока никто за руку не поймал, - в том же тоне ответил Мещеряков.
- Следов на лбу вроде нет, - поддержал я, - но, говорят, есть умельцы, что и их сводят.
- Враньё, - покачал головой Мещеряков. - Невозможно это, никак невозможно.
- Ладно, - сказал я. - Вы своим ходом до расположения доберётесь. А если что, мы небыстро поедем, кони устали, так что мы шагом, недалеко будем. Пальните, и мы прискачем, как ветер. Если кони не падут.
А затем обернулся к эскадрону и скомандовал:
- По коням! Возвращаемся!