И внезапно почувствовал себя неловко - парни целые дни вкалывают, конюшню строят, а он… А он вот сказки недорослям хозяйским рассказывает - и все дела. Стыдно - здоровому-то мужику! Хотя, а с другой-то стороны… воспитание - оно, может быть, в чем-то и есть истинно мужское дело? Вот как в России - да и в СССР тоже было - устроено? Ну, детский сад - понятно - одни женщины, то же и школа - ну, там, может, два-три мужичка найдется, и то вряд ли. Тоже одни дамы. Вот дите среди них подрастает, шкодит - а все наказание, между прочим, исключительно на одних эмоциях, именно так - и ни на чем другом. Либо ори, либо бей, либо родителям ябедничай - тьфу! Мише вспомнилось, как завуч - дородная такая тетя - его, "молодого специалиста", убеждала - "ой, не правы вы, Михаил Сергеевич, мы же и родителей в школу вызываем, и выговоры объявляем, и…" И что, спрашивается, с того толку? Родители - это еще смотря какие, имеют они на своих чад влияние - хорошо, а ежели нет? И чаще всего - нет. А уж насчет выговоров - так испугали ежа голой задницей. Это ж надо додуматься, взрослые виды наказаний к детям применять. Выговор ведь что значит? Вот тебе не премия - а фиг, вот тебе отпуск в мартобре, вот тебе… да много чего можно. И "тринадцатую" зарубить, и возможное повышение по службе, и… А в школе чего? Премий у учащихся никаких нет, каникулы им не отменишь, что остается - пшик! Вот он и действует, то есть - не действует.
"Вы же, Михаил Сергеевич, мужчина, вам легче: гаркнули, кулаком по столу треснули - хулиганы юные, как осиновые листы - дрожат!" Ага… Дрожат-то дрожат, только ж это опять все по-женски, на эмоциях, без всякого проблеска разума или уважения к законам. Сначала кулаком по столу, потом - по хребту, потом… потом куда? Правильно, на скамью подсудимых. А ежели сам недоросль чего-нибудь такое натворит - так инспектор по делам несовершеннолетних чаще всего тоже женщина… как и следователь, и судья… Вот, кругом один феминизм получается! Хорошо это? Вряд ли, особенно - для мальчишек, у которых - очень у многих - и отца-то никогда в доме не бывало, одна мамка. Так что насчет воспитания… это еще как посмотреть!
- Как вообще, работа-то? - спросил-таки парней Миша.
Те улыбнулись. Мокша мотнул головой:
- А ничо! Робить можно. Нам тиун за тебя купу скостил - так что теперь не торопимся, делаем справно.
- Да уж, - поддакнул Авдей. - С такой-то работой можно и лет пять в закупах провести. И долг отдать, и скопить "кун". Свободным человеком, оно, конечно, вольнее… но без покровителя худо. Думаю, зиму осмотримся, а там видно будет… У Онциферовичей где-то в дальних землях погосты есть - вот бы и нам туда, своеземцами на починки. Расплатимся - сами себе хозяева, тогда и жениться можно.
Михаил, услыхав про женитьбу, растянул губы:
- Хорошее дело!
Значит, все пока в порядке у парней, вот и славно. А тиун-то, смотри-ка, скостил купу… Ну а как же?! Что, Михаил дело не делает? Еще какое!
Пока разговаривали, уехал со двора Ростислав - слышно было, как заржал у ворот конь, как пес Трезор заблажил, залаял. Вот уж верный псинище, за хозяйское добро кому хошь перегрызет горло.
Выбежали с крыльца отроки - веселые, умытые, причесанные - "дядько Мисаиле, пойдем-ка гулять скорее!"
Ну, гулять так гулять - Мише-то что? Еще и лучше. Около усадьбы Мирошкиничей, на Прусской, покружить бы… может чего б от кого вызнал бы?
- Не-а, на Прусскую не пойдем, - неожиданно запротивился Борис. - Давайте лучше на Лукину, на Синичью гору, там красота - ужасть!
- Да, да, на Синичью, - тут же поддакнул Глеб. - Там и яблоки, там и сморода!
Михаил улыбнулся:
- Так яблок-то нет еще!
- А сморода есть - мы едали уже, скажи, Бориска?
- Да, дядько Мисаил, едали. Так идем? - парнишка подкинул в руке ножик - небольшой, красивый, серебристый, с красной узорчатой ручкой - наверняка из батюшкиного гостинца. Хороший ножик, острый, наверное. Впрочем, черт с ним.
Миша только рукой махнул: ну, что с парнями поделать? На гору так на гору.
Лукина улица оказалась широкой, как и все - мощеной, а попробуй-ка, не вымости, так по весне-осени в грязище вместе с конем утонешь, не вытащат! Вот и мостили все, тщательно, на совесть, потом ремонтировали, следили, перемащивали, в общем, мостникам работы хватало - уважаемые люди. Вот бы и парням туда, Мокше с Авдеем, куда уж лучше, чем на дальний погост в починки. А почему бы и нет? Парни они рукастые, труда не боятся… Вот только бы не оказались "мостники" настолько замкнутой корпорацией, чтоб со стороны ну никак не пробиться. Не должны бы, чай, не бояре же!
Вот опять! Вот опять Михаил поймал себя на мысли о том, что он вот о ком-то заботится… нет, пожалуй, "заботится" - не совсем здесь подходящее слово. Лучше - "покровительствует". Да - именно так. И - главное дело - нравилось это Мише, приятно было. Вот кто бы сказал раньше! Не поверил бы ни за что.
Синичья гора вся заросла… гм-гм… даже можно сказать - лесом, самым настоящим, густым! Осины, березы, липы, какие-то молодые дубки и - огромный дуплистый вяз, за которым, шагах в полусотне, виднелась скромненькая деревянная церковь Петра и Павла. Скромненькая, но… очень и очень красивая, с резными наличниками, с любовно крытым дранкой серебристым куполом, с золоченым крестом - лучистым, притягивающим взгляд словно магнитом. Оставив ребят играть, Михаил не поленился, подошел ближе и, упав на колени, принялся глубоко и истово молиться. Ощутил вдруг такую потребность - сам себя не узнавал! Ну, раньше-то какой он был христианин, православный? Да никакой. Из тех, кто больше в обряды верил, да даже и не верил, а исполнял иногда - потому что все так делали. На Троицу ездил на кладбище, к своим, поминал, на Пасху яйца переводными картинками "красил", традицию соблюдал, в церкви иногда заходил, свечки за упокой - во здравие ставил… вот, пожалуй, и все Мишино православие. Как и у всех. По крайней мере, у тех, кого знал, с кем общался…
А тут вдруг… Ну церквушка… ну красивая… изысканная в чем-то даже… А вот на колени пал! И молился… именно что молился - истово, по-настоящему! От всей души. Поблагодарил Господа за то, что не дал сгинуть, да попросил немножко помочь - выбраться. Всего-то и делов. Ничего Господу за помощь не обещал, почему-то чувствовал - не по-христиански это: ты - мне, я - тебе. Торгашество какое-то гнусное, больше ничего.
Помолившись, встал, оглянулся - парни все так и играли. Нет, вот Глебушка прибежал - употел, умаялся, "дядьку" увидав, прижался плечом, пожалился на братца:
- А Бориска сначала ножик свой кидал, а теперь по деревам лазит, вот-вот свалится, зашибется!
- Да там деревьев-то таких высоких нет.
- Ага, нет… А вяз? Высоченный, дуплистый… Эй, эй! Бориска!
- Что орешь? - Михаил строго посмотрел на отрока. - Не видишь - церковь здесь.
- Вижу…
Оглянулся малец, поклонился, лоб перекрестил:
- Спаси, Господи, братца моего, батюшку с матушкой, мя, грешного, да всех наших родичей!
Тут и Борис прибежал, нашелся:
- А! Вот вы где… Молитесь?
Доволен был - аж светился. И - как бы это сказать? - словно бы стал вдруг участником какого-то важного дела. Губы этак надул, посматривал многозначительно… мол, вы тут играетесь, а я… Именно такое впечатление сложилось сейчас у Михаила - парень-то был сам на себя не похож. Какой-то необычно возбужденный… и молчаливый. А ведь всегда обо всем рассказывал - каждую церковь знал: кто построил, когда - а тут вдруг замолк. Ну, с подростками такое бывает… возраст-то - переходный, говоря словами из учебника возрастной психологии - "пубертатный период".
Вот и снова…
Потянул Мишу за руку:
- Ну, пойдем уже…
- Что, наигрались?
- Не еще…
- Молчи, Глеб! - неожиданно жестко выкрикнул Борис, так, что даже шелопутный младшенький братец послушался, перестал ныть, лишь глазами похлопал обиженно:
- А куда пойдем-то? Только не говори, что домой.
- Не, не домой. До немецкого двора прогуляемся, дядьке Мисаилу немцев покажем. Он ведь их в Заволочье-то своем и не видал, поди.
- Точно, не видал, - с ухмылкой подтвердил Миша. - А посмотреть интересно - что еще за немцы такие?
Интересно… Михаил вдруг оглянулся - показалось, будто кто-то смотрит на них из кустов. Смотрит нехорошо, пристально… Эвон, глаза блеснули! Нет… показалось…
- Ну, идем, парни…
Не прошли и сотни шагов по Лукиной улице, как позади - как раз у церкви - заржала лошадь. Хм… Впрочем, а, может, человек специально в церковь приехал?
В городе явно пахло паленым. Нет, не в прямом смысле, в переносном. Пока шли, попадались по пути группы возбужденных людей, шатавшихся, такое впечатление, безо всякого видимого дела. Слышались какие-то выкрики, разговоры… Точно мужички-уличане собирались кому-то бить морду… Уж не посаднику ли, за плохое правление? Нет, посадник, Степан Твердиславович, был в городе в большом авторитете. Значит, не посаднику - князю.
Черт!
Михаил совсем забыл, для чего появился у Онциферовичей - для шпионства же! И вот как раз завтра нужно было явиться в одну корчму близ Торговой площади - для отчета. Кто придет - сказано не было, наверное, кто-нибудь из знакомых, поскольку никакого тайного слова - пароля для встречи - Мише дано не было. Сбыслав только сказал - тебя, мол, узнают - вот и все, собственно.
И с какими же вестями Миша явится? Да ни с какими. Так и скажет - время-то, мол, маловато еще прошло, еще до конца не внедрился, своим не стал, и тиун, гад, продыху не дает, еще и ребят для пригляду приставили. Так и заявит. А какое ему дело до местных разборок? Со своими бы делами справиться. Так что так вот…
Немецкий двор Михаилу понравился. Хоть вовнутрь, за ворота, и не заходили, а видно было - аккуратный, чистенький. Подъезжали к воротам возы, проходили - а иногда и подъезжали верхом - немцы в смешных куцых плащах, в кожаных остроносых башмаках, в узких - в обтяг - штанишках.
- М-м-м, знаю, чего мы сюда пришли, - вдруг заканючил Глеб. - Тебе, Бориска, немец один псалтирь ихний дать прочесть обещал, так?
- Ну так, - явно высматривая знакомых, хмуро откликнулся старший братец.
- Вот ведь грех-то!!! Язм вот расскажу батюшке!
- Ну и ябедничай!
- Кто ябеда?! Я?!
Оп!
Миша, конечно, уследить не успел, как младший братец старшему - бац! - в ухо! А тот ему - в нос! Хорошо, силенок еще мало, да и промазал - а то бы кровища! Но и так…
- Эй, эй, цыц!!! Цыц, кому говорю?
Схватив подопечных за шиворот, Михаил живо развел их в стороны и укоризненно помотал головой:
- Это еще что такое? Вы же братья родные, заодно должны быть! А вы что творите? Да еще на глазах у немцев!
- А чего он?
- Стыдно, братцы! Стыдно.
Насупились. Помирились вроде.
А тут Борис и знакомого углядел. Обернулся:
- Я сейчас.
Подошел ближе к высокому немецкому парню - бритому, с длинными белокурыми волосами:
- Гутен таг, Маркус.
- О! - парень расплылся в улыбке. - Гутен таг, герр Борис! Битте…
И рукой на распахнутые ворота показывает, мол, проходите. Борис и вошел, правда, надо отдать ему должное, отсутствовал недолго, почти сразу и вышел с книжкой в руках. Псалтырь или как она там у католиков?
- Немецкий язык учишь? - одобрительно улыбнулся Михаил.
- Не учу - разговариваю. А книжица сия - чтоб читать научиться получше.
- Молодец!
А младший братец ничего не сказал - засопел, обиделся. Миша потрепал его по волосам ласково, наклонился, шепнул:
- Славно ты вчера мечом махал. Куда лучше братца!
Отрок от похвалы такой аж засветился. Заулыбался, весь довольный такой, радостный.
А старший, наоборот, загорюнился. Что такое?!
- Ножик, подарок батюшкин, потерял… Там, на горе Синичьей.
Миша такой памятливости засомневался:
- А, может, тут где-нибудь выронил. Или украли, когда по Торжищу шли. Всяко может быть - народец там ушлый.
- Да нет, там он, в вяз воткнутый… Я ведь помню! Метнул - оглянулся, нет никого. Я вас искать. Так он, нож, там и остался.
- Так уж, поди, нет уже!
- Не, должен быть, место глухое. Батюшкин подарок.
Совсем пригорюнился отрок, насупился, голову опустил - вот-вот заплачет.
Миша младшему подмигнул:
- Ну что, прогуляемся еще разок по Лукиной? Братца твоего выручим.
- Выручим, ништо, - серьезно отозвался Глеб. - Уж так и быть. В церкву заодно на вечерню сходим.
Михаил засмеялся:
- Ну, уж вечерни-то дожидаться не будем, домой пойдем. Долго вы еще тут, на усадьбе-то, будете?
- Батюшка сказал - до осени. Потом по вотчинам дальним поедем.
Так, за разговорами, и не заметили, как дошли до Синичьей горы. Синиц там, правда, Михаил не увидел, ни тогда, ни сейчас - может, они тут зимой тусуются? Наверное, зимой - не зря ж гору так прозвали. Гору… Какая ж это гора, так, пригорок просто, лесом густым поросший. И церковь. Красивая, глаз не оторвать. Жители Лукиной улицы для себя выстроили, не скупились - так всезнайка Борис пояснил. И тут же:
- Ну, вы пока помолитеся, а язм - враз обернусь. Чего вам по кустам да репейникам шататься?
- А не найдешь ежели?
- Тогда так приду.
Убежал боярич, только его и видели. А Миша с Глебом церковь кругом обошли, внутрь заглянули, свечки поставили - хорошо, сумка с собой была прихвачена с "белками". Сотворив молитву, едва вышли - тут и Борис. Радостный - ножик в руках вертит, показывает:
- Ну, что я говорил?! Нашелся!
- Слава те, Господи.
Миша приметил вдруг - совсем неискренне говорил отрок, глаза прятал… И радовался как-то чересчур уж громко. Ну, подумаешь - ножик. Понятно, что батюшкин подарок, но все-таки… не бог весть что.
И вообще, странно он сегодня себя вел, Борис… Немец этот… Ножик… Два раза в одно место смотались… Глеб говорит - вяз там дуплистый? Хм… А ну-ка…
Михаил вдруг схватился за живот, скрючился…
- Пойду до кустов. Вы там, на дороге, ждите.
- Пождем, чего уж.
Молодой человек тут же ломанулся в кусты. Смородина, малина, репейник. Вот липы… или - тополя? А, черт их… А вот это, наверное, вяз… Толстый, дуплистый. Подойдя ближе, Михаил сунул руку в дупло… И нащупал сверток. Небольшой такой, в ладонь спрятать.
Оглянулся… Прислушался… Вытащил…
Развернул осторожненько. Глянул - кольцо, точнее сказать - перстень. Красивая серебряная печатка с непонятным рисунком и буквицами наоборот - "Ал-др кн-зь". Александр князь - так выходило. Хм… интересно… Что за игры тут затеваются?
И зачем? А зачем он, Миша, вообще к этому вязу сунулся? Ну, были у отрока какие-то свои - недетские - дела? И что с того? Какое кому дело? Зачем, спрашивается, полюбопытничал? Просто потому, чтобы не чувствовать себя полным лохом? Может быть, может… Ну, Бориска… не ожидал! Впрочем, а ну их всех…
Положив перстень обратно в дупло, Михаил поспешно побежал обратно к ребятам. Где-то позади, за церковью, громко заржала лошадь.
Глава 8
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Смута
Не успел Александр вернуться с войны, как в городе "бысть крамола велика". В чем суть "крамолы", ни в одном из источников не сообщается, но она послужила причиной того, что Александр рассорился с новгородцами и в гневе отбыл в Переяславль.
Джон Феннел. Кризис средневековой Руси
Вот так вот получается! Ребенок подставляет князя. Хм… по-местным меркам - уже не ребенок, да и то - его просто используют, вот и все. Взять перстень с печатью из дупла, отнести на немецкий двор, потом положить обратно. Интересно, что с кольцом проделали немцы? Сняли восковую копию? А зачем им поддерживать бояр против князя? Это ведь не орденские немцы-крестоносцы, это торгаши из Любека и прочих северонемецких городов, прообраза будущей Ганзы. Значит, бояре им что-то такое обещали… какие-нибудь торговые выгоды. Вот те и подмогнули…
Впрочем, ему-то, Мише, до всех этих интриг какое дело? Выбраться бы отсюда поскорей, а для того - проникнуть к Мирошкиничам, найти стеклодува, а там… А там - видно будет.
Назавтра, ближе к вечеру, явился дьячок из ближней церкви - учить отроков Святому Писанию. Воспользовавшись этим, Михаил тут же ушел - якобы на торжище, купить гребешок да ножик - на самом же деле - зашел в условленную корчму, пора уже было встретиться с человеком тысяцкого.
В городе было беспокойно, очень беспокойно, в душном вечернем воздухе явственно пахло смутой. Да, собственно, она и началась уже - туда-сюда бродили по улицам вооруженные палками группы, что-то кричали, дрались меж собой, а кое-где - слышно было - как звякнули вечевые колокола городских районов-концов. До концов уже дошло! С улиц да сотен.
Боярин Софроний Евстратович позаботился - большей части холопей велел с дальней усадьбы на главную перейти - на всякий случай, добро хозяйское уберечь - мало ли? Смута - она и есть смута, быстро может потерять управление, тогда уж совсем не ясно будет - кто за кого. Бей, круши, грабастай!
Люди шептались… да что там - шептались - говорили открыто, болтали, можно сказать, на всех углах: князь, мол, продался немцам, дал им особую торговую грамоту, а, окромя того, городскую казну похотел под себя подмять и, еще пуще, власть взять полную - над посадником, тысяцким, господой.
- Люди новгородции! Не отдадим наших вольностей жаднолюбивому князю! Постоим за Святую Софью! Скажем же властолюбцу - путь пуст!
Вот именно так вот и кричали. Мол, убирайся, княже, откуда пришел - без тебя обойдемся. Между прочим, судя по одежке, простые люди кричали, "молодшие" или "черные". Можно подумать, это именно им князь продыху не дает! Ага, как же… Боярское серебро здесь ищи, интересы… как и в любом бунте. Или - почти в любом.
Подобное Михаил видел еще в юности, в конце восьмидесятых, когда по всему Питеру вот так же бродили с лозунгами, кучковались, кричали всякое разное - от "Долой КПСС" до "Партия, дай порулить". И - такое впечатление - что никто не работал. Вот как и здесь.
Только вместо "Долой КПСС" - "Долой князя!"
Путь - чист!
А ведь выгонят, как пить дать - выгонят. Вон как активно действуют - видна, видна организационная жилка. Покричав на улицах да по сотням, пошли собирать веча по концам, а уж оттуда наверняка двинутся к Святой Софии или на Ярославово дворище - собирать главное вече. А уж там какое решенье примут - ясно. Что и говорить, не повезло Александру. Сейчас, в данный момент, не повезло… Ничего, через год вернется, сами же новгородцы и попросят - вот, примерно так же, как теперь - и уж тогда развернется, получив нужную легитимность, многих, многих казнит из нынешних крикунов. Ну, до того долго еще… А пока же… Пока…
Постоим за Святую Софью и вольности новгородские! Долой князя - путь чист!
- Кольцо? Что за кольцо? - переспросил Парфен, старый знакомец Миши еще по Невской битве, именно его и прислал Сбыслав. Надо же - оказывается, поддерживали отношения!
- Обычное такое кольцо, перстень с печаткой…
Михаил обсказал в подробностях.
Парфен задумчиво покивал, скривился:
- На немецком дворе ювелиры знатные. Что хочешь подделают. Вощанник с перстня сняли - вот и печать княжья.