Простившись с лодочниками до завтра, молодые люди отправились ловить рыбу, Марья же - или как ее теперь все называли - Марьюшка - принялась наводить уют. Набрала на заливном лугу трав пахучих - от комаров-мошки, от кусачих слепней-оводов, - цветов набрала - васильков, колокольчиков, ромашек - то для красы. В шалашах букеты поставила, ромашковый венок сплела, надела на голову - Миша как раз рыбу с плеса принес, увидел "рабу" - обомлел. Ну до чего ж красива - прямо с картинки! И - главное, голая, нагая - платье-то выстирала, да на ветках повесила - сушиться. Увидав Мишу, ничуть не смутилась, словно бы специально его дожидалась… А может быть, и…
Подумать-то Михаил ничего не успел, да ни о чем таком и не думал… просто внезапно почувствовал на губах соленый вкус поцелуя да жаркий шепот - "милый"… А руки уже гладили девушку по спине, плечам, по… Прижали к груди крепко-крепко… Ах…
Так и завалились в траву, средь цветов, и желтые мохнатые шарики одуванчиков щекотали кожу…
Через три дня, как и уговаривались, Михаил поджидал Бориса у паперти церкви Параскевы Пятницы, что близ Торга. Место было оживленное, людное, туда-сюда сновали разносчики, приказчики, торговцы, вот пробежали стаей мальчишки, вот, звеня кольчугами, гордо прошествовали воины городской стражи. Миша от них, на всякий случай, попятился - мало ли.
Главную новость ему сообщил еще Онисим, едва выпрыгнул из челна: Александра-князя прогнали. Сказали на вече - путь чист! Иди, мол, проваливай. И выпендриваться тут не фиг! Сказано, казна для города, а не для князя, так не алкай чужого, и власти излишней тоже не алкай! И веди себя скромно, глазьями гневно не вращай, боятся тебя, как же. Да! И немцам любекским давать нечего!
Вот тут, во время Онисимова рассказа, Михаил усмехнулся - уж насчет немцев-то он доподлинно знал. Собственными глазами видел. Ну, боярич… Впрочем - их разборки.
И Мишу они не касаются.
Боярич не опоздал, явился вовремя, аккурат после вечерни. Встал на паперти, на углу, на видном месте - весь такой из себя: ликом пригож, златовлас, в кафтанчике - как васильки-цветы - ярко-синем, поясом золоченым шелковым подпоясан, на ногах - сапожки алые, вместо шапки - обруч серебряный волоса стягивает, не дает разлететься. Короче - виден отрок издалека. Приметен. Интересно, а что же, боярин-батюшка его без слуг отпустил, вот так просто? И это - после того, что было? Хм… Хотя именно так здесь и поступали - приучали чад к самостоятельности, это ведь не в России, где здоровенные, лет хорошо за двадцать, парняги все мальчиками считаются, как же - студентики, дети. Срамота, тьфу!
Михаил прошел мимо отрока, рукою задел… Скосив глаза, перехватил взгляд, шепот услышал - за мной иди, мол. Пошел…
Шли недолго, завернули на Лубяницу, обошли корчму, за забором, в лопухах, встали. Борис улыбнулся:
- Ну, как вы?
- Милостию Божией, - Миша уже наверстался отвечать по-местному. - И твоею.
- Уезжать вам надобно из городу, - негромко промолвил боярич. - Батюшка осерчал шибко - ладно, соглядатай, так ведь еще и закупы сбежали, а это уж прямой убыток, надобно поймать, да наказать для острастки, чтоб другим неповадно было. Чуешь, Мисаил, о чем я?
Миша усмехнулся:
- Тиун-то не догадался?
- Может, и догадался, да при себе держит, - Борис презрительно сплюнул в траву. - Батюшка не вечен. А Ефим - умен, на меня ставит.
- Да уж… - Михаил не удержался, пошутил: - Умник умника издалека видит.
- Это верно, - серьезно отозвался отрок. - Так вот, о вас… Я тут подумал - лучше всего вам в нашей дальней вотчине схорониться, спрятаться. Уж там - точно искать не будут. Никому и в голову не придет, что вы в ту сторонушку ринулись.
- А если в другую?
- Вот там-то вас ждать и будут. Батюшкины люди на всех дорогах, на всех пристанях есть. Да и слух пошел - будто вы к немцам сбегнуть хотите.
- К немцам? - удивленно переспросил Миша. - Небось, ты слух такой пустил?
- Ну я… А в вотчине отсидитесь… Может, и беломосцами станете…
- Кем? - Михаил подзабыл термин.
- Ну своеземцами, - терпеливо пояснил подросток. - Выделю вам наделы…
- Наделы? Так это что ж… вотчина-то не батюшкина, твоя?
- Да, батюшкой мне подарена, - откровенно усмехнулся боярич. - С чего бы мне верных людей туда не сманить? Верных, работящих, умелых воинов… таких, чтоб я верить мог, как себе!
А-а-а!!! Вот оно, где собака-то порылась! Дальний-то надел - Борискин, оказывается. Ну, молодец, пострел, настоящий хозяин… феодал, мать его ити! Прямо страшно - до чего умный.
Борис улыбнулся, словно подслушал Мишины мысли:
- Скрывать не стану, я даже рад этому. Ну, что так все вышло. Вот грамота, к холопям тамошним да смердам… - боярич вытащил из-за пазухи кусок отбеленной бересты с буквицами и зеленой восковой печатью. - Мало пока на усадьбе и тех и других… Тут вот наказ мой, печать, подпись. Тиуна на усадьбе нет… Ты, Мисаиле, там тиуном будешь!
- Тиуном? - вот уж тут Миша присвистнул. Ну, надо же, как карьера-то задалась - из "дядек" в тиуны. Может, тут остаться, да не искать ничего? Никаких стеклодувов, браслетов, Мирошкиничей…
Ну, это он шутил, конечно. Сам с собою шутил. Однако предложение и в самом деле было неплохое. Особенно - для парней и Марьи… Марьюшки… Ух, и девчонка…
- Вот что, господин Борис Софроньев Онциферович, - приняв решение, Михаил посмотрел отроку прямо в глаза. - Предложение твое принимаю… только не сразу…
Вот тут Миша схитрил - не хотелось обижать парня.
- Как это - не сразу? - вскинулся тот.
- Мои люди - Марьюшка и Авдей с Мокшей - отправятся на твою усадьбу хоть сейчас, с этой вот грамотой. Я же прибуду чуть позже.
- Позже - только по зимнику! - Борис сердито сверкнул глазами. - Иль мой уговор тебе не гож?
- Гож, очень гож, Борисе… Только и ты пойми - дела у меня есть неотложные. Справлю - сразу к тебе.
- Поклянись! - подумав, потребовал отрок. - Перекрестись вон, на церкву.
Михаил быстро исполнил требуемое и улыбнулся:
- Ну! Говори, где твоя усадебка, да как до нее добраться?
- Усадебка-то неблизко, - улыбнулся, наконец, и боярич. - Хотя поближе Заволочья будет. Про Обонежский ряд слыхал поди? От Ладоги - по рекам, Сяси да Паше, до погоста Пашозерского. То не наш погост, Софийский - иноки тож ту землицу алкают, хоть и княжий там ряд, не их… Усадебка моя, почитай, рядом… починок. Ничего, разрастется! Земли неблизкие - зато ворогов нет. А охоты, а рыболовля какие?! Правда, суд высший - у князя.
- Так, говорят, прогнали ж его?
- Сегодня прогнали, завтра - обратно позовут, - философски заметил отрок. - Не того, так другого.
- А много ль на усадьбе людей?
- Да есть, - на этот раз боярич ответил уклончиво, похоже, и сам точно не знал, о чем тут же и проговорился: - Мирошкиничи, псы, тоже в тех местах починки устраивают. Смердов моих сманивают, чтоб им пусто было! Вот этим ты там тоже займись!
Миша только головой покачал - понятно.
Договорились - парни и Марьюшка уезжают в дальнюю вотчину прямо завтра, вместе с караваном ладожского торгового гостя, а Миша… что ж, Миша уж по зимнику, ежели не успеет за неделю дела свои неотложные справить. Борис - видно по нему - и тому был рад, главное, не отказался "дядько", да от должности-то такой - тиун - кто откажется? Хорошо - человек Мисаил верный, да и Авдей с Мокшей тоже, кажется, из таких. А раба… кто ее знает? Ну, уж ладно - пусть будет, до кучи.
После встречи с Борисом, Миша не поленился, дошагал до Лубяницы - благо рядом - заглянул в мастерскую стеклодува Симеона. Мастера, правда, не было, да и черт с ним. Поговорил с подмастерьями о том, о сем, что надобно - вызнал, отправился на вымол довольный.
Вечером, у костра, Михаил вручил грамоту Авдею, подробно объяснив предстоящий путь. Опять же - со слов боярича. К слову сказать, так уж долго объяснять и не пришлось - Авдей (да и Мокша) тот путь хорошо знали - "это, как в Заволочье, только на Матицу повернуть". На Матицу - на Большую Медведицу, на звезду Полярную - на север.
Перед сном снова говорили о водянике - мол, многих уже утащил - и все, как на подбор, либо детей, либо молодых и красивых девок.
- Ну а кого ж еще-то? - с некоторым цинизмом ухмыльнулся Авдей. - Ты б, Мокша, ежели б водяником был, мужиков бы таскал? То-то же! А чадушки… так мелкота в основном и тонет. Оставят без пригляду детушек трехлетних, они и…
- А я слыхала, уж совсем-то малых водяник не берет, - Марьюшка вышла из шалаша, села рядом. - Только тех, кто уже в разуме.
- И где это ты слыхала? - Михаил просто так спросил, поддержать беседу, на самом-то деле не особо-то его и интересовали всякие там предрассудки и пережитки язычества, другими мыслями голова забита была.
- На торжище как-то болтали, - обняв себя за коленки, пояснила девушка. - Я слыхала.
- Смотрите там поосторожней, в пути-то, - Миша посмотрел на ребят. - Дорога трудная.
Пригладив рыжие вихры, Мокша пренебрежительно отмахнулся:
- Да чего там трудного-то? Все по рекам. С ладожским гостем - до Ладоги, потом - тиунами да биричами - к погосту Пречистенскому, ну и дальше… У нас - грамота! Чай, не изгои, попробуй, обидь кто? В княжьем суде живо найдем правду.
- Так-то оно так… - протянул Миша. - И все ж тревожно.
- Ты за себя лучше тревожься, - ухмыльнулся Авдей, пробуя из котелка уху большой деревянной ложкой. - Мы-то - вместе, а ты-то один пойдешь. Да по зимникам!
- По зимникам скорей доберется, - заметил Мокша. - Ну, опять же - не один, а с биричами да приставами. Они как раз за дачей явятся - с каждого погоста собирают. Для Новгорода Господина и для князя - суд-то в Обонежском ряде - его.
- Ты еще про софийских чернецов не забудь, - Авдей, обжигаясь, подул на ложку. - У них там тоже землица имеется.
- Да уж. Кого там только нет! Это только кажется, что край далекий, дикий…
Михаил отошел к реке… и вдруг услыхал плеск - весла! Присмотрелся, увидев в свете луны черные силуэты челнов. Быстро повернувшись, подбежал к своим:
- Парни! Костер тушите!
- А что там, плывет кто?
- Да уж.
Затушив костер, припрятали в шалаше ушицу, и, оставив там же Марьюшку, затаились на берегу, в ольшанике. Любопытно было - кого там по реке несет на ночь глядя? Рыбаки? Может быть. А может… кто знает?
Два челна приблизились к берегу. Гребцы подняли весла. Причалят? Не хотелось бы…
Послышались чьи-то грубые голоса - над водой прокатилось гулкое эхо. А челны полны людей - даже в лунном свете видно, как глубоко сидят. Правда, все остальное видно плохо - зыбко так, призрачно.
Немного проплыв по инерции, челны застыли прямо напротив прятавшихся в ольховых зарослях беглецов. Постояли… Кто-то что-то прокричал. Снова вспенили воду весла…
- Слава Господу, не к нам, - перекрестился Мокша.
- Подожди еще. - Авдей отозвался тревожным шепотом. - Там, вверх по реке, удобная коса есть - пристать. Отсель недалече - высадятся, потом сюда придут. Недалече.
- Да что им тут делать-то? - негромко возразил Михаил. - Челны-то - груженые, плывут куда-то по своим делам. Чего им сюда приставать, даже если и костер заметили? Хотя не должны бы заметить, в яме-то… Да и так - ну, костер и костер. Рыбаки!
Еще немного посидев на берегу - а вдруг да вернутся челны? - парни отправились к шалашам, обратно.
Спасть пора, время позднее, тем более - завтра кое-кому в путь неблизкий.
- Да уж, путь, - негромко хохотнул Авдей. - В ладье-то сидеть - не пешком топать. Чу!!! - Парень тут же насторожился. - Кажись, голоса!
- Голоса?
Все трое насторожились, прислушались… Показалось? Нет, точно! Кто-то, переговариваясь, шел прямо через кусты. Сколько-то человек… Двое? Трое? Пятеро?
- О! - сделав пару шагов, явственно услышали парни. - Я ж тебе говорил - ушицей пахнет! Вон и шалаши… Хо! Да тут девка!
- Девка? Что за девка? - второй голос был заметно грубее, увереннее. - А ну, тащи ее на свет.
На свет… Ну да, луна-то была полная. Серебряная, огромная, колдовская, висящая прямо над головой сияющим нимбом. Освещала все не хуже иных фонарей. Особенно - на открытой местности, на лугах или вот, на полянке.
- Чу! Точно девка! Девка, ты кто? Что смотришь - язык проглотила? Ты одна, что ли, здесь?
- Нет, с братьями…
Ох ты, хватило ума сказать.
- Они там, рыбалят…
- Ночью, что ли?
- Сети ставят…
- Поня-атно! Недозволенною ловлею промышляют, виру, небось, не платят - иначе зачем ночью-то таиться? Вот что, девка, - братьям своим, как вернутся, скажи: до утра пусть носа из шалаша не высовывают. Поняла?
- Как не понять… А вы-то кто будете?
- Люди вольные… - незнакомцы - кажется, их все-таки было двое - расхохотались.
- Ну, прощевай, дева…
Прятавшиеся за деревьями парни перевели дух - неохота было показываться, опасно. Боярич предупредил - беглых искали: трех молодых парней, с приметами. А девчонка… Про девчонку-то никто особо не знал.
Зашуршала под ногами трава… И вдруг - тишина. И снова голос:
- А девка-то ничего себе… Может, забрать ее?
- Да ты что! Братья ведь… мало ли, шум подымут? Искать начнут…
- Ин ладно… Забирать не будем. Вот что, Данило, ты иди себе к нашим, а язм… Язм задержусь малость… чуток.
- Так ты что, замыслил…
- Что замыслил - не твое дело. Иди давай.
Послышались удаляющиеся шаги. Потом другие - крадущиеся, быстрые…
- Эй, девка… А ну-ка, выгляни! Эх, хороша… Оп!
- Пусти!
- Ну-ну, не ерепенься!
Звук пощечины. Резкий, словно выстрел. Интересно, кто кому дал? Впрочем, уже не интересно - девчонку выручать надо!
Миша толкнул Авдея локтем:
- Бежим!
И тут - же, словно позвали - стон:
- Пусти-и-и-и…
Опа! Вот он, гад, уже навалился на Марьюшку, разорвал платье. Здоровущий!
- Ах ты, гнус прековарный! Получи!
Пнуть! С разбега!
Гнус быстро откатился в сторону, вскочил… Сивые растрепанные волосы, бритое лицо… подбородок квадратный… Кнут! Кнут Карасевич! Ах ты, гад… В морду ему! В морду!
Отпрянув от удара, парняга все же сумел удержаться на ногах - такая-то орясина! - мало того, выхватил из-за голенища длинный и узкий нож, перекинул из руки в руку, хохотнул нагло:
- А ну? Кто хочет в салочки поиграть? Люли-люли!
Оп! Миша ударил его носком сапога под колено. Кнут скривился… и тут заметил остальных - Мокшу с Авдеем. Авдей тоже вытащил нож, а Мокша подобрал с земли увесистый сук…
- Эй, эй, парни! - тут же убрав нож, заулыбался Кнут. - Может, разойдемся? Чего я вам сделал-то? Вон, и мои уже идут…
Он кивнул куда-то поверх голов. Миша - вот дурачок! - обернулся. Как и остальные… Тем временем Кнута уже и след простыл. Исчез, растворился в зыбком мареве призрачно-лунной ночи, словно и не было. Лишь только слышно было, как - уже где-то в отдалении - затрещали кусты.
- С песчаной косы явился, - нарушил возникшую тишину шепот Авдея. - Значит, там и пристали. Парняга приметливый - не он ли усадьбу громил?
Михаил усмехнулся:
- Он.
Склонился над дрожащей девчонкой, погладил по голове, обнял:
- Ну, что дрожишь, что?
- Рукав мне оторвал, гад… - Марьюшка неожиданно рассмеялась. - Теперь пришивать. А дрожу я - от холода. Вон, промозгло-то как, верно, к утру туман будет.
- Да уж, верно, будет, - Михаил вытащил из шалаша плащ, накинул девчонке на плечи. - Может, спать пойдешь?
- А вдруг эти явятся? Кто знает, сколько там их?
- Слова верные. Так, может, нам пока на луга податься? Переждать до утра.
- На лугах - мошка съест. Лучше - в рощицу.
- В рощицу так в рощицу, - Миша, соглашаясь, кивнул. - Идем.
И в самом деле, случай был такой, что лучше перебдеть. Приплывших с Кнутом людей могло оказаться слишком уж много для четверых беглецов, из которых одна - девушка, а двое - совсем еще молодые парни, почти дети. Интересно, что здесь делают кнутовы гопники? Та же самая компашка, что сидела тогда в корчме на Лубянице, а потом лихо громила усадьбу Онциферовичей? Скорее всего - да, те самые. И сюда явились - за каким-то своим, тайным и нехорошим делом. Таким, что требовало быть подальше от людских глаз. Значит, вряд ли гопники сейчас начнут масштабную облаву, в худшем случае - явятся впятером-шестером к шалашам - посчитаться. Да, наверное, явятся… А искать не станут - ну-тко - походи по лесу ночью, даже и при яркой луне - много высмотришь?
И все равно, до утра не спали. А едва взошло солнце, выбрались на пригорок, увидев, как выплывают из-за излучины челны - гопники Кнута Карасевича возвращались обратно в город. Ну и славно…
А еще примерно через час к ольшанику причалила лодка Онисима Ворона. Как и договаривались. Миша не стал провожать друзей до ладьи ладожского гостя, вылез на Ворковом вымоле, на Софийской. Обнял ребят, крепко поцеловал Марьюшку, перекрестил всех:
- Удачи!
- И тебя да не оставит Господь своей милостью. Ждать будем!
Ждать…
Мише на миг стало совестно - он ведь и вовсе не собирался переться в какую-то там дальнюю вотчину. Совсем другие мысли занимали молодого человека, совсем другие. И тем не менее - защемило, все ж таки защемило в груди под сердцем. Хорошие они люди - Авдей с Мокшей, Марьюшка… Марьюшка… Смешная такая, юркая… Ишь, сидит, машет… А глаза-то мокрые - всплакнула, что ли? Ну что ж… Тут самому бы не всплакнуть в самом-то деле… Жаль, больше не свидимся.
- Счастья, счастья тебе. Марьюшка… и вам, парни…
До Кузьмодемьянской добрался быстро - тут идти-то всего ничего, от пристани, вверх, через воротную башню, дальше - по Воркова, по Великой - вот она, и усадебка. Усадебка тысяцкого Якуна.
Подойдя ближе, Михаил усмехнулся, застучал в ворота.
- Кого там черт несет? - нелюбезно осведомился привратник.
Беглец засмеялся:
- Не узнал, что ли, Козьма? То ж я, Мисаил, ваш рядович…
- Вай, Мисаиле! Цыит, собачище, цыть…
Уняв разлаявшихся псов, привратник распахнул ворота:
- Поди с дальней вотчины? Посейчас доложу господину.
Оба - тысяцкий Якун и его сын Сбыслав - приняли Михаила немедленно, даже оказали великую честь, усадив за свой стол.
- Ешь, пей… докладывай!
- Доложу, - Миша отпил бражки - ай, хороша, холодненькая, смородиновая - и кратко, с упором на некоторые нужные ему лично акценты, поведал о всех недавно произошедших событиях.
- Так что вот, выдали меня, едва выбрался!
- Да уж, - сочувственно кивнул Сбыслав, - Кривой Ярил - корвин сын известный. А Кнут - парнище звероватый и много чего дурного творящий. Паскуда, тьфу! Значит, они с Кривым Ярилом о чем-то шептались?
- О том мне доподлинно поведали.
- А раба твоя, Марья, сбегла, - неожиданно ухмыльнулся Сбыслав. - Уж извиняй, не уследили. Ничего, я тебе заместо нее коня подарю, увидишь - хороший конь!
- Вот и отлично!
- Что-что? (Цто-цто, - так вот сказал Сбыслав, да Миша уже давно новгородскому говору не удивлялся.)
- Славно, говорю - конь-то!
- А как же! А рабу твою мы и не искали… хотя, если хочешь - половим.
- Да не надобно, - с презрением отмахнулся Михаил. - Мало ли на свете девок? Жаль только - твой ведь подарок.
- Говорю ж, коня подарю!