Жалко ли ему было девушку, о существовании которой ещё сегодня утром он ничего не знал, и о которой, конечно же, забудет сразу, как только выполнит задание и покинет остров? Жалко, несомненно… Он никогда прежде не размышлял о судьбах людей, которые встречались на его пути – пути разведчика, спецагента. Он использовал этих людей, как используют нужные инструменты и расходные материалы. Все они были винтиками в большой и жестокой игре, правила которой придумал не он. Целью игры являлась победа, и для её достижения средства были неважны. Он всегда так считал и не щадил ни врагов, ни своих случайных помощников. Также поступали и его друзья. Хозяева игры выдали им лицензию на вседозволенность и короткую память.
Да, собственно, и сам он был точно таким же винтиком. Его могли открутить и выбросить из игры за ненадобностью, перевести в разряд "покойников" и снова оживить…
Но с чего он вдруг вздумал критиковать методы работы своего ведомства? Он солдат, а не трепло философическое. И работа его весьма специфичная. Цель её – защита интересов родины. Неужели эта несчастная смертельно больная полячка вызвала в его душе непростительные сомнения?.. А ведь она по своей собственной воле, и, наверное, за очень неплохие деньги, работает на Штольца, помогает злому гению, чтобы созданный им конвейер по производству страшного оружия работал без сбоев. Она – винтик, и довольно непростой винтик. Его во что бы то ни стало нужно открутить.
Но почему-то в памяти Дантиста вновь и вновь появлялись жутко красивые, наполненные мешаниной чувств, завораживающие глаза Бажены. И ему очень хотелось, чтобы её слова о близкой смерти оказались ложью, сказанной лишь для того, чтобы оттолкнуть его, отвратить от себя. Может, у неё есть жених, фантазировал Дантист, какой-нибудь очкарик Джон, такой же, как и Бажена, компьютерщик, или вовсе – ботаник. Но ботаник далеко, а тут вдруг нарисовался эдакий красавчик, супермен, блин!.. Алекс Тихофф! И стал обворожительно улыбаться, вселяя в голову девушки мысли определённой направленности. Её тело не могло не отозваться на его сексуальный призыв, и девица почувствовала, что если этот Алекс будет проявлять настойчивость, то она не совладает с собой… А дома в Лондоне её ждёт ботаник – очкарик Джон, верит ей… Вот и ляпнула, чтобы… А что? Кое-кто, чтобы уберечь себя от соблазна, пальцы топором рубил… Бред! Бажена говорила правду. Такие слова не произносят ни сгоряча, ни в шутку. Она действительно смертельно больна…
Дантист попытался разобраться в чувствах. Он задавал себе вопрос, на который не мог найти однозначного ответа. Что стояло за странным влечением к этой, в общем-то, некрасивой девушке, можно сказать – дурнушке, награждённой природой такими прекрасными синими глазами? Внезапно вспыхнувшая любовь? Или просто страсть?.. Во всяком случае, на элемент задуманного плана его теперешнее состояние было совершенно не похоже…
"А чего я думаю, – сказал себе Дантист. Зачем вообще я думаю?.."
Он подошёл к двери и прислушался: в коттедже было тихо. На его стук Бажена не отозвалась. Он потянул дверь, она, как и ожидал Дантист, не была заперта.
Бажена сидела на тахте голая и с вызовом смотрела на него. Неяркий свет ночника за её спиной четко обрисовывал контуры угловатого тела. Дантист приблизился и, опустившись на колени, положил голову на её обнаженные ноги. Бажена запустила тонкие пальцы в его волосы, и, прижав голову к своему животу, застонала. Или заплакала, было непонятно…
Дантист стал нежно прикасаться губами к её прохладному, несмотря на тропическую жару, телу; нежный пушок лобка щекотал его гладковыбритый подбородок. Тело девушки – вначале напряжённое – стало постепенно расслабляться. Дантист, не переставая ласкать ноги, живот и лобок Бажены губами, расстегнул пуговицы своей рубашки, и, извернувшись, скинул её на пол. Туда же последовали брюки.
Бажена отдавалась Дантисту со страстью изголодавшейся по сексу опытной женщины. Её тело было абсолютно послушно рукам, губам и движениям партнёра, угадывало малейшие его желания. Всё, что Дантист вытворял с Баженой, доставляло ей не меньшее, чем ему, а, возможно, даже большее удовольствие. Он знал, чувствовал это.
В его жизни было много женщин, среди которых встречались и скромницы и девственницы. Некоторые были влюблены в него до потери пульса, в некоторых был влюблён он сам. Не до потери пульса – контроль над эмоциями парень никогда не терял. Были в жизни Дантиста весьма любвеобильные и страстные особы, нимфоманки. Частенько он пользовался услугами профессионалок. Со всеми было по-разному, но одновременно – одинаково. Одинаково хорошо, или одинаково "как обычно". Но то, что сейчас он испытывал с Баженой, казалось чем-то иным. Это был не банальный секс, а полное слияние тел, чувств и мыслей. Впрочем, мыслей-то никаких и не было – Дантист даже забыл, что, возможно, в эти минуты за ними наблюдает Штольц.
Дантист находился настолько вне реальности, что даже не заметил момента, когда они, отдыхая после очередного взрыва страсти, заснули.
Он проснулся первым. Солнце уже светило вовсю, но по часам было ещё раннее утро – на море всегда светает рано. Голова девушки покоилась на его руке, рука затекла, но Дантист не стал её высвобождать, боясь разбудить Бажену. Он осторожно с нежностью убрал свободной рукой с её лица прядку русых волос и всмотрелся в расслабленное безмятежное лицо спящей. По-детски припухлые губы слегка приоткрыты, аккуратный носик с чуть заметной горбинкой и щёки девушки усеяны светлыми веснушками. Эти веснушки были едва заметны на бледной, почти прозрачной коже.
"А ты вовсе не дурнушка, какой хочешь казаться… Может, назвать тебя Веснушкой?.. – подумал Дантист. – Нет. Я буду звать тебя Винтиком"
Словно услышав мысли Дантиста, Бажена открыла глаза. Сначала её взгляд был сонным и непонимающе удивлённым. Но она вдруг опомнилась, схватила край простыни и резко натянула на себя. Дантист улыбнулся.
– Доброе утро, красавица! – бодро сказал он. – Во сне ты была похожа на спящую принцессу.
– А когда проснулась, снова стала гадким утёнком? – вопрос Бажены прозвучал с излишней резкостью.
– Не говори глупости, – сказал Дантист, не переставая улыбаться. – Ты прекрасна.
Он поцеловал её в губы, и им снова овладело жгучее желание. Это не укрылось от внимания Бажены, и она лукаво улыбнулась в ответ.
– Тебе пора, – сказала она, взглянув на настенные часы. – Сегодня твой первый рабочий день, и ты должен быть в форме.
– Я всегда в форме, – ответил Дантист, однако высвободил затёкшую руку и со вздохом встал. – Ты права, мне действительно пора. Но сегодня вечером… после работы… ты от меня так легко не отвертишься… Винтик , – придуманное им прозвище Дантист произнёс мысленно.
Он стал собирать разбросанную по полу одежду и одеваться; Бажена украдкой смотрела на его поджарое, крепкое и мускулистое тело. Дантисту было приятно, что она его так внимательно рассматривает.
– Пани желает посмотреть стриптиз? – с улыбкой спросил Дантист. Он был уже полностью одет и стал вновь расстегивать рубаху.
Бажена прыснула и натянула простыню до самых глаз. В глазах сверкала хитринка.
– Нет, – раздался её голос из-под простыни, – я как-нибудь потерплю до сегодняшнего вечера. Если пан Александр до вечера не охладеет к пани Бажене.
– Никогда! – уверенным тоном сказал Дантист.
Глава 11. Конвейер
Ангар, куда в сопровождении Штольца прибыл Дантист, слегка отличался от остальных. Его крыша была не стеклянной, а зеркальной снаружи, по-видимому, выполняя роль отражателя лучей жаркого тропического солнца. Обшивка стен только снаружи казалась сделанной из полупрозрачного пластика – на деле это был какой-то неизвестный неискушённому в вопросах строительных технологий Дантисту теплоизоляционный материал.
Прежде чем пройти внутрь ангара, доктор Штольц и его новый ассистент пять минут голышом стояли под ионным душем, который находился в переходном тамбуре. Потом, облачившись в белые комбинезоны, мягкие матерчатые сапоги, резиновые перчатки и стеклянные шлемы со встроенными динамиками и устройствами для дыхания, они через металлические, оборудованные пневмозатворами двери, зашли в ангар, точнее, в первый, отгороженный отсек. Помещение было слабо освещено двумя матовыми лампами, установленными на стенах на уровне пояса. Посреди зала стояло какое-то устройство прямоугольной формы и мерно гудело.
– Я чувствую себя космонавтом, – пошутил Дантист, постучав себя по шлему.
– Ничего не поделаешь, – ответил Штольц. – Это вынужденные меры безопасности. В начальном, эмбриональном, состоянии будущие клоны нуждаются в полной стерильности. Ведь их не защищают тела матерей с их мощным иммунитетом. На этом этапе я вынужден поддерживать в помещении определённый микроклимат и защищать будущую жизнь от возможного проникновения различных вирусов и бактерий.
Штольц подвёл Дантиста к гудящему параллелепипеду. Его верхняя поверхность оказалась стеклянной и состояла из сорока одинаковых прямоугольных ячеек, наполненных зеленоватой жидкостью. Внутри каждой ячейки находилось нечто бесформенное и желеобразное.
– Это ростки новой жизни, – заявил Штольц. – Их ровно сорок штук – расчётное количество, соответствующее мощности жизнеобеспечивающих установок.
– Это максимальное количество?
– Для тех установок, которыми я в данный момент располагаю, максимальное. Но, реально, оно может быть любым. Всё зависит от потребностей, либо желания, ну и наличия денег, естественно.
– Сколько им… времени? – спросил Дантист, указывая на комочки слизи.
– Им сейчас чуть меньше одной недели. В этом инкубаторе они должны пробыть ещё две с половиной недели, превратиться в эмбрионы и набрать массу по три с половиной килограмма каждый. На этом этапе набор массы – основная задача. Эмбрион заданной массы – это лишь сырье для производства жизнеспособного клона. То, что вы видите, ещё пока не эмбрионы, но уже скоро – к середине следующей недели – начнётся процесс формирования их структуры.
– За три с половиной недели три с половиной килограмма? – удивился Дантист. – Женщине нужно девять месяцев, чтобы выносить полноценный плод. Вы нарушаете законы природы!
– Скажем так: я их корректирую, – усмехнулся Штольц. – Чтобы произвести на свет хотя бы одного клона, используя при этом традиционную технологию клонирования, потребовалось бы слишком много времени. У меня его нет. Точнее, я не могу себе позволить так долго ожидать результата. Весь процесс от оплодотворения яйцеклетки до появления на свет взрослого клона занимает в разработанном мною процессе два месяца. Да-да, всего два месяца! Взрослостью я определил возраст двадцать два года по биологическому времени обычного человека.
– Потрясающе! – восхитился Александр Тихофф.
– Прошу следовать за мной, – сказал Штольц и подвёл Дантиста к шлюзовому тамбуру в следующий отсек.
– Из инкубатора, который вы видели, – продолжил Штольц, когда они прошли шлюзование, – будущие клоны попадают в другой инкубатор. Я окрестил его детским садом.
Вдоль стен, на невысоком постаменте возвышались полутораметровые стеклянные цилиндры. В цилиндрах, наполненных такой же, как в инкубаторе, зеленоватой жидкостью, плавали человеческие младенцы. Их пуповины тянулись вниз и исчезали в отверстиях, расположенных в основаниях цилиндров. Все сорок младенцев были похожи друг на друга, но не так, как схожи все младенцы, эти были полностью идентичны. Все сорок были живыми – они двигали ручками и ножками и изредка смешно позёвывали. У некоторых были открыты глаза, взгляд тёмно-зелёных глаз, какими они казались в зеленоватой жидкости, был сонным.
Дантист подошёл к ближнему цилиндру и, приблизив лицо к поверхности стекла, внимательно осмотрел младенца, при этом случайно коснувшись ладонью цилиндра-аквариума. Младенец, который в этот момент, поджав ножки, висел в плотной водной среде спиной к нему, медленно развернулся и подплыл к разделяющей их стеклянной стенке. Он ткнулся мордашкой в стекло, расплющив при этом носик, и серьёзно, по взрослому осмысленно, посмотрел "гостю" в глаза. Дантист непроизвольно вздрогнул и отдёрнул руку от аквариума.
– Они реагируют на тепло, – пояснил Штольц, заметивший реакцию ассистента. – В саркофагах поддерживается определённая температура, и любое, даже самое незначительное её изменение фиксируется их нервной системой.
Дантист обошёл весь зал и остановился возле большого бункера с пристроенным к нему аппаратом непонятного назначения. На панели аппарата находился ряд жидкокристаллических дисплеев, и светились голубым и жёлтым светом множество лампочек-индикаторов.
– Что это за прибор? – спросил он у Штольца.
– А это их мама, – улыбнувшись, ответил Штольц. – Нет, это больше, чем мама. Этот аппарат сверхфункционален. Помимо того, что он снабжает клонов всеми питательными веществами, необходимыми для развития, он вводит в их организмы антитела, которые перестраивают их генный аппарат и формируют способность будущих организмов сопротивляться всем известным на Земле вирусам и бактериям.
При этих словах доктора Штольца Дантист вспомнил о десятках тысяч аборигенов Тании, поплатившихся жизнями, чтобы у этого маньяка появилась возможность реализовать свои честолюбивые амбиции.
– Кроме того, – самодовольно продолжал Штольц, – при помощи этого аппарата я ввожу в их сознание основные понятия и первичные навыки и создаю базу для развития других будущих способностей клонов. В принципе я могу создать Моцарта или Эйнштейна. Я могу сделать их гениальными полководцами или бесстрашными бойцами… Но, впрочем, я немного забежал вперёд: на этом этапе лишь создаются предпосылки для их дальнейшего развития, их спираль ДНК после прохождения периода детского сада, представляет собой некую болванку, которая может быть заполнена любой информацией. После прохождения этого периода, который длится две с половиной недели, клоны удесятеряют свою первоначальную массу и соответствуют по своим физическим параметрам десятилетнему человеческому ребёнку. Но в отличие от детей человеческих, они не наследуют от своих родителей возможности умереть от людских болезней. Их раны заживают в считанные часы, потерянные органы восстанавливаются достаточно быстро, просто вырастают вновь.
– Они бессмертны? – поражённо произнёс Александр Тихофф.
Штольц внимательно посмотрел на ассистента сквозь стекло шлема, и, вздохнув, сказал:
– К сожалению, нет, – и добавил: – Пока нет… Идёмте дальше.
Отшлюзовавшись в третий раз, Дантист и Штольц перешли в следующий отсек. Здесь Штольц снял шлем и перчатки и предложил Дантисту сделать то же самое.
– Теперь можно, – сказал он. – После детского сада клоны уже нечувствительны к микробам. Они бесконечно здоровее нас с вами. В принципе, если бы мы ограничились этим периодом и предоставили им возможность развиваться самостоятельно, они бы преспокойно обошлись и без нашей помощи. После перерезания пуповины и перевода на воздушное дыхание, они очень быстро становятся автономными. Речевая и двигательная функции активизируются в течение нескольких часов. Но я не спешу освобождать их от связи с источником питания и принудительных мутаций. В этом зале, молодой человек, осуществляется окончательное формирование клонов – физическое и интеллектуальное. Период, так сказать, доводки до кондиции длится две недели. Масса клонов удваивается и достигает семидесяти килограммов, ДНК полностью формируется в диапазоне заданных параметров.
Отсек оказался почти таким же, как предыдущий, только более ярко освещённым, а саркофаги были чуть шире и значительно выше. Посредине зала стоял похожий аппарат более внушительных размеров. Клоны не спали, они стояли на основаниях своих саркофагов со скрещёнными на груди руками и беспристрастно смотрели прямо перед собой, тела их изредка одновременно вздрагивали. На вид клонам было лет по пятнадцать, если сравнивать с человеческими детьми. Кроме пуповин, с источником, что стоял посреди зала, их связывали провода, подсоединённые к электродам, вживлённым в головы, в позвоночник и в грудь.
Дантист, держа шлем в руке, подошёл к источнику. Из приёмного бункера доносился весьма специфический и довольно сильный запах, проще говоря: оттуда воняло плесенью. Штольц остановился возле бункера – он не обращал внимания на неприятный запах, по-видимому просто привык к нему – и принялся объяснять ассистенту суть происходящих с организмами клонов мутаций. Дантист фиксировал все сказанное в памяти, пока только в памяти.
– Весь процесс полностью механизирован и управляется при помощи компьютерной программы, – вещал Штольц. – Изредка в программу вводятся корректировки. Моя мысль не стоит на месте, я постоянно совершенствую своих… выкормышей.
– А кстати, чем вы их кормите? – поинтересовался Дантист.
– Чем кормлю?.. Да, вы верно заметили. По сути, процесс ввода в организмы клонов питательных веществ можно назвать кормлением. Пища – всего-навсего определённое количество химических элементов, которые содержаться во всём, даже в мусоре. Сюда, в приёмное отверстие бункера, – Штольц похлопал рукой по металлической поверхности прибора, – засыпается всякий хлам: мусор, пищевые и лабораторные отходы и… всякое такое прочее.
При этих словах Штольц как-то странно посмотрел на Дантиста; взгляд молодому человеку не понравился. Почему-то ему вспомнился насмешливый взгляд маньяка и каннибала Рустама Качергина за минуту до смерти, которого они вдвоём со Скифом выследили и ликвидировали в Красноярске, выполняя учебно-тренировочное задание, полученное в спецшколе.
– Всё это перерабатывается в биомассу, – продолжал доктор Штольц, – состав которой определяется с помощью анализатора обратной связи. Всё ненужное сбрасывается через систему канализации в море. Там отходы становятся добычей рыбы и морских животных. Вот эти датчики сообщают о дефиците того или иного элемента, и состав сырья для производства биомассы корректируется… Однако прошу следовать дальше.
Последний зал был похож на электронно-вычислительный центр. Все стены были заполнены мониторами и пультами управления. За клавиатурой центрального пульта сидела Бажена. Она смотрела на монитор, её тонкие длинные пальцы порхали над клавиатурой. При появлении Штольца и его ассистента Бажена повернула к ним лицо и, не вставая с кресла, кивнула в знак приветствия. Штольцу девушка улыбнулась дежурно, при взгляде на любовника улыбка приобрела оттенок нежности.
– Это милая девушка – пани Бажена Яржебинска, – представил её Штольц. – Но вы, наверное, уже знакомы?..
– Да, мы познакомились с пани Баженой на вчерашней вечеринке, – спокойно ответил Дантист; если бы он не был спецагентом и не умел управлять чувствами и эмоциями, то, скорей всего, покраснел бы, произнося эти слова.
Штольц поочередно посмотрел на молодых людей, но ничем не выдал того, что знает нечто, чего в принципе знать не должен.
– Все компьютерное обеспечение процесса – творение рук и ума пани Бажены, – сказал он с довольной улыбкой. – Она большая умница. Я очень рад, что именно с ней нам посчастливилось работать вместе и решать довольно непростые задачи… В эти минуты пани Баженой производится корректировка программы.
– Я уже заканчиваю, господин Штольц, – отозвалась Бажена. – Осталось только кое-что подправить в последнем файле и активизировать откорректированные ранее.