- Кто-нибудь, свяжитесь с коммандером Десото. Это дело рук Патриотов… прислали весточку Президенту… они…
И все в таком духе. Конца предложения я не слышу. Постепенно замедляю бег, оказываюсь позади цепочки и тогда ныряю в узкое пространство между вагонами. Все солдаты, которых я вижу, несутся к месту взрыва. Другие остались на месте взрыва пылевой бомбы. А те, что преследовали меня, вероятно, все еще в недоумении прочесывают улицы, по которым я убегал. Я выжидаю и, когда становится ясно, что рядом никого нет, выныриваю из своего укромного местечка и бегу вдоль путей, но уже с другой стороны. Снова распускаю волосы. Теперь только нужно подобрать подходящий момент для торжественного появления.
На каждом вагоне что-то надписано мелким шрифтом. Уголь. Меченое оружие. Боеприпасы. Пищевые припасы. Возникает искушение остановиться у вагона с едой, но я понимаю: во мне говорит мальчишка из Лейка. Напоминаю себе, что больше не питаюсь из мусорных баков, а в штабе Патриотов кладовка набита едой до отказа. Заставляю себя бежать дальше. Надписи, надписи. Поставки для фронта.
Вдруг я останавливаюсь как вкопанный. По ногам и рукам проходит дрожь. Быстро возвращаюсь, чтобы убедиться, не привиделось ли мне.
Нет. Символ вычеканен на металле. Я узнáю его где угодно.
Косой крест, перечеркнутый посередине. Мысли мои мечутся. В памяти всплывает красный знак, нарисованный баллончиком на дверях дома моей матери; чумные патрули, идущие от дома к дому по Лейку; Иден, которого увозят. Этот крест не может значить ничего другого: в вагоне едет мой брат или кто-то, имеющий к нему отношение. Весь интерес к планам Патриотов испаряется в один миг. Здесь, может быть, томится Иден!
Раздвижные двери вагона заперты, а потому я отхожу на несколько шагов, с разбега подпрыгиваю, быстро перебираю ногами по стенке вагона, цепляюсь за крышу и подтягиваюсь на руках.
В центре крыши круглый металлический люк - им, вероятно, пользуются, чтобы проникнуть внутрь. Я подползаю к нему, ощупываю пальцами кромку и нахожу четыре защелки. Я лихорадочно пытаюсь открыть их - солдаты могут вернуться в любую секунду. Толкаю крышку со всей силы, она отходит в сторону. Я пробираюсь в щель и спрыгиваю внутрь.
Приземляюсь с тихим стуком. Здесь так темно, что поначалу я ничего не вижу. Протягиваю руку, касаюсь чего-то - похоже на округлую стеклянную поверхность. Постепенно начинаю различать предметы.
Я стою перед стеклянным цилиндром высотой и шириной почти с вагон, сверху и снизу у него металлические диски. От него исходит очень слабое сияние. Внутри на полу я вижу какую-то фигуру, из одной руки у нее змеятся трубки. Я сразу понимаю, что передо мной мальчик. Его чистые коротко подстриженные волосы вьются мягкими волнами. Одет он в белый спортивный костюм, выделяющийся в темноте.
Громкое гудение в ушах заглушает все. Это Иден. Иден. Наверняка он. Мне выпал джекпот - я не верю своей удаче. Он здесь, черт знает как, в огромной Республике, по счастливой случайности я его нашел! Я его вытащу, мы бежим в Колонии раньше, чем я мог себе представить. Бежим прямо сегодня!
Я подскакиваю к цилиндру и бью по нему кулаком, надеясь отчасти, что он разобьется, хотя и вижу, что толщина его не менее фута, он пуленепробиваемый. Несколько секунд я даже сомневаюсь, что мальчик меня слышит. Но тут его глаза открываются. Мутные, они безумно мечутся, наконец пытаются остановиться на мне.
Я не сразу осознаю, что мальчишка вовсе не Иден.
Разочарование горечью обжигает мне язык. Он такой маленький, наверное, ровесник моего брата, что лицо Идена возникает перед моим взором и не желает исчезать. Значит, есть и другие, пораженные необычным штаммом чумы? Да, конечно, это более чем логично. С чего бы вдруг у Идена, одного на всю страну, проявился этот штамм?
Мы с мальчиком некоторое время смотрим друг на друга. Он видит меня, но, похоже, не может прогнать с глаз туман; он щурится, напоминая мне близорукую Тесс. Иден. Я вспоминаю, как от чумы сочились кровью его радужки… судя по тому, как мальчик за стеклом пытается разглядеть меня, он почти ослеп. Такой же симптом, скорее всего, мучает и моего брата.
Внезапно ребенок выходит из транса и со всей скоростью, на какую способен, ползет ко мне и прижимает обе руки к стеклу. Глаза у него бледные, матово-карие, а не зловеще-черные, как были у Идена, когда я видел его в последний раз, но нижние половинки обеих его радужек темно-алые от крови. Означает ли это, что мальчик - или Иден - идет на поправку и кровь отливает от глаз? Или наоборот, ему становится хуже, потому что кровь к глазам приливает? Радужки Идена были целиком заполнены кровью.
- Кто там? - спрашивает пленник.
Стекло приглушает голос. Он все еще толком не видит меня. Даже с такого малого расстояния.
Я тоже выхожу из транса.
- Друг, - отвечаю я хрипло. - Я хочу освободить тебя.
Стоит ему услышать мои слова, как его глаза широко распахиваются, на маленьком лице расцветает надежда. Я шарю руками по стеклу в поисках чего-нибудь, что открывает треклятый цилиндр.
- Как эта штука действует? Она безопасна?
Мальчик бьется о стекло. Он в ужасе.
- Помогите, пожалуйста! - восклицает он дрожащим голосом. - Выпустите меня отсюда, пожалуйста, выпустите!
Его слова ранят сердце. Может быть, то же самое происходит сейчас с Иденом, он в ужасе, он ослеп, ждет в каком-нибудь темном вагоне, когда я его спасу? Необходимо вызволить мальчика. Я прижимаюсь к цилиндру и говорю:
- Постарайся успокоиться, малыш. Ты меня слышишь? Не паникуй. Как тебя зовут? Из какого города твоя семья?
По лицу мальчика текут слезы.
- Меня зовут Сэм Ватанчи, моя семья живет в Хелене, штат Монтана. - Он яростно трясет головой. - Они не знают, где я. Вы можете им сказать, что я хочу домой? Вы можете?..
Ничего я не могу. Я совершенно беспомощен, черт меня побери. Мне хочется пробить металлические стенки вагона.
- Я сделаю, что смогу. Как открывается этот цилиндр? - снова спрашиваю я. - Если я его открою, ничего не случится?
Мальчик лихорадочно показывает на другую сторону цилиндра. Я вижу, как он изо всех сил сдерживает страх.
- Ладно… ладно. - Он замолкает, пытаясь думать. - Ничего не должно случиться. Там есть какая-то штука, на ней что-то набирают. Я слышу, как оно пикает, а потом труба открывается.
Я бросаюсь к месту, на которое он показывает. То ли у меня разыгралось воображение, то ли я и в самом деле слышу топот бегущих ног.
- Тут что-то вроде стеклянного экрана, - говорю я.
По нему тянется красная надпись "ЗАПЕРТО". Я стучу по стеклу. Глаза мальчика реагируют на звук.
- Есть какой-то пароль? Ты его знаешь?
- Я не знаю! - Малыш вскидывает руки, рыдания искажают его слова. - Пожалуйста, только…
Черт побери, он так напоминает мне Идена. От его рыданий в моих глазах собираются слезы.
- Ну-ну, - успокаиваю его я, пытаясь говорить уверенным тоном; нужно владеть собой. - Подумай-ка. Еще эту штуку как-нибудь открывали, кроме как паролем?
- Я не знаю, - качает он головой. - Не знаю!
Представляю, что сказал бы Иден, будь он на месте этого мальчика. Он бы сказал что-нибудь техническое, он ведь маленький инженер и всегда думает, как инженер. Например: "Есть у тебя что-нибудь острое? Попытайся понять, как это открыть вручную".
Так, спокойнее. Я беру нож, который всегда ношу на поясе. Я видел, как Иден разбирал всякие гаджеты и перемонтировал внутри проводки и схемы. Может, и мне попытаться?
Я помещаю лезвие в крохотную щель в кромке панели и осторожно нажимаю на нее. Ничего не происходит, и я давлю сильнее - лезвие сгибается. Не получается.
- Слишком плотно посажено, - бормочу я.
Если бы здесь была Джун. Она бы в два счета сообразила, как работает замок. Мы с мальчиком на несколько мгновений погружаемся в молчание. Он роняет подбородок на грудь, его глаза закрываются. Он знает: открыть цилиндр невозможно.
Я должен его спасти. Должен спасти Идена. От отчаяния хочется кричать.
Нет, дело тут не в воображении, я слышу топот бегущих солдат, они приближаются. Вероятно, проверяют вагоны.
- Поговори со мной, Сэм, - прошу я. - Ты болен? Что с тобой делают?
Мальчик вытирает нос. Свет надежды на его лице уже погас.
- Кто вы?
- Человек, который хочет тебе помочь, - шепчу я. - Чем больше ты мне расскажешь, тем легче мне будет разобраться.
- Я уже не болен, - тараторит Сэм, словно понимая, что наше время истекает. - Но они говорят, у меня что-то такое в крови. Называют спящим вирусом.
Сэм замолкает, задумывается.
- Они дают мне лекарства, чтобы я опять не заболел. - Он трет слепые глаза, беззвучно умоляя меня спасти его. - На каждой остановке мне делают анализ крови.
- Ты знаешь, в каких городах уже побывал?
- Не знаю… Слышал раз название Бисмарк… - Голос мальчика смолкает, он задумывается. - Янктон…
Оба - прифронтовые города в Дакоте. Я думаю о транспорте, в котором его перевозят. Вероятно, здесь поддерживается стерильная среда, чтобы люди могли заходить и брать кровь на анализ, а потом смешивать ее с каким-нибудь активатором спящего вируса. Трубки в его руках, вероятно, предназначены для питания.
Я думаю, его используют как биологическое оружие против Колоний. Его превратили в лабораторную крысу. Как и Идена. Мысль о том, что и моего брата вот так возят, грозит парализовать меня.
- Куда тебя повезут дальше? - спрашиваю я.
- Я не знаю! Я просто… хочу домой!
В какое-то место близ границы. Я могу только догадываться, сколько еще таких детишек катают туда-сюда вдоль линии фронта. Представляю Идена, свернувшегося в таком же вагоне. Ребенок плачет, но я заставляю себя оборвать его:
- Послушай меня… ты знаешь мальчика по имени Иден? Слышал когда-нибудь это имя?
Он только громче рыдает.
- Нет… я не… знаю, кто…
Дольше нельзя здесь оставаться. Мне не без труда удается оторвать глаза от мальчика. Я бегу к раздвижным дверям вагона. Топот все нарастает - солдаты теперь на расстоянии максимум пяти-шести вагонов. Я кидаю последний взгляд на Сэма:
- Извини. Я должен идти.
Эти слова убивают меня.
Мальчик заливается слезами. Стучит кулачками о толстое стекло цилиндра.
- Нет! - Голос его срывается. - Я сказал все, что знаю. Пожалуйста, не оставляйте меня!
Я больше не в силах это слушать. Заставляю себя подняться по защелкам на двери, подбираюсь к люку в крыше. Подтянувшись, я снова оказываюсь на ночном воздухе. Ледяная крупа бьет мне в глаза, жалит лицо, я стараюсь взять себя в руки. Мне стыдно за себя. Мальчик помог мне, насколько то было в его силах, и вот как я ему отплатил? Спасаюсь бегством?
Солдаты осматривают вагоны футах в пятидесяти от меня. Я возвращаю затвор на место и ползу по крыше до края. Спрыгиваю на землю.
Из тени появляется Паскао, его бледно-серые глаза сверкают в темноте. Он, вероятно, искал меня.
- Куда ты пропал, черт побери? - шепчет он. - Ты должен был появиться у места взрыва. Ты где был?
Я не в настроении разыгрывать из себя пай-мальчика.
- Не сейчас, - отрезаю я, пускаясь бегом вместе с Паскао.
Пора возвращаться в подземный туннель. Все несется мимо нас в сюрреалистическом тумане.
Паскао открывает рот, собираясь сказать что-то еще, но, увидев мое лицо, решает промолчать.
- Мм… - мнется он и тихо добавляет: - Ты отлично поработал. Вероятно, пойдет слух, что ты жив, пусть и без дополнительных спецэффектов. Впечатляющая пробежка по крышам. Утром узнаем, как отреагирует местная публика на твое появление.
Я не отвечаю, тогда он прикусывает губу и смолкает.
У меня нет иного выбора - только ждать, когда Рейзор осуществит свой план, а потом поможет спасти Идена. Меня захлестывает волна бешенства. Я ненавижу Президента. Ненавижу всеми фибрами души. И клянусь всадить в него пулю, как только мне представится возможность. Впервые с момента присоединения к Патриотам я и в самом деле жажду запланированного убийства. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы Республика больше никогда не смогла прикоснуться к моему брату.
В хаосе пожара и криков солдат мы соскальзываем по насыпи в другую часть города и скрываемся в ночи.
Джун
До настоящего убийства Президента остается меньше двух дней. У меня есть тридцать часов, чтобы его предотвратить.
Солнце только-только село, когда Анден вместе с шестью сенаторами и как минимум четырьмя патрулями охранения (сорок восемь солдат) садятся на поезд, направляющийся в прифронтовой город Пьерру. Я еду с ними. Я в первый раз путешествую пассажиром, а не заключенным, и сегодня на мне теплые зимние рейтузы, мягкие кожаные сапожки (без каблуков и стальных носков, чтобы я не могла воспользоваться ими как оружием) и спортивный костюм с капюшоном темно-алого цвета с серебряной оторочкой. Больше никаких кандалов. Анден даже позаботился, чтобы мне выдали перчатки (красно-черные, мягкая кожа), и впервые после приезда в Денвер у меня не мерзнут пальцы. Волосы мои, чистые и сухие, собраны сзади в привычный высокий хвост. Щеки мои горят, а мышцы побаливают. Все фонари вдоль вокзальной платформы выключены, никто из сопровождения Президента не находится на свету. Мы садимся в поезд при полной тишине. Большинство сенаторов, вероятно, даже не знает, что Анден изменил маршрут с Ламара на Пьерру.
Охранники ведут меня в отдельный вагон, он такой роскошный, что я понимаю: так распорядился Анден. Вагон в два раза длиннее стандартного (не меньше девятисот квадратных футов, шесть бархатных занавесей на правой стене). Конвоиры подводят меня к столу в центре, выдвигают стул. Я чувствую странное отчуждение от всего окружающего, будто оно не совсем реально; я вроде бы оказалась в привычной обстановке: богатая девица занимает надлежащее место среди республиканской элиты.
- Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать, - говорит военный.
Тон у него вежливый, но по тому, как напряжена его челюсть, я вижу: он нервничает.
Теперь я не слышу ничего, кроме тихого постукивания колес на стыках. Я пытаюсь не зацикливаться на солдатах, но краем глаза внимательно за ними наблюдаю. Нет ли среди них переодетых Патриотов? А если есть, то не считают ли они меня предателем?
Над нами висит тяжкая тишина. Снова идет снег, накапливается по углам вагонных окон. Иней разрисовал стекло. Я сразу же вспоминаю похороны Метиаса - мое белое платье, безупречный костюм Томаса, белые лилии, белый ковер.
Поезд набирает скорость. Я приникаю к окну, моя щека почти касается холодного стекла, а я молча наблюдаю, как мы приближаемся к Щиту - высокой стене вокруг Денвера. Даже в темноте я вижу железнодорожные туннели, прорезанные в Щите, некоторые из них наглухо закрыты стальными воротами, другие готовы пропустить ночные грузовые составы. Наш поезд ныряет в один из туннелей - насколько я понимаю, поезда, идущие из города, могут не останавливаться для досмотра, в особенности с разрешением от самого Президента. Мы выезжаем из огромной стены, и я вижу поезд, направляющийся в город, - он тормозит для досмотра на посту.
Мы движемся в ночь. Побитые дождем небоскребы трущобных секторов проплывают мимо окон - привычный теперь вид человеческих жилищ на окраине города. Я слишком устала, чтобы обращать внимание на детали. Я размышляю над тем, что сказал вчера Анден, мыслями возвращаясь к неразрешимой проблеме: как предупредить Андена и в то же время обеспечить безопасность Дэя? Патриоты узнают, что я их предала, если слишком рано расскажу о реальном покушении Андену. Нужно так рассчитать свои действия, чтобы любые отклонения от плана проявились непосредственно перед покушением, когда у меня будет возможность связаться с Дэем.
Мне бы хотелось рассказать Андену обо всем сейчас. Поведать ему все, скинуть груз с плеч. Если бы в мире не было Дэя, именно так бы я и поступила. Если бы в мире не было Дэя, многое обстояло бы иначе. Я думаю о кошмарах, преследовавших меня, о навязчивой картине, будто Рейзор стреляет в грудь Дэю. Я чувствую вес колечка из скрепок на пальце. И опять подношу два пальца ко лбу. Если Дэй не принял моего сигнала прежде, то, надеюсь, увидит его сейчас. Охранники, похоже, не считают, что я делаю что-то необычное - просто подпираю рукой голову. Поезд поворачивает, и на меня волной накатывает головокружение. Может быть, простуда, которую я предчувствую уже некоторое время, - если только это простуда, а не что-то более серьезное - начинает влиять на мою способность мыслить. Но я все же не прошу ни врачебной помощи, ни лекарств. Лекарства подавляют иммунную систему, поэтому я всегда старалась справляться с болезнями силами собственного организма (за что мне неизменно доставалось от Метиаса).
Почему многие мысли ведут меня к Метиасу?
Сердитый мужской голос отрывает меня от бессвязных раздумий. Я отворачиваюсь от окна. Голос пожилого человека. Я выпрямляюсь на стуле и через крохотное дверное окошко вижу двоих, они направляются ко мне. Один - тот человек, чей голос я сейчас слышала, он невысок, имеет грушевидную фигуру, неряшливую седую бороду и маленький, похожий на картофелину нос. Второй - Анден. Я напрягаю слух, пытаясь понять, о чем они говорят, - поначалу слышу только обрывки, но по мере их приближения слова становятся четче:
- Президент, пожалуйста, это только ради вашего блага. Мятежные проявления должны наказываться со всей жестокостью. Если вы не прореагируете надлежащим образом, в стране неминуемо воцарится хаос - это лишь вопрос времени.
Анден терпеливо слушает, держа руки за спиной и чуть склонив голову к собеседнику.
- Спасибо за заботу, сенатор Камион, но я принял решение. Теперь самое неподходящее время использовать военную силу для подавления беспорядков в Лос-Анджелесе.
У меня ушки на макушке. Старший из собеседников раздраженно разводит руками:
- Поставьте людей на место. И немедленно, Президент. Проявите волю.
Анден отрицательно качает головой:
- Это переполнит их чашу терпения, сенатор. Зачем применять грубую силу, прежде чем я представлю обществу свой план преобразования страны? Нет, я не отдам подобного приказа. Такова моя воля.
Сенатор раздраженно скребет бороду, затем берет Андена под локоток.
- Люди и без того готовы воевать с вами, взявшись за оружие, а вашу мягкость они примут за слабость. И не только внешние враги, но и внутренние. Администрация лос-анджелесских Испытаний сетует на нашу безответственность. Протесты вынудили их перенести экзамены на несколько дней.
Губы Андена вытягиваются в жесткую линию.
- Полагаю, вы знаете о моем отношении к Испытаниям, сенатор.
- Знаю, - мрачно отвечает тот. - Вопрос Испытаний не столь срочен, его можно отложить на потом. Но если вы не отдадите приказа подавить бунты, я вам гарантирую: вы услышите немало нелицеприятных слов и от Сената, и от лос-анджелесской патрульной службы.
Анден останавливается и удивленно вскидывает брови:
- Неужели? Очень жаль. У меня было впечатление, что и Сенат, и наши военные отдают себе отчет в том, насколько весомы мои слова.
Сенатор утирает пот со лба:
- Гм… тут сомнений нет. Сенат подчинится вашему желанию, сэр, но я хотел сказать… гм…