- Помогите мне убедить других сенаторов в том, что сейчас не время для жестких мер. - Анден останавливается, поворачивается лицом к собеседнику и похлопывает его по плечу. - Я не хочу наживать себе врагов в Конгрессе, сенатор. Я хочу, чтобы ваши коллеги и национальный суд уважали мои решения так же, как решения моего отца. Использование грубой силы в деле подавления бунтовщиков лишь усилит ненависть к государству.
- Но, сэр…
Анден останавливается перед дверью моего вагона.
- Мы закончим нашу дискуссию позже, - говорит он. - Я устал.
Хотя нас и разделяет дверь, я слышу в его голосе стальные нотки.
Сенатор лепечет что-то, наклоняет голову. Когда Анден кивает, человек поворачивается и спешно уходит. Анден смотрит ему вслед, потом открывает дверь в мой вагон. Охрана салютует.
Мы киваем друг другу.
- Я пришел, Джун, чтобы сообщить вам условия освобождения.
Анден говорит со мной отстраненным официальным тоном, видимо еще раздраженный разговором с сенатором. Вчерашний поцелуй кажется мне галлюцинацией. Но все равно, глядя на него, я ощущаю особое спокойствие и ловлю себя на том, что расслабляюсь, словно в компании старого друга.
- Вчера ночью мы получили сообщение о террористическом акте в Ламаре. Взрывом уничтожен железнодорожный состав - состав, в котором должен был ехать я. Я еще не знаю результатов расследования, не знаю, кто в ответе, мы не смогли поймать нападавших, но, по нашим предположениям, это дело рук Патриотов. Теперь на месте работают специальные команды, которые пытаются их обнаружить.
- Я рада, что была вам полезна, Президент, - говорю я.
Мои руки в необыкновенно мягких роскошных перчатках лежат на коленях, согретые пальцы плотно сплетены. Могу ли я чувствовать себя в безопасности в фешенебельном вагоне, когда на Дэя и Патриотов объявлена охота?
- Если вам приходят в голову еще какие-то подробности, миз Айпэрис, прошу вас, поделитесь со мной. Вы теперь вернулись в Республику, вы одна из нас. И я даю слово: вам нечего опасаться. Когда мы прибудем в Пьерру, ваше личное дело будет вычищено. Я сам прослежу, чтобы вам вернули прежнее звание, хотя вы и будете помещены в другую патрульную службу. - Анден подносит ладонь ко рту и откашливается. - Я рекомендовал вас в денверскую команду.
- Спасибо.
Анден движется прямехонько в ловушку, расставленную Патриотами.
- Некоторые сенаторы полагают, что мы отнеслись к вам слишком благосклонно, но все согласны с тем, что вы - наша лучшая надежда в деле поиска лидеров Патриотов.
Президент подходит ко мне и садится рядом.
- Я уверен, они попытаются нанести новый удар, и я хочу, чтобы вы направляли моих людей на предотвращение таких попыток.
- Вы слишком добры, Президент. Для меня это большая честь, - отвечаю я, опуская голову в полупоклоне. - Если вы позволите, один вопрос: будет ли и моей собаке даровано прощение?
Анден усмехается:
- За вашим псом пока присматривают в столице. Он ждет вашего возвращения.
Я ловлю взгляд Андена и несколько секунд удерживаю его. Зрачки Президента расширяются, щеки чуть розовеют.
- Я понимаю, почему Сенат готов возражать против вашей мягкости, - наконец говорю я. - Но вы правы: никто не позаботится о вашей безопасности лучше меня.
Мне необходимо остаться с ним наедине, хоть на минуту.
- Но вероятно, есть и другая причина вашей доброты ко мне.
Анден проглатывает слюну и поднимает глаза на свой портрет. Я перевожу взгляд на охранников у дверей. Анден словно читает мои мысли: он машет солдатам, потом поводит рукой в сторону камер наблюдения. Охранники уходят, а через несколько секунд мигающий красным огонек на камерах выключается. В первый раз никто за нами не наблюдает. Мы действительно одни.
- Дело в том, - говорит Анден, - что вы приобрели большую популярность в обществе. Если станет известно, что самый одаренный гений страны осужден за измену - или даже разжалован за предательство, - можете себе представить, как пострадает репутация Республики. И моя. Это понимает даже Конгресс.
Я вскидываю кулаки и снова опускаю на колени.
- У Сената вашего отца и у вас несколько различаются представления о нравственности, - говорю я, размышляя о подслушанном разговоре между Анденом и сенатором Камионом. - По крайней мере, так мне кажется.
- Мягко говоря, - улыбается он.
- Не знала о вашем отрицательном отношении к Испытаниям.
Анден кивает. Он, кажется, не удивлен тем, что я в курсе его разговора.
- Испытания - устаревший способ отбора лучших и умнейших в нашей стране.
Странно услышать такое из уст самого Президента.
- Почему Сенат так хочет их сохранить? В чем их интерес?
- Старая история, - пожимает плечами Анден. - Когда Республика только ввела Испытания, они выглядели… несколько иначе.
Я подаюсь вперед: никогда прежде не слышала историй про Республику, которые бы не прошли фильтр школы или средств общественного оповещения. Но вот теперь сам Президент расскажет мне одну из них.
- И чем же они отличались от нынешних?
- Мой отец был… очень харизматичен. - Голос Андена звучит несколько настороженно.
Странный ответ.
- У него наверняка имелись свои привычки, - замечаю я, подбирая нейтральные слова.
Анден кладет ногу на ногу и откидывается на спинку стула.
- Мне не нравится то, во что превратилась Республика, - медленно и вдумчиво говорит он. - Но я не могу сказать, будто мне неизвестно, почему так получилось. У отца были основания сделать то, что он сделал.
Я морщу лоб, глядя на него. Недоумеваю. Разве не он только что возражал против применения силы для подавления бунтов?
- Вы что имеете в виду?
Анден открывает и закрывает рот, словно пытается найти подходящие слова.
- Перед тем как мой отец стал Президентом, Испытания были добровольными. - Он замолкает, услышав, что я затаила дыхание. - Малоизвестная история. И довольно давняя.
Прежде испытания были добровольными - в голове не укладывается.
- И почему же он отказался от принципа добровольности? - спрашиваю я.
- Я уже сказал: история старая. Большинство людей никогда не узнает правды об образовании Республики, и на то есть серьезные основания. - Он проводит рукой по волнистым волосам, ставит локоть на подоконник. - Хотите узнать?
Абсолютно риторический вопрос. Я слышу за словами Андена изрядное одиночество. Не думала об этом прежде, но теперь понимаю, что, вероятно, я чуть ли не единственный человек, с которым он может говорить свободно. Я подаюсь вперед, киваю и жду продолжения.
- Республика появилась в разгар одного из сильнейших кризисов, какие знала Северная Америка, да фактически и весь мир. Наводнения разрушили Восточное побережье Америки, и миллионы людей с востока хлынули на запад. Их было слишком много, западные штаты не могли принять всех. Безработица. Голод. Отсутствие крыши над головой. От страха и паники страна сошла с ума. Беспорядки было невозможно контролировать. Протестующие выволакивали солдат, полицейских и миротворцев из машин, избивали до смерти или сжигали. Все магазины оказались разграблены, все окна разбиты. - Анден делает глубокий вдох. - Федеральное правительство изо всех сил пыталось поддерживать порядок, но катастрофы, следовавшие одна за другой, сделали это невозможным. У них не хватало денег, чтобы справиться со всеми кризисами. Воцарилась абсолютная анархия.
Было время, когда Республика не могла контролировать собственное население. Неужели такое возможно? Я с трудом могу себе это представить, но наконец понимаю, что Анден имеет в виду правительство прежних Соединенных Штатов.
- А потом власть захватил наш первый Президент. Молодой офицер. На несколько лет старше меня и достаточно честолюбивый, чтобы завоевать поддержку затосковавших солдат на западе. Он объявил Республику независимой страной, вышедшей из федерации, и ввел военное положение. Солдаты могли стрелять без предупреждения, а после того как их товарищей убивали и мучили на улицах, они, конечно, воспользовались обретенной властью. Мир разделился на "нас" и "их", военные против гражданских. - Анден, словно стыдясь, смотрит на свои сияющие туфли. - Военные сумели взять ситуацию в Республике под контроль, но ценой жизни многих.
Не могу не задаваться вопросом, как бы Метиас воспринял все это. Или мои родители. Одобрили бы они? Стали бы они такой ценой восстанавливать порядок?
- А Колонии? - спрашиваю я. - Они воспользовались ситуацией?
- Состояние восточной части Северной Америки было еще хуже. Половина их земли оказалась под водой. Когда первый Президент Республики закрыл границу, людям стало некуда бежать. И тогда они объявили нам войну. - Анден распрямляется. - Затем Президент поклялся, что никогда не допустит повторения случившегося в Республике, а потому вместе с Сенатом наделил военных беспрецедентными полномочиями, не отмененными по сей день. Мой отец и его предшественники прилагали все усилия, чтобы сохранить статус-кво.
Он покачивает головой, потирает лицо, потом говорит:
- Предполагалось, что Испытания будут стимулировать напряженный труд и стремление к атлетизму ради воспитания людей с военной жилкой. И это сработало. Но они, кроме того, выпалывали слабых и непокорных. И постепенно научились сдерживать даже чрезмерный прирост населения.
Слабые и непокорные. Дрожь пробирает меня. Дэй попал в последнюю категорию.
- Значит, вам известно, что происходит с детьми, которые не проходят Испытания? - спрашиваю я. - Так власти контролируют численность населения?
- Да. - Анден морщится, разговор для него мучителен. - Испытания имели смысл на начальном этапе. Они ставили целью отобрать для армии лучших и самых спортивных. Со временем практику Испытаний перенесли на все школы. Но моему отцу и этого было мало… он хотел, чтобы в живых оставались только лучшие. Все остальные, если говорить откровенно, приравнивались к бесполезной трате ресурсов. Считалось, что они лишь место занимают. Отец всегда внушал мне, что для процветания Республики Испытания абсолютно необходимы. И получал поддержку в Сенате, который тоже считал, что экзамены должны быть обязательными. В особенности после того, как мы благодаря Испытаниям стали все чаще побеждать.
Пальцы у меня на коленях сжимаются так сильно, что начинают неметь.
- И вы думаете, политика вашего отца сыграла положительную роль? - тихо спрашиваю я.
Анден опускает голову, подыскивая верные слова:
- Что я могу ответить? Его политика приносила плоды. Испытания сделали нашу армию сильнее. Но хорошо ли он поступал - вот в чем вопрос. Я все время думаю об этом.
Я прикусываю губу, внезапно понимая, в каком смятении пребывал Анден: его любовь к отцу шла вразрез с представлением о том, какой должна быть Республика.
- Хорошо или плохо - понятия относительные. Разве нет? - спрашиваю я.
Анден кивает:
- В некотором смысле не имеет значения, почему так пошло и хорошо это или плохо. Все дело в том, что со временем законы развиваются и трансформируются. Обстоятельства меняются. Поначалу дети не проходили Испытания, и для богатых не было поблажек. Чума… - Он замолкает и в конечном счете вообще отказывается от затронутой темы. - Общество недовольно, но Сенат боится что-либо менять, чтобы снова не потерять управление. И для них Испытания - лишь способ преумножить мощь Республики.
В голосе Андена слышна неизбывная печаль. Я чувствую его стыд за принадлежность к такому наследию.
- Сочувствую вам, - говорю я едва слышно.
Подчиняясь внезапному порыву, я прикасаюсь к руке Андена в попытке утешить его.
Губы Андена складываются в неуверенную улыбку. Я отчетливо чувствую его желание, его опасную слабость, его вожделение ко мне. Если прежде и возникали сомнения, то теперь я знаю наверняка. Я быстро отворачиваюсь в призрачной надежде, что снежный пейзаж за окном остудит мои щеки.
- Скажите, - бормочет он. - Что бы вы сделали на моем месте? Какими были бы ваши первые шаги в качестве Президента Республики?
- Завоевала бы доверие людей, - отвечаю я, ни секунды не раздумывая. - Если народ станет грозить революцией, Сенат окажется бессилен против вас. Вам нужна поддержка народа, а народу нужен вождь.
Анден откидывается на спинку стула. Теплый свет падает на пиджак, отчего вокруг него образуется золотистая аура. Какие-то слова в нашем разговоре навели его на мысль, которая, возможно, давно блуждала в голове.
- Из вас получился бы хороший сенатор, Джун, - говорит он. - Вы были бы отличным союзником Президента. Да и народ вас любит.
В голове кавардак. Я могу остаться здесь, в Республике, и помочь Андену. Стать сенатором, когда достигну соответствующего возраста. Вернуться. Оставить в прошлом Дэя и Патриотов. Я знаю, насколько эгоистичны такие мысли, но ничего не могу с собой поделать. "А вообще-то, что уж такого плохого в эгоизме?" - с горечью думаю я. Можно прямо сейчас рассказать Андену все о планах Патриотов (не волнуясь, узнают ли об этом мятежники, накажут ли Дэя за мою откровенность) и вернуться к богатой, безопасной жизни правительственного чиновника, принадлежащего к элите Республики. Я могла бы почтить память брата, медленно меняя страну изнутри. Вот только получилось бы у меня?
Ужасно. Я выкидываю из головы эти темные фантазии. При мысли о том, что я брошу Дэя вот так, предам его, больше никогда не обниму, не увижу, зубы мои сжимаются до боли. Я на секунду закрываю глаза, вспоминаю его ласковые мозолистые руки, его неистовую страстность. Нет, я никогда бы не смогла так поступить. Я настолько не допускаю в этом сомнений, что сама пугаюсь. После всех жертв, что принесли мы оба, заслуживаем ли мы совместной жизни - или чего-то другого, - когда все закончится? Бежать в Колонии или перестраивать Республику? Андену нужна помощь Дэя, мы будем работать вместе. Разве я смогу развернуться и бежать прочь от света, появившегося в конце туннеля? Мне нужно вернуться к нему. Рассказать ему все.
Но все по порядку. Теперь, когда мы наконец одни, я пытаюсь наилучшим образом сформулировать предупреждение. Поведать Андену, не жертвуя собственной безопасностью, я могу немногое. Перестараюсь - и он, боюсь, может сделать то, что приведет к уничтожению Патриотов. И все же я решаюсь на попытку. Мне по меньшей мере необходимо его безусловное доверие. Мне нужна будет его поддержка, когда я возьмусь саботировать маневр Патриотов.
- Вы мне доверяете?
На сей раз я и в самом деле прикасаюсь пальцами к его руке.
Анден напрягается, но руку не отдергивает. Он вглядывается в мое лицо, может быть, старается понять, о чем я думала, закрыв глаза.
- Наверное, я мог бы задать такой же вопрос, - отвечает он с неуверенной улыбкой на губах.
Мы говорим о разных вещах, ссылаясь на общие тайны. Я киваю ему, надеясь, что он серьезно воспримет мои слова.
- Тогда сделайте то, что я скажу, когда мы приедем в Пьерру. Обещаете? Все, что я скажу.
Он склоняет голову, недоуменно морщит лоб, потом пожимает плечами и кивает - да. Похоже, он понимает, что я пытаюсь сообщить ему что-то, не произнося этого вслух. Когда настанет время выхода Патриотов, я надеюсь, Анден вспомнит свое обещание.
Дэй
Я, Паскао и другие неуловимые после тренировочной операции целых полдня проводим в городе - сидим все вместе в проулках или на крышах заброшенных домов, прячемся от солдат, которые прочесывают улицы около станции. Только после захода солнца появляется возможность по одному вернуться в подземное убежище Патриотов. Ни Паскао, ни я не заговариваем о том, что случилось в поезде. Джордан, застенчивая неуловимая с медными косичками, дважды спрашивает, все ли у меня в порядке. Я отмахиваюсь от вопросов.
Да, что-то не задалось. Похоже, это главное преуменьшение года.
Когда мы возвращаемся в туннель, все уже готовы отбыть в Пьерру - одни уничтожают документы, другие чистят компьютеры. Голос Паскао отвлекает от безрадостной сутолоки:
- Хорошая работа, Дэй.
Паскао сидит за столом у задней стены. Он распахивает куртку - под ней спрятано множество гранат, похищенных с поезда. Он осторожно укладывает их в ящик, набитый пустыми коробками из-под яиц, потом показывает на монитор справа на дальней стене. На экране большая городская площадь, где толпа людей собралась вокруг чего-то, нарисованного баллончиком на здании.
- Посмотри-ка.
Я читаю надпись на боковой стене. "Дэй жив!" - три или четыре раза наскоро намалевано на торце. Народ радуется, некоторые даже держат самодельные плакаты с теми же словами.
Если бы моя голова не была занята мыслями об Идене, или о загадочном сигнале Джун, или о Тесс, я бы порадовался буче, которую поднял.
- Спасибо, - говорю я, пожалуй, резковато. - Рад, что им понравились наши фокусы.
Паскао мурлычет что-то себе под нос, не замечая иронии:
- Пойди посмотри - может, тебе удастся помочь Джордан.
Я направляюсь в коридор и тут вижу Тесс. Рядом с ней шагает Бакстер, и я не сразу понимаю, что он пытается положить ей руку на шею и прошептать что-то в ухо. Тесс, увидев меня, отталкивает его. Я собираюсь заговорить с ней, но тут Бакстер бьет меня в плечо так, что я отлетаю на несколько шагов, с моей головы срывается кепка. Волосы падают мне на плечи.
Бакстер ухмыляется, с его лица все еще не смыта черная солдатская полоса.
- Смотри, куда прешь, - злобно гаркает он. - Ходи по стеночке, понял?
Я сжимаю зубы, но широко раскрытые глаза Тесс заставляют меня сдержаться. Он безобиден, убеждаю я себя.
- Убирайся к черту - не стой в проходе, - сухо говорю я и отворачиваюсь.
Слышу тихое бормотание Бакстера за спиной. Этого достаточно, чтобы я остановился и снова повернулся к нему. Я прищуриваюсь:
- Повтори, что ты сказал.
Он усмехается, засовывает руки в карманы, вскидывает голову.
- Я сказал, ты бесишься оттого, что твоя девка крутит хвостом перед Президентом.
Я почти готов проглотить его слова. Почти. Но тут молчание нарушает Тесс. Она обеими руками отталкивает Бакстера.
- Слушай, оставь его в покое! - кричит она. - У него и без того была нелегкая ночь.
Бакстер в раздражении бубнит что-то, потом бесцеремонно отталкивает Тесс:
- Нужно быть идиоткой, деточка, чтобы доверять этому республиканскому подпевале.
И тут я взрываюсь. Кулачные бои никогда меня не привлекали - на улицах Лейка я всегда старался их избегать. Но злость, что копилась во мне, выплескивается наружу, когда я вижу, как Бакстер лапает Тесс.
Я бросаюсь на него и со всей силы бью в челюсть.
Он падает сначала на стол, потом на пол. Мгновенно со всех сторон раздаются ахи-охи, и вокруг нас образуется кружок. Прежде чем Бакстер успевает подняться на ноги, я прыгаю на него и дважды ударяю кулаками в лицо.
Он испускает рев. Неожиданно его преимущество в весе дает о себе знать - он толкает меня с такой силой, что я бьюсь о край компьютерного стола, потом он подтягивает меня к себе за борта куртки и прикладывает об стену, поднимает над полом, роняет и наносит удар в солнечное сплетение. Дыхание у меня перехватывает.
- Ты не из наших. Ты один из них, - шипит он. - Ты специально свалил во время операции на путях?
Я чувствую, как в бок врезается его колено.