* * *
Проснулся Ан в отличном настроении на необъятной, с нежностью баюкающей тело президентской койке. Рядом дрыхла без сил давешняя солистка, она чуть заметно дышала, вытянулась пластом и блаженно улыбалась куда-то в бесконечность. Что с нее возьмешь – слабый пол, не привыкла к нормальному мужскому обращению.
Куйся единство народов свободных,
Трам-пам-пам-пам.
Дружбы и мира надежный оплот,
Трам-пам-пам-пам.
Враг далеко живьем не уйдет…
Ан опустил ноги на пушистый, ворсом по щиколотку, ковер, встал, потянулся, направился в сортир и, вдруг поймав себя на том, что поет Великий гимн, весело ругнулся – вот, блин, такую мать! Странная штука память. Хотя по дороге на дальняк это самое то. Нам песня не только строить и жить, но еще и срать помогает.
Затем он мылся, брился, принимал контрастный душ, хотел было по старой памяти побаловать себя ионной ванной, но не стал – во-первых, не хрен расслабляться, во-вторых, время не терпит, ну а в-третьих, зверски хотелось жрать. Само собой, в приятной компании.
– Эй, прорезь моей жизни, ты есть будешь? – хлопнул по роскошной заднице поп-мадонну Ан, но та, не задница – поп-мадонна, вздрогнула, всхлипнула, перевернулась на бок и сонно забормотала, как в бреду:
– Нет, нет, все, хватит, я больше не могу. Спать, спать, спать…
Ну да, говорено же было уже – слабый пол. Так что пришлось в гордом одиночестве переходить в гостиную, устраиваться за столом и напрягать воображение, касательно чего бы пожрать. Да, собственно, ничего особо напрягать и не пришлось. Стоило лишь дотронуться до серворуля, как на экране загорелось неслабое меню – не хряпа, не баланда, не перловая бронебойка, не байкал.
"Ну вот и хорошо". Ан, не мудрствуя лукаво, выбрал шесть позиций, проглотил слюну и с некоторым скепсисом замер в ожидании – всей этой супер-пупер-технике он не особо доверял. Напрасно – ухнуло, клацнуло, пискнуло, створки кухонного терминала разошлись, и перед Аном на столе появился заказ в наиполнейшем объеме и в лучшем виде, что надо – с пылу, с жару, что надо – огненно холодное. Все дивно сервированное, сказочно благоухающее, вызывающее слюнотечение и выделение желудочного сока. И в самом деле, не могила и не чай-байкал, синтезированные из протоплазмы ископаемым конвертером. Так что подхарчился Ан хоть и в одиночестве, но с энтузиазмом, оделся попредставительнее во все трофейное и, не откладывая в долгий ящик, занялся делами. Перво-наперво рванул на Центральный пост, рыба, она, как известно, гниет с головы. Там, слава богу, пока ничем не воняло, однако атмосфера была напряженной, тягостной, густо пропитанной порохом – ГВЭН не функционировала, все экраны ослепли, повсюду валялись комплектующие, матрицы, кристаллы альфа-бета памяти. В самом эпицентре этого бардака находился Тот, бледный и всклокоченный, сразу чувствуется, даже не подумавший, чтобы поесть или поспать. Скрывшись наполовину в чреве ГВЭН, он требовательно протягивал грязную руку:
– Ну что, скоро там? И не так, и не этак, и не в дугу, и не в тую.
– Айн момент, – рявкнул Парсукал, брякнул лазерный паяльник на подставку и понес дымящуюся плату Тоту – прямо в ловкие, сноровистые пальцы. – Все, ажур.
В голосе его слышалось несказанное, беспредельное уважение, так он, похоже, не разговаривал даже с утесом.
– Ладно, такую мать. – Тот, витиевато выругавшись, плату взял, засунул внутрь, с минуту повозился и спросил: – Ну?
– Хрен медвежачий, большой и толстый, – глянул на приборы Парсукал. – Не хочет, падла.
– Тупым поленом ее, суку, куда не надо, – жутко огорчился Тот, вылез из чрева ГЭВН, грустно улыбнулся Ану: – Увы, дорогой учитель, увы. Не туфта голимая и не фуфло в натуре. И не как два пальца обоссать. Каюсь. Обосрался. Жидко и обильно.
Оказалось, что программу зэт удалось восстановить лишь частично – только в плане фрагмента, отвечающего за субхроноволны. То есть безопасно путешествовать в Туннеле было по-прежнему нельзя, зато появилась реальная возможность подключения к Гипернету – всекосмическо-межгалактической информационной сети. Ладно, и то хлеб, знание – сила, кто предупрежден, тот вооружен.
– Ничего, коллега, не беда. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Лучше испачкаться в собственном дерьме, чем в собственной крови, – добро глянул Ан на горестного Тота. – Иди-ка ты дохать, заслужил. Помойся, подхарчись, шмякни по рубцу, знатно придави харю. Давай двигай в зимний сад, найди Мочегона, он в курсе, и будет тебе и хата, и жрачка, и баба. Все, что только скажешь, будет по высшему разряду. Шамаш, корешок, проводи. И заодно Красноглазу скажи, что я скоро буду, как запрессовали. Давай в темпе вальса, жду.
Беззлобно подмигнув, он дружески оскалился, посмотрел, как Тот с Шамашем двигают из рубки, и с суровым видом, уже без тени улыбки, резко повернулся к Парсукалу:
– Слушай меня внимательно, говорю только один раз. Второго у тебя уже не будет. Ты, сучий потрох, жить хочешь? – И, не дожидаясь ответа, шагнув, с силой ухватил рукожопа за грудь. – Если хочешь, то давай колись. До самой жопы. С кем работаешь, кто барыга, кому думал спурить улов? Ну?
А чтобы вопрос сей не показался праздным, Ан с легкостью поднял Парсукала в воздух и со свирепостью, аки скимен голодный, потряс:
– Вещай, гад, душу выну.
И Парсукал, тонко чувствуя момент, разговорился, запираться не стал, рассказал про все и вся, как на духу. Что-де работает он с Исимудом, барыгой и скупщиком из центровых, и что-де Исимуд тот родом из хербеев, да не из простых хербеев, а харпатых кровей, и что-де завязан тот Исимуд с печенской мафией, куда максает долю, и совсем не малую, за крутую крышу и наглийский паспорт. А найти его можно через Гипернет по такому-то адресу и с вот таким-то паролем.
– Если фуфло задвинул – прибью, – с чувством пообещал Ан, глянул Парсукалу в глаза и медленно опустил на землю. – А что, хербейчик этот твой с размахом? Радановую тему потянет? Не зассыт? Не заложит?
Буйное, отлично развитое воображение уже рисовало ему перспективы, радужные, словно хвост мавлина. Что там раданий! А кубаббара, а куги, а эти голубые минералы с интенсивной эманацией!.. Да если за эту планетку толком взяться…
– Что? Исимуд заложит? Закозлит, впрудит? Зашухерит? Да ни в жизнь, – отдышался Парсукал. – На него Космопол нарыл столько, сколько дай бы бог кубаббары нарыть. Да и печены звери еще те, если что не так, живо пустят на органы. Нет, нет, не заложит, – сделал вывод он, судорожно глотнул и начал заправлять в штаны выбившуюся рубаху. – А размах у него не хилый, будьте нате, бабла немерено. Он ведь звездолет этот хотел конкретно за наливу брать, – внезапно Парсукал замолк, обрадованно оскалился и, как бы осененный идеей, с надеждой прошептал: – Утес, а ведь еще не поздно. Надо бы дать знать Исимуду, тот наведет своих, нам, как организаторам, половинная доля. Звездолет – за наливу, гопоту – на протоплазму. А с такими бабками в галактике везде лафа.
Ноздри его алчно раздулись, глаза исступленно заблестели, в углах тонкогубого лягушачьего рта выступила розовая пена. М-да. Рукожоп он и есть рукожоп, проклятье рода ануннаков, даром, что ли, резали их без разбора во время Великой чистки. Однако, видимо, недоглядели, промашку дали. Вырезали не всех. А жаль…
– Значит, говоришь, лафа? Корешей своих отдать печенам на органы? – Ан жутко усмехнулся, страшно засопел и не удержался, сделал легкое движение рукой, отчего Парсукала приподняло, скрючило и впечатало мордой в пол. Так что хлынули кровь, сопли, слезы и моча ручьем. Разговора по душам не получилось.
А тем временем вернулся Шамаш – веселый, улыбающийся, с кистью голубой речемухи за ухом. Кинув взгляд на рожу Парсукала, он и вовсе расцвел, воодушевился, молодцевато подвернулся к Ану:
– Утес, все путем, Красноглаз на фонаре. – Шамаш тактично помолчал, негромко кашлянул, небрежно показал на рукожопа: – Ну а с этим что? Трюмить, парафинить или уделать начисто?
– Нет. Отколи ему угол и скважину, пусть живет ануннаком нормальным. Пока не форшмачить, – сделал ударение Ан на слове "пока", глянул выразительно на Парсукала, дружески подмигнул Шамашу и подался на стадион к Красноглазу – там на закрытом корте для игры в мяч его ждали офицеры Армады. Собственно, ему было глубоко плевать на всяких там снарядчиков, надводников, наводчиков и бронелазов. Нет, внимание его привлекали орлы, причем орлы молодые, недавно вылетевшие из гнезда, – выпускники Вседорбийской Главной Имперской Академии пилотов. Отличники, теллуриевые медалисты, премированные за успехи круизом. Пара дюжин крепких, весьма уверенных в себе парней с пока что одинокими татуированными перьями на правых запястьях. Хотя нет, на руке чубатого летуна, сразу чувствуется, с Нода, гордо выделялся Знак трехперого – видимо, он был из бывших фронтовиков, героев и защитников Империи. Из тех, кто чудом уцелел…
– А ну встать! Смирно! Равнение налево! – лихо выделался под ефрейтора при виде Ана Красноглаз. Урки, чалившие в свое время в штрафкомандах, выругались, отличники же медалисты даже не пошевелились, а главный, тот, что с чубом, нехорошо оскалился:
– Ну и пугало. Дали бы мне волю…
К слову говоря, Ан действительно был одет несколько странно – малиновые штаны, подкованные зэкобутсы и парадный генеральский мундир капитана звездолета со всеми регалиями, нашивками и аксельбантами. Довершал композицию головной платок, повязанный по уркомоде, – плотный, фиолетовый, с двумя огромными узлами, наподобие рогов. Пугало не пугало, но понимающему ясно – близко, не прогнувшись, лучше не подходить.
– Эй, братва, расхомутайте-ка его, – распорядился Ан, подождал, пока чубатого развяжут, и негромко, по-отечески сказал: – Ну дали тебе, сынок, волю. А дальше-то что?
– А вот, сучье вымя, что, – не орлом, а хищным зверем кинулся на него тот, но сразу же был взят на болевой, по всей науке уложен на пузо и дружески похлопан по плечу.
– Экий ты, право, горячий. Как парное ослиное дерьмо. Тебя как звать-то, сынок?
– Пусти, сучье вымя, пусти, – попробовал было рыпнуться герой, но Ан без промедления усилил нажим и все так же по-отечески изрек:
– Так-с, продолжим. Гм. Все же, как тебя зовут? А, Нинурта. Ну что ж, отлично, хорошее имя. Есть в нем что-то светлое, трогательное, напоминающее о детстве. Гм… Значит, говоришь, отпустить? А как голодный лев на горячее говно бросаться не будешь? Что? Не будешь? Ни на кого и никогда? Слово офицера?
– Да, да, слово офицера, – заверил медалист, со стоном поднялся с пуза и, ни на кого не глядя, с удрученным видом принялся баюкать руку. К слову сказать, не сломанную, не раздробленную, не выведенную из строя, а так, слегка подраненную. Куда ж пилоту без нее.
– Ну вот и ладно, вот и молодец. – Ан доброжелательно кивнул, подошел к отличникам и, как бы продолжая разговор, сказал: – Нет, ребятки, я не пугало. – Резко распустил застежку, быстро распахнул мундир и показал на выпуклой груди вязь мастер-егерской татуировки. Донельзя мудреную, на изумление хитрую, какие оставляют только иглы Доверенных имперских кольщиков.
– О, Мастер-Наставник! Генерал! – Медалисты встрепенулись, непроизвольно поднялись на ноги, а один, курчавый, с длинным носом, как-то заговорщически сказал:
– Генерал, я вас узнал, я писал о вас диплом. Вы – Корректор Совета Ан, Чрезвычайный политический отступник, при аресте убили восьмерых. Тема моего диплома называлась: "Опаснейшие супостаты Империи". Меня зовут Зу, одноперый субподорлик Зу, выпускник факультета Летной безопасности.
В отличие от угрюмого, немногословного Нинурты этот Зу так и шел на контакт – преданно смотрел в глаза, заискивающе улыбался, изображал радость, ликование и оптимизм. Чувствовалось, что идти на органы во славу Империи ему ну очень не хотелось.
– Шестерых, сынок, шестерых. Вот этими руками и ногами. Шестерых наглых, бешеных легавых псов, которых, я знаю, настоящие орлы также ненавидят всеми фибрами своей души, – мастерски швырнул пробный камень Ан, заметил ответную реакцию и сразу сделал знак Шамашу: – Эй, там, развяжите орлов. – Он подождал, пока с пернатых снимут путы, с важностью застегнул мундир и сразу взял быка за рога: – Ладно, хрен с ним, с прошлым, ребята. Что было, то было. Давайте лучше заглянем в будущее, которое, к счастью, не состоялось. Закончился бы этот круиз, распределили бы вас по гарнизонам, и начались бы трудовые будни – кто третьим, а кто и пятым подорлом на малых боевых "фотонах". На тех самых, ископаемых, что гибнут во славу Империи с рекордной постоянностью. Понятно, что на модерновых "гиперах" вакантных мест не бывает, желающих послужить на них во славу отечества хоть отбавляй. И вот, каковы же перспективы? – Ан сделал скорбное лицо, убито замолчал и изобразил боль, грусть, тоску, кручину и непротивление злу. – Теснота общаг, убогость гарнизонов, дешевые кибер-шлюхи, поганый ханумак. Лет где-то через пять – и это в случае удачи – вам разрешили бы жениться, но после службы на "фотонах" с их реакторами типа "бэ" вы едва ли смогли бы зачать сертифицированных детей – половина из них, согласно вердикту Совета, наверняка попала бы в Госконвертер. Наконец через Четыре Оборота безупречного служения вас послали бы на пенсию, дезактивировали бы ген и отправили на периферию наслаждаться вечностью – захолустная планетка, убийственная тоска и экстракт ханумака как единственная радость в жизни. И все это, конечно, лишь в том случае, если вы баловень судьбы и вас бы миновали радиация, пси-модуляция, спонтанно барражирующий ген, бластеры врагов, жало крысоядов, ментальный антивирус, все эти доносы, чистки, терки, профилактические психомясорубки… Ну как вам такая перспективка? – усмехнулся Ан, кивнул и, не рассчитывая на ответ, пошел вещать дальше: – А теперь послушайте, что предлагаю я. Послать любимое отечество на хрен и дружно податься ко мне. Взамен – каждому отдельное жилье, нерожавшая скважина на выбор, правильная доля в общаке и звание полного подорла. Но это для начала. А через год – тотальная дезактивация гена старости, со всеми вытекающими перспективами. Поймите меня, братцы, правильно – нам нужны пилоты, орлы, протоплазмы хватает и так. Ну, что скажете?
– Каждому жилье и бабу? А через год дезактивацию? – встрепенулись орлы, жутко заблестели очами и крайне единодушно, не выказывая сомнений, строем подались в предатели. – Достопочтенный Мастер-Наставник! Мы согласны! И черта ли нам в этой присяге… А что значит правильная доля?
Ну да, все верно, отечество далеко, а перспектива пойти на органы – вот она. Рядом.
– Очень хорошо, – одобрил Ан, понимающе оскалился и разом изменил манеру общения. – Равняйсь! Смирно! Слушай приказ. Старшим назначаю… – Он на мгновение замолк, глянул на вытянувшегося в струнку Зу, с отвращением вздохнул. – Старшим назначаю трехперого Нинурту. Сейчас вы все поступите в распоряжение Старшего Наставника, он охватит вас инструктажем, расселит по квартирам и поставит на довольствие. Уважаемый Старший Наставник, будьте так любезны. – Он строго посмотрел на радующегося Красноглаза, сделал всем салют и подался прочь – настроение у него было превосходным: похоже, проблемы с пилотами больше не существовало. Но когда он поднялся к себе, на президентский уровень, настроение у него мгновенно испортилось: в просторной рекреации у душистого фонтана дрались смертным боем его родные сыновья Энлиль и Энки. Тут же, прижимая руки к высокой груди, имела место быть его родная дщерь Нинти – практически голая, в одних только чулках. Она громко всхлипывала и убито повторяла:
– Ребята, ребята, ну зачем же вы так, ребята. Ребята, ребята, ведь я вас так всех люблю, ребята…
Пустое, ребята не унимались, рычали, свирепели и охаживали друг друга руками и ногами – у Энки наливался внушительный синяк, Энлиль плевался кровью и ощутимо хромал. Кстати, он был тоже в чем мама родила, и ситуация для Ана явила образец прозрачности: Энки, придя к Нинти, застал ее с Энлилем, естественно, обиделся и затеял драку. Наверняка еще припомнил и все хорошее. И когда же только это все кончится?
– А ну-ка брейк! – негромко рявкнул Ан, но был услышал сразу и всеми – Нинти, дико вскрикнув, заплакала по-настоящему, прикрылась по возможности дрожащими руками, Энки и Энлиль застыли, выдохнули, испепелили друг друга взглядами, выматерились трехэтажно и с ненавистью расцепились. Да, что-то в их объятьях не чувствовалось братской любви.
– Иди к себе, – глянул Ан на дочь, глотнул, подивился завершенности форм, бархатистости кожи и округлости линий, грозно засопел, нахмурился и неожиданно внутренне облизнулся – а ведь у сынков-то губа не дура. Что у одного, что у другого. Только вот с серым веществом гипоталамуса нехорошо. Ну да ладно, это дело поправимое.
– Что, дети мои, плоть от плоти моей, бабу не поделили? – спросил Ан на удивление ласково, когда Нинти, подрагивая прелестями, ушла. – И ведь не просто бабу – сестру. Опять-таки плоть мою и кровь мою. А?
– Да, отец, это так, – шмыгнул расквашенным носом Энки. – Вы, как всегда, правы.
– Вы верно заметили, отец. Все никак не можем поделить, – тронул ноющие ребра Энлиль. – У нас, отец, любовный треугольник…